угол которого был слегка испачкан в крови. Бородачу потребовались усилия, чтобы прочитать имя рядом с фотографией – их пленника звали Антонио Малатеста.
«Отлично! Кого нужно взяли…» – едва успев закончить эту мысль, Бородач с чувством выполненного долга потерял сознание.
Последний акт
Сегодня Кастеллаци был сам не свой. Бруно Диамантино сразу это заметил. Кастеллаци позвонил часов в семь утра, чем изрядно удивил Бруно. Он сообщил, что внес исправления в «Растоптанную розу» и попросил о встрече. Бруно с самого пробуждения чувствовал себя не очень хорошо, но работа оставалась работой, кроме того, визиты Кастеллаци всегда поднимали ему настроение.
Сальваторе пришел в шесть вечера. Он имел совершенно несчастный вид и совсем не походил на того бодрячка, которого Бруно привык видеть. Кастеллаци положил исправленную рукопись на стол и подвинул ее к Диамантино.
– Вы обелили вашу… Черт, все время забываю, как ее зовут!
– Розалию? Да, обелил, как мог. Признаться, я изменил достаточно многие детали и не уверен, что все перемены пошли сценарию на пользу.
– Например?
– Розалия в концовке понимает, что все же любит главного героя, пытается догнать его, но не может найти его в толпе.
– Звучит неплохо и действительно изображает героиню более положительной… А что с фабрикантом? Вы убили его?
Бруно хорошо запомнил, с каким трудом Кастеллаци выслушивал его требования по персоне фабриканта. В прошлый раз Диамантино не удержался и несколько раз специально надавил на Сальваторе, пытаясь вывести его из себя. Бруно знал, что Кастеллаци любит, когда он бесится и старался при возможности отвечать на такое отношение взаимностью. «Интересно, Кастеллаци понимает, что я иногда специально поддавливаю его?..»
На самом деле линия фабриканта очень понравилась Бруно – он хотел бы принять ее в том виде, в котором Сальваторе ее задумал, со всеми этими сценами из прошлого и трагичными нотками. Ему вообще всегда нравились работы Кастеллаци. Однако сейчас Кастеллаци не должен был быть собой – он работал на прибыльный проект под названием «Доменико Куадри», а «Куадри» был сознательным левацким идиотом, поэтому не мог изобразить богача хотя бы нейтрально.
– Я убрал сцену с самоубийством Гвидо, но и обрывать его линию в той комнате не стал. Фабрикант плачет у портрета жены, потом приходит в себя, выходит из дома, закуривает и уходит из кадра, который продолжает держать дверь его дома.
– Эк вы все подробно расписали, Кастеллаци! Режиссерская жилка напомнила о себе?
– Просто мне показалось, что такой финал будет лучшим из всех. Все как вы и просили: Гвидо показывает себя бездушным дельцом, который забывает об ушедшей жене почти мгновенно.
«Совсем меня за идиота держит!» – в такие мгновения Бруно становилось немного обидно от того, что Сальваторе отказывает ему даже в банальном чувстве прекрасного.
– Но сцену, в которой он плачет у фотографии жены, вы оставили…
– Да, но теперь она служит другой цели.
– И какой же другой цели она служит, Кастеллаци? Она точно так же показывает, что Гвидо искренне любил жену. Вы обелили не только Розалию, но и ее мужа, хотя белее было некуда: в старом сценарии он стрелялся, не желая жить в одиночестве, а теперь он показывает, что готов жить дальше, готов принимать следующий день, готов закурить еще одну сигарету… Образ благородного отчаяния вы превратили в образ не менее благородного оптимизма. Я просил вас о другом, Кастеллаци!
Бруно замолчал и откинулся в кресле. Он старался не улыбаться. Вопреки ожиданиям Диаманатино, Сальваторе посмотрел не зло, а скорее удивленно, как будто только сейчас увидел истинное лицо своего работодателя. «Заносчивый, как и все режиссеры! Думает, что если я вожусь с деньгами, значит и души у меня нет, а только кассовый аппарат!..» – Бруно был доволен произведенным на Сальваторе эффектом, а еще более он был доволен тем, что Кастеллаци не показал, что этот эффект был произведен – игра в бессердечного дельца и сдерживающего себя творца продолжилась:
– Вы хотите, чтобы я переписал линию фабриканта еще раз, синьор Диамантино?
Этого Бруно не хотел.
– Нет, я сперва должен ознакомиться с новым вариантом. Кроме того, вы же знаете, что мнение о фильме у большей части публики формируется не самим фильмом, а критикой на него. Натравлю на вашего фабриканта одного из своих критиков, он разнесет Гвидо в пух и прах.
– А как же те зрители, которые захотят составить собственное мнение, синьор Диамантино?
– К черту их, Кастеллаци! Их все равно обмануть не выйдет… Так что же получается все трое главных героев в конце остаются в одиночестве?
– Кроме самого молодого, я оставил в концовке намек на новую влюбленность для него, хотя да, в самом фильме он тоже останется в одиночестве.
– Как в жизни… Публике должно понравиться.
С делами, в общем и целом, было покончено. И Диамантино, и Кастеллаци прекрасно знали, что должно произойти дальше. Через несколько минут неловкого молчания Бруно предложит отправиться в «Волчицу», Сальваторе сделает вид, что размышляет над этим предложением, но в итоге, как всегда, согласится.
Бруно уже давно хотел посмотреть, что будет делать Кастеллаци, если этого предложения не последует. Он знал, что Сальваторе на короткой ноге практически со всеми в «Волчице», а еще он знал, что Сальваторе ходит туда только в его компании. Прошло несколько минут неловкого молчания, Диамантино наклонился чуть вперед и произнес:
– Вы не очень хорошо выглядите, Кастеллаци, приболели?
И вновь Сальваторе посмотрел на Бруно удивленно, но нашелся быстро:
– Нет, просто устал за последние дни.
– Отчего же?
– Ездил на пару дней на Север, вернулся вчера вечером. Кроме того, не спал почти всю ночь…
– Бессонница?
– Хуже, синьор Диамантино, вдохновение.
Сальваторе показал глазами на рукопись, так и оставшуюся лежать на столе. Бруно задумчиво кивнул, а потом все же спросил:
– Я собирался сегодня в «Волчицу», составите компанию?
Сальваторе, как всегда, задумался, а потом, как всегда, согласился.
В «Волчице» не изменилось за ту неделю, что Бруно здесь не был, ровным счетом ничего. Ветхий старичок у входа был на месте, как и сын мадам Кларетты Джулио.
– С возвращением в «Волчицу», синьоры.
– Добрый вечер, Джулио. Мари сегодня свободна?
– Разумеется, синьор Росси. Она ожидает вас в двенадцатом номере.
В этом повторяющемся диалоге уже довольно долгое время присутствовала изрядная доля театральности специально для Кастеллаци. Бруно нравилось чувствовать, что он знает что-то, что неизвестно его спутнику. В действительности, еще только договорившись с Сальваторе о встрече, Бруно позвонил в «Волчицу» и предупредил о своем приходе. Это означало, что Мари будет свободна и что номер будет подготовлен
