В середине февраля Лену вызвал к себе командир.
Та вытянулась, как должно, и даже не качнулась, но Георгий Иванович на ее
браваду внимания не обратил — пригласил жестом за стол, кружку с чаем из
смородиновых листьев пододвинул. Оглядел пристально и спросил:
— Ты мне честно скажи, ты как?
Она поняла, что вопрос не праздный и заверила:
— Нормально.
— Точно?
— Совершенно точно, — солгала, внутренне дрогнув.
— Это хорошо, — кивнул. — Дело у меня к тебе, серьезное и очень большое.
Крутить не стану, прямо буду говорить. Положение складывается плачевное, опасное.
Через два дня мы уйдем. Соединятся два отряда, сил будет больше, а фашистам
будет жарче. Но вот ведь беда, завелась у нас вша какая-то, нутром чую. И есть
подозрения, что ждет нас колечко.
Вздохнул. Закурил.
— Выстоим, — заверила Лена
— Выстоим, Лена, выстоим, еще им прикурить дадим, но не в этом дело. Связи с
Центом у нас уже нет, рация сдохла. Самолетам сюда прилетать — наше
местоположение рассекречивать и серьезно рисковать. Конечно, нужно надеяться на
лучшее и думать, что все пройдет, как планировали — выйдем из «котла»,
соединимся с Дубининцами, и дальше, до победного конца за Родину, партию и наш
многострадальный народ… Но как командир я обязан и о другом варианте думать: а
ну, не выйдем? Ляжем здесь. Да. Перебьем фашистскую сволочь, сколько сможем — да,
без вопросов, вариантов и обсуждений. Но вот в чем дело, Пчела, — сжал кулак,
задумался и выдал. — Иван Иваныч вел архив за три отряда, для души вел. В нем
все кто погиб и кто жив, все операции. Ерунда? Но потом возможно это будет кому-то
очень важно, нужно. Те кто в плен попал, потом с голодухи и слабости в помощники
немцам записался, чтобы только оклематься, а потом деру и к нам, и бьют гада
фашистского геройски можно сказать — докажут они потом что не предатели? А
документы эти доказывают, понимаешь?
Командир волновался, то и дело полушубок, на плечи накинутый, поправлял, ладонью
то по столу водил, то хлопал:
— Но не только в этом дело, даже не в памяти, что должна сохранить героев!…Кончится
война, уйдем мы, а документы о нас расскажут, о каждом кто погиб, за что, как.
Нельзя чтобы они совсем-то ушли, подло это. А и детям нашим нужно, не только за
светлую память погибших. Прочтут и поймут потом, кто выживет, заново народится —
не просто их отцы небо коптили, а били врага, как могли, из последних сил! —
уже кулаком по столу грохнул.
— Большое дело и важное, — согласилась Лена, серьезно поглядывая на
разволновавшегося командира.
Мужчина посмотрел на нее и нахмурился:
— Да и не в этом дело. К нам еще важнее документы попали. Кровью за них
заплачено, Лена. Сдается мне, за ними охота и идет. Карты, планы — цены им нет.
И приказ самого Гитлера. Судя по этим данным, немцы готовят серьезную операцию к
лету этого года. Наши должны знать об этом. Чую, к этим документам провокатор
засланный и подбирается, кружит гад. Уничтожить? А ведь они очень нашим помогут.
В общем, — уставился на нее с надеждой на понимание. — Отдать их я могу лишь
тому, за кого ручаюсь, как за себя. На тебя выбор пал. Ты немецкий знаешь, опыт
разведки имеешь, боевой опыт — тоже не занимать, и женщина — шансов больше
проскочить. А уж веры тебе — как себе. Точно знаю — доставишь.
— Куда?
Девушка даже осела от такой новости — ничего себе ответственность. А сможет ли?
Не подведет ли? Она — да, но только ее свой собственный организм подводит.
— Тот, кто за документами охотится, среди нас. На тебя не подумает, мысли не
возникнет, что тебя отправлю. Квелая ты, как не хорохорься — видно. Уйдешь, а
там и мы снимемся. Час в час. А идти за линию фронта, Лена. Сможешь?
Девушка лицо оттерла от выступившей испарины и губу прикусила: ничего себе!
Командир смотрел, ждал. А у Лены мурашки по коже — страшно. Если не справится —
сколько людей подведет? А отказаться как? Накроют, достанут. Тихо нужно уходить,
незаметно — незаметной. Прав Георгий Иванович, идти ей. Единственный выход.
— Я все сделаю, — пообещала глухо.
— Тогда слушай, — подвинулся к ней. — С тобой пойдут Тагир и Костя Звирулько.
На машине поедите, как немцы. Форма, документы — готовы. В машине ждут. Опасно.
По дороге и немцы и наши взять могут. Но здесь проскочить шансов больше, на
машине быстрее. По документам ты группенфюрер СС Магда Штайн. Юридическая служба.
Двигаешься в штаб армии «Центр» с особым поручением по заданию рейхканцелярии.
— СС? — Лена невольно передернулась и побледнела, челюсти свело.
— Знаю, понимаю, — накрыл ее руку своей ладонью. — Но так лучше. На любых
постах пройдете. Документы настоящие, комар носа не подточит.
Странно все это слышать было. И операция, судя по подготовке, странная, не
партизанская. Подозрение у нее родилось, спросила:
— Кто документы передал?
Мужчина помолчал, размышляя, стоит ли знать ей, и решил не скрывать — и так на
плечи еще больной девочки такое взваливается.
— Немецкий офицер. Наш разведчик. Он и операцию планировал, форма через него
пришла. Взяли его. Документы своему человеку передал и взяли, а тому тоже
уходить пришлось. Ребята из города его к нам вывели. Нет его уже тоже. Убил кто-то,
в спину. Два дня назад. Вот оно как, Пчела. Отсюда и мысль, что ищут документы,
что подсыл в отряде, он и убрал. А что выяснил перед этим, мне неизвестно.
Поэтому и медлить нельзя.
Лена ворот свитера оттянула — воздуха не хватало. Не было фактов, а нутром чуяла
— Игорь тот офицер.
— Давно… офицера?
— Две недели.
Девушка глаза ладонью прикрыла, сдерживая себя, звон в ушах да головокружение
пережидая. Тошно на душе, больно.
— Поняла, — выдохнула. — Значит, сутки у меня. Можно и сегодня.
— Нет. Если видел, что я тебя вызвал — заподозрит, а ты сутки еще по лагерю
побродишь — он успокоится. Да и нам время на сборы и предателя вычислить.
— Поняла… С лейтенантом Дроздовым попрощаться можно будет?
Командир подумал и кивнул.
— За линией фронта найдешь ноль шестого, это позывные генерала Центрального
Штаба Партизан, товарища Банга…
Лену качнуло:
— Как?!
— Банга. Передашь ему, только лично ему, — выдал с нажимом.
Лена испарину со лба оттерла: как же тесен мир.
Выходит, уходит она с заданием к родному дядьке в гости.
И улыбнулась: жив значит!
Никто Лену не спрашивал, зачем вызывал командир кроме Дрозда, но того в
предатели зачислять, все рано, что себя.
Девушка стояла и внимательно смотрела на Сашу, надеясь запомнить четко, а может
быть увидеть то, чего не замечала? Она прощалась, и он будто понял это. Припал к
стволу сосны с другой стороны и смотрел девушке в глаза, словно пытался влезть в
душу… и запомнить эти мгновения, точно так же, как запоминала Лена.
— Что-то не так?
— Нет, — улыбнулась: я прощаюсь с тобой Санечка. Но скажу об этом только
завтра.
— Не лги, не умеешь, — прищурил глаз.
— Самолеты сегодня над лесом летали, — попыталась нейтральную тему найти и так,
чтоб удобная для него была — ее странности объясняла.
— Месяц уже кружат, болото бомбили. Крутишь ты, что-то Лена.
— Ничего, — заверила, улыбнувшись шире, безмятежнее, а сердце от тоски сжимало:
увидятся ли когда-нибудь еще? Как они здесь будут? Выживут ли? Выйдут ли, не
дадут сомкнуться кольцу или будут в блокаде? Дойдет ли она с ребятами?
Лена очень хотела верить, что — да, но понимала — она, скорее всего, не дойдет.
Не было страшно, было отчего-то очень грустно. Плакала душа, последние слезы
теряя. А они с кровью уже давно…
И усмехнулась: глупые мысли — когда умирать было весело?
— Надеюсь, Георгий Иванович никуда тебя отправлять не собирается?
Девушка отвела взгляд и начала кору сосны щипать. Лгать Саше не хотелось, а
правду рано говорить.
— Расскажи что-нибудь.
— Что?
— Про вас с Колей. Как учились, каким он в академии был.
