Но факт остается фактом: он настаивал на необходимости «народного правосудия». «Звон набата, который раздается, – грохотал Дантон с трибуны, – это не сигнал тревоги, а призыв к борьбе с врагами отечества. Чтобы победить их, нужна смелость, смелость и еще раз смелость, и тогда Франция будет спасена!»
Жирондисты поверили или сделали вид, что поверили: именно Марат, Дантон, Робеспьер наиболее виновны в убийствах. «Сентябрист!» – кричат Дантону в Конвенте. Примирение не состоялось.
Итак, звездный час Дантона, его огромная популярность как «человека 10 августа» и лидера революции была куплена недешевой ценой. Ссора с жирондистами, имевшая впоследствии самые печальные последствия, только одна из потерь. Второй была должность министра, недолго ему довелось быть главой правительства.
Дело в том, что Франция по-прежнему боится сделать министров депутатами. И вот проходят выборы в Конвент. Дантон очень популярен, он проходит в депутаты от Парижа – правда, вторым (первым был избран Робеспьер, но Робеспьер получил «за» 338 голосов, а Дантон – 638), и становится одним из лидеров Конвента. Это значит, что ему, как и министру внутренних дел Ролану, приходится выбирать: быть министром или депутатом?
Каждый из них выбрал сообразно своим талантам. Ролан, честный и посредственный чиновник, отказался от мандата. Дантон, этот великолепный оратор и демагог, – от портфеля.
Впрочем, эта потеря как раз была наименее важной, министерство вскоре потеряло всякое значение. Незамеченной, но гораздо более важной была третья потеря: он ушел из клуба кордельеров, точнее – бросил его, как ненужное орудие. Отныне в нем правят другие: Эбер, Шометт, Моморо, Ронсен – те, кого потом назовут «эбертистами».
Клубы – прежде всего клуб якобинцев и клуб кордельеров – становятся главными деятелями революции. Сила Робеспьера была в том, что он был кумиром якобинцев, оторвавшись от кордельеров, Дантон утратил источник своей силы. Но пока что это как будто бы значения не имеет.
Идет суд над бывшим королем. Дантон верен себе: он произносит грозные речи, но исподтишка пытается спасти короля. По крайней мере, вот что рассказал об этом впоследствии Ламет.
Выше это имя уже упоминалось – в Учредительном собрании братья Ламет считались «опасно левыми», были в числе лидеров его левого крыла. Три года спустя они – «правые», враги народа, вынуждены эмигрировать в Гамбург, где открыли довольно успешный торговый дом. И вот один из братьев, Теодор Ламет, тайно возвращается в Париж и идет в дом к Дантону.
Дантон был казнен через полтора года после этой встречи и своих мемуаров о ней не оставил. Поэтому придется принять на веру версию Ламета, не забывая, конечно, о том, что он мог быть неточен, мог добросовестно заблуждаться, Дантон мог случайно или намеренно ввести его в заблуждение, преувеличить в беседе с ним свой роялизм и т. д. Итак, вот что рассказывает Ламет: «Когда меня ввели к Дантону, он спросил: „Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас ищут как врага народа?“ – „Дантон, – ответил я, – я знаю, что на вашей совести много преступлений, но знаю, что есть преступления, на которые вы неспособны: например, выдать доверившегося вам человека“. После этого у нас завязался довольно мирный разговор. – Вы, конечно, приехали, чтобы спасти короля? – спросил он. – Это можно будет сделать, если вы раздобудете миллион. Понадобится подкупить некоторых депутатов. Я не вижу никакой пользы для Республики от смерти короля и хотел бы его спасти, но предупреждаю: если это будет невозможно, я буду голосовать за казнь. Я хочу спасти короля, но не собираюсь жертвовать своей головой».
Заметим, что одновременно Дантон говорил сыну герцога Орлеанского, юному герцогу Шартрскому о том, как он организовывал сентябрьские убийства: «…Я хотел, чтобы юные парижане пришли в Шампань покрытые кровью, которая поручится нам за их лояльность, я хотел пролить реку крови между ними и эмигрантами». А в Конвенте, когда шел спор о том, публиковать ли обвинительные материалы против короля – Дантон гремел с трибуны: «Нужно напечатать доклад: вы должны оправдать перед миром и потомством тот приговор, который вы вынесете королю – клятвопреступнику и тирану!»
Дантон вел двойную игру, как и всякий политик. Ламет уехал. Раздобыть в срок миллион он не сумел, и Дантон, как и предупреждал, голосовал за казнь короля.
Казнь Людовика XVI окончательно подводит черту, я бы даже сказал – перечеркивает первый, конституционалистский и условно гуманный период революции. Все европейские монархии до предела возмущены казнью, даже такие страны, которые ранее держались относительного нейтралитета, как Англия или Испания, переходят, активно или пассивно, в лагерь антифранцузской коалиции.
В общем, это и было целью цареубийц: «война народов против королей». Но они сильно переоценили республиканские симпатии Европы. Те, кто по-прежнему симпатизирует революции, вынуждены притаиться; общественное мнение Европы слишком явно против них.
Правда, победы Дюмурье на время отбили атаку коалиции, Франция получила передышку. Но в стране по-прежнему вакуум власти. Министерство недостаточно авторитетно, чтобы управлять страной; Конвент, в составе 700 человек, управлять, естественно, не может. И вот создается заменитель министерства – Комитет общественного спасения. Дантон становится одним из его членов. Номинально считалось, что председателей там нет, все члены равноправны; но фактически с апреля по сентябрь 1793 года это и было министерство Дантона, управлявшее Францией при номинальном Кабинете министров.
Как ни странно, в большинстве его биографий именно этот, самый важный период его деятельности описывается очень кратко. Может быть, по той причине, что трудно назвать важные достижения этого министерства. А между тем достижение было, и огромное – Франция была, пусть с грехом пополам, управляемой. Шесть лет революции (считая с конца 1786 года) предельно расшатали страну, власть почти исчезла. Власть Комитета летом 1793 года тоже не была особенно прочной; но как-никак это была власть, и это уже было благом. Восстановить управляемость Комитету (уже без Дантона) удастся только в следующем, 1794 году, но цена этого восстановления будет чудовищной, и Дантон станет одной из жертв этого восстановления.
Пока же начинается смертельная схватка между монтаньярами и жирондистами. Дантон не мог в ней не участвовать, по воле обстоятельств он оказался в лагере монтаньяров; но он, в общем, был настроен примирительно. «Сотню раз, – говорил Дантон впоследствии, – сотню раз я предлагал им мир – они отказывались, чтобы сохранить право меня уничтожить. Это они бросили нас в объятья санкюлотизма, который пожрал их, пожрет нас и себя самое».
А вот Демулен ринулся в борьбу монтаньяров против жирондистов с азартом, характерным для журналистов (особенно талантливых). Памфлеты Демулена, вроде «Разоблаченного Бриссо», расхватывали, как горячие пирожки. Этот журналист, как молодой петушок, готов был наскочить на любого. В начале революции стал популярен Талейран – и Демулен пишет о том, что молодой епископ на днях выиграл в карты 500 тысяч, что не слишком соответствует образу безупречного представителя народа. Талейран, впрочем, в подобных случаях никогда не терялся, он хладнокровно ответил, что выиграл он не 500, а только 30 тысяч (чем посеял сомнения в точности любой будущей публикации Демулена), что, впрочем, он признает: страсть к картам не является добродетелью – «я порицаю себя как частное лицо, и еще более как законодателя…»
Несколькими годами позже, поссорившись с Сен-Жюстом, Демулен иронически пишет: «Он так полон самомнения, что носит свою голову на плечах, будто Святые Дары…» – «Ах, так?! – сказал Сен-Жюст, услышав об этом. – Ну, так я его заставлю носить свою голову, как носил святой Дени – под мышкой».
Но возвратимся к жирондистам, Демулен требовал суда над ними, что называется, с пеной у рта. Но когда оказался в зале суда и понял, что их ждет смерть, то в отчаянии вскричал: «Ах, ведь это я виноват – это мой „Разоблаченный Бриссо“ их убивает!» – и выбежал из зала.
Впрочем, он несколько переоценивал свою роль. Решающее значение в разгроме и гибели жирондистов имела деятельность не его, а Марата. 31 мая – 2 июня 1793 года народ Парижа, подстрекаемый Маратом и Коммуной, потребовал исключения 22 жирондистских лидеров из Конвента. Как дальше развивались драматические события – описано в очерке о жирондистах, здесь только констатируем: хотя никто из голосовавших за исключение этого не хотел – но оно, это исключение, привело сначала к гибели большинства жирондистов, а затем – и многих из числа голосовавших за суд над ними.
Дантон в это время отошел от дел. Осенью 1793 года он вышел из Комитета общественного спасения (возможно, рассчитывал, что без него все равно не обойдутся), на время покинул столицу и жил в своем имении, приобретенном, вероятно, на деньги не слишком чистые. Но когда ему принесли известие о суде над бывшими противниками, он сказал соседу по имению: «Дурак, и ты считаешь это доброй вестью?»
