– Все это очень хорошо, дон Эваристо, так хорошо, что я не колеблясь тут же просил бы у вас руки Марии и счел бы ваше согласие большой для себя честью, но… Но беда в том, что сейчас я не могу это сделать.
– Как так? Почему? – спросил он в изумлении.
– Потому что она сама запретила мне это. Я просил ее выйти за меня замуж немедленно, не откладывая, но на все мои мольбы она отвечала, что решит через год. Не лишая меня надежд, она не хочет и подтвердить их…
– Это возможно!.. Но я не понимаю, что за прихоть…
Он резко остановился, поняв, что может заговорить дурно о своей дочери, нескромно вмешаться в ее неотъемлемые женские права, и впал в глубокую задумчивость, словно смущенный неожиданной загадкой. Не сомневаясь в нашей взаимной любви, он не хотел раньше времени расспрашивать Марию из стыдливости, свойственной иным креольским отцам, которые не позволяют себе обмолвиться при дочерях ни словечком об «ухаживании», назовем это так, и тем более неспособны учинять им допрос, всегда нескромный, какой бы такт при этом ни проявить.
Итак, он беспредельно чтил ее стыдливую сдержанность, ее, как ему казалось, полную наивность, а новоявленная Розина, подобно своей предшественнице, управляла своими чувствами с опытностью женщины, искушенной в любовных боях. Вот что значит хранить тайну!
– В таком случае, – сказал наконец старик, придя к решению, – в таком случае буду считать, что вы проекте руки Марии. Я поговорю с ней, добьюсь, чтобы она сказала да или нет, либо, по крайней мере, узнаю, что она думает…
– Боюсь, ваше вмешательство, дон Эваристо, будет бесполезно… простите меня. Мария объявила мне, что не намерена сокращать срок…
– О, эти девушки!.. Подумайте, в какое положение сна поставила меня!.. Но так это продолжаться не может, надо определить все раз и навсегда… А вас, дорогой мой Маурисио, я попрошу не усложнять нашу задачу столь частыми визитами. Вы при этом ничего не потеряете; напротив, возможно, все разрешится гораздо скорее…
Славный старик удалился, а я, хотя был взбешен нелепостью нашей беседы, не мог не расхохотаться и дорого дал бы за то, чтобы присутствовать при откровенном разговоре между отцом и дочерью. Но, понимая, что это невозможно, я постарался встретиться на следующий день с Бланко. Повидать его было нетрудно, поскольку он имел обыкновение каждый вечер выходить на прогулку. На мои вопросы он отвечал уклончиво, с притворной откровенностью.
– Она говорит, что оба вы еще очень молоды, что у вас еще достаточно времени впереди… Она хочет получше узнать вас, чтобы не жаловаться потом на свою ошибку…
Сейчас я бесконечно радуюсь этим отговоркам и сомнениям Марии. Жена должна доверить себя мужу без всяких условий и не подвергать его постоянному изучению, ибо в противном случае ни он, ни она никогда не будут счастливы. В этом, должно быть, заключалась суть мысли Васкеса, когда он сказал, что хочет победить женщину, не «убедив» ее, а «заслужив ее любовь». Но тогда я склонен был преувеличивать силу своей страсти, и мне казалось невозможным жить без Марии, отступить перед первым препятствием, которое помешало осуществить мою волю, до тех пор неизменно торжествовавшую победу.
Подчиняясь желанию дона Эваристо и следуя тактике, которая все еще казалась мне успешной, хотя однажды уже потерпела провал, я навестил Марию только за день до своего отъезда в Буэнос-Айрес. Я посидел несколько минут и, прощаясь, сказал:
– Надеюсь, когда я вернусь из столицы, вы будете думать по-другому; меня снедает нетерпение, и жизнь моя становится невыносима.
– Зачем быть таким нетерпеливым, Эррера, ведь если то, к чему вы стремитесь, свершится, оно будет длиться всю жизнь. Вы слишком пылки.
– А вы слишком равнодушны. Прощайте, Мария.
Столица всегда неудержимо притягивала меня своей широкой, свободной жизнью, своим движением, своими развлечениями, своим непритворным весельем, так не похожим на провинциальную сонную важность. Но никогда еще она не казалась мне столь привлекательной, как в этот раз, возможно потому, что я уже предвидел час, когда двинусь на ее завоевание. Твердым шагом собственника я шагал по тротуарам и наслаждался кипевшим вокруг водоворотом, который поначалу вызывал у меня головокружение и растерянность. Подстрекая мое честолюбие, передо мной открывалась новая жизнь, и я с гордо поднятой головой озирал город, чувствуя, что он уже мой.
«Я провинциал? – спрашивал я себя, прогуливаясь по оживленным улицам, которые через десять или двадцать лет уже бурлили чрезмерным движением. – Неужто кличка „провинциал“ означает, что все это не может принадлежать мне как лучшему из лучших? Пустое! Все эти глупости лишь пища для пересудов у огонька в деревенских гостиных. Пусть мои предки родом не из Буэнос-Айреса, но, как только пройдет головокружение от этой суеты, я почувствую себя здесь дома, подобно всем одержавшим победу провинциалам, которые лишь в собственных интересах поддерживают традиционный антагонизм. Да и кто такие „портеньо“, если не выразители лучших усилий всей страны? С восьмидесятых годов провинциалы пользуются Буэнос-Айресом больше, чем жители столицы, так же как Парижем больше пользуются иностранцы, чем парижане. Буэнос-Айрес – это свершение, и я люблю его; мы все должны любить его хотя бы из эгоизма, потому что все мы содействуем или содействовали его созиданию. Столица, чье населенье составляет пятую часть населения огромной страны; столица, которая тем не менее живет в изобилии, роскоши и великолепии! Какой город, какая страна, какое чудо!.. Не любить его – значит отрицать собственное творение, не понимать, что мы свершили!..»
Провинциальный город остался где-то далеко, совсем далеко позади, и даже воспоминание о Марии постепенно стиралось, уходя в прошлое. Выдающийся человек провинции станет выдающимся человеком столицы и утвердит свое значение без труда, лишь следуя за естественным ходом событий… А что, если президент?… Нет, бояться нечего, он одобрит мою кандидатуру, ведь ему известно, что я услужил ему и, безусловно, буду служить и впредь, пока власть у него в руках. Насчет дальнейшего он иллюзий питать не может: преемник задвинет его в глухой угол, как сделал это он сам со своим предшественником, как делали это почти все в короткой череде наших президентов. Главное для него – опираться в период своего президентства на верных людей и готовить себе наилучшие условия для перехода к частной жизни… Но не опасно ли будет обращаться к нему с тем, что поручил мне фрай Педро? Не сочтет ли он это нарушением дисциплины? Что думает он о разводе? Действительно ли собирается разрешить его? Ладно, все дело в том, чтобы ловко прощупать почву, не действовать наобум, и помнить, кроме того, что столь радикальная мера не в его характере…
Я отправился с визитом к президенту на следующий же день, и он велел принять меня, едва ему подали мою визитную карточку. Президент был еще молод, недурен собой, с мягким, добродушным взглядом, очень веселый и любезный. Он говорил с едва заметным провинциальным акцентом и, рассказывая о чем-нибудь интересном, оживленно жестикулировал и выразительно подчеркивал каждый слог. Одевался он хорошо, но без особого щегольства, в его костюме не было ничего яркого, кричащего. С решительным, открытым выражением лица он пожал мне руку, усадил рядом с собой на диван и, немедленно перейдя к существу дела, спросил – словно следуя «Руководству по разговорам» для президентов, – что я думаю о положении в моей провинции и о видах на предстоящие национальные выборы.
Я несколько преувеличил мир и благоденствие нашего края, верность народа своему правительству, притекающие со всех сторон богатства, цветущее состояние банков, головокружительные успехи прогресса. Что касается выборов, то они принесут новую победу нашей партии, столь достойным руководителем которой он является, хотя среди кандидатов и есть лица, не имеющие особых заслуг.
– Кто же, например? – с удивлением спросил он.
– Например, ваш покорный слуга, президент, – сказал я, украдкой следя за произведенным впечатлением.
Он расхохотался.
– Полно скромничать, друг мой! – возразил он. – Вы сыграете большую роль в палате… и лучше многих других. Мне уже писали о вашей кандидатуре, и это меня порадовало; я знаю, вы человек, на которого можно рассчитывать.
– О, что касается этого!..
– Но расскажите, что там происходит? Как поживает губернатор Корреа?
Тут завязалась долгая беседа; он спрашивал, я сообщал ему различные подробности, набрасывая более или менее похожие портреты моих влиятельных земляков, рассказывая о последних забавных случаях и последних скандалах. Он был любопытен и его немало позабавили эти политико-светские сплетни, которые я пускал в ход, как настоящий мастер. Воспользовавшись случаем, я осведомил его об отношении духовенства и католической партии к проекту закона о разводе.
