Что хотели сказать нам боги появлением этих чудищ? Чернь начала шептаться о том, что христианский бог провозгласил грядущее отмщение за мученическую смерть своих учеников. Однако прорицатели, к которым обратились за разъяснениями, утверждали, что род человеческий должен вскоре получить нового правителя.
Однако миром по-прежнему правил Нерон.
39
Я не поверил прорицателям. Мне казалось, что голова Нерона прочно сидит на его плечах. Я наблюдал, как он двигался по сцене амфитеатра, в окружении префектов преторианцев, Тигеллина и Фения Руфа, несшего его кифару. За ним следовали военные трибуны и самые близкие друзья, доносчики, вольноотпущенники. Наперсники по разврату и соучастники преступлений. При виде его зрители поднимались и начинали скандировать, требуя, чтобы император продемонстрировал свой «божественный голос».
Это было открытие Нероний, которые начались раньше назначенного времени, поскольку императору не терпелось услышать аплодисменты, проливавшиеся бальзамом на его душу актера, певца и музыканта.
Он опустил голову, как будто восторг зрителей повергал его в смущение.
— Мы хотим слышать твой божественный голос, Нерон! — кричала публика.
Император жеманно отвечал, что он будет петь в своих садах. Тигеллин обернулся к преторианцам, которые тут же принялись умолять императора спеть и сыграть что-нибудь немедля, здесь же, в амфитеатре, для народа Рима, который жаждет его услышать. Нерон сделал вид, что колеблется и, наконец, уступив, склонил голову. Да, он готов, потому что этого требует народ, однако петь и играть он будет лишь в свою очередь, после других музыкантов, потому что не хочет никаких поблажек для себя, желая лишь, чтобы его искусство было оценено непредвзято.
Августианцы заревели от восторга, толпа поддержала их.
Нерон порозовел от удовольствия и запел об Оресте, убийце собственной матери, о слепом Эдипе, о Геркулесе, впавшем в безумие. Он велел навесить на себя цепи, нарядить себя как для жертвоприношения, чтобы во всем уподобиться профессиональному лицедею. Ходили слухи, что он подумывал выступать на заказ: властитель рода человеческого готов был петь за миллион сестерциев у претора, который сделал ему такое предложение! Нерон пел, пьянея от собственного исполнения. Толпа продолжала аплодировать: все знали — тот, кто покажет, что ему скучно, будет до смерти избит людьми Тигеллина.
Тем не менее на лицах многих сенаторов, всадников, преторианцев читались презрение и ненависть. На одиннадцатом году правления двадцативосьмилетний император вел себя как фигляр, и где? В самом сердце Рима, в нескольких сотнях шагов от форума и сената, от храма Августа, статуй Цезаря и военных трофеев, взятых у побежденных народов. Это было возмутительно в греческом Неаполисе, но в столице империи это выглядело как святотатство!
Нерону пора отрубить голову — недаром в последнее время появилось столько предзнаменований, — и пусть на трон взойдет его преемник. Император обязан уважать традиции Рима, его богов, законы, сенат. Он должен прекратить превращать столицу мира во вторую Александрию, оставить обычай рядиться в восточного царя, в египетского фараона.
Двадцать пять лет назад Риму удалось освободиться от безумца Калигулы. Почему же новый заговор не может положить конец власти Нерона?
Ибо Нерон, как считали те, кто презирал и ненавидел его, был хуже Калигулы.
Он поджег Рим или, как говорили другие, не давал бороться с огнем, чтобы получить возможность выстроить Золотой дом на землях, которые ему не принадлежали. Он заигрывал с чернью и уничтожал тех, кто мог с ним соперничать. Он обесценил деньги в империи. Он запускал свои пухлые, женственные руки в казну, тратя налоги на оргии и шлюх. И, наконец, он убивал, убивал, убивал. Чаще всего безо всяких объяснений. Может быть, попросту желая завладеть имуществом жертвы или наслушавшись доносчиков, бросавших ему, как кость, то или иное имя. Император без колебаний приказывал покончить с тем, кого оклеветали, даже если это был его вчерашний соратник.
Наблюдая за императором, за усмешками и гримасами, искажавшими его лицо, я видел, что Нерона терзал страх, как червь, подтачивавший его душу, переполненную тщеславием и уверенностью в своем божественном происхождении. Он лишь ненадолго обретал покой, расправляясь с каждым, кто, как ему казалось, представлял для него опасность. Нерон прекрасно помнил о Калигуле, о том, как заговорщики бросились на императора и прикончили его, нанеся тридцать ударов кинжалом, а остальные издевались над трупом, пронзая пах мечом.
Нерон убивал, чтобы прогнать неотвязное, мучившее его воспоминание об участи Калигулы; чтобы избавиться от внезапного ужаса, который он испытывал, когда кто-то подходил к нему. Этот панический страх, с которым Нерон не в силах был совладать, был неожиданным и свирепым, как приступ лихорадки, и нещадно трепал императора, увеличивая презрение к нему и питая надежды тех, кто мечтал покончить с тираном.
Я знал многих из этих мужественных и бескорыстных людей, помышлявших лишь о благе отечества.
Такими были Субрий Флав, трибун преторианской когорты, и центурион Сульпиций Аспер. Они задумали убить Нерона, когда тот будет один на сцене, и ни Тигеллин, ни преторианцы не смогут защитить его. Но заговорщики отказались от этого плана, не желая рисковать жизнью.
Я помню, как Сенека, выслушав этот рассказ, опустил голову, будто уже стоял перед палачом.
— Стремление обойтись малой кровью всегда вредит в серьезных делах, — вздохнул он. — Разве способен тот, кто не готов принести себя в жертву, добиться успеха в почти безнадежном деле? Как боги смогут помочь человеку, который не хочет платить за свой успех?
Я понял, что если бы Сенека и знал о заговоре, то не принял бы в нем участия — он слишком сурово судил тех, кто его затевал. Учитель, например, не любил Пизона, который, ходили слухи, должен был занять место Нерона.
Пизон был консулом при Калигуле, отправившем его в ссылку. Бывший консул был искусен в риторике, но речи его были довольно скабрезны, что, впрочем, нравилось слушателям. Пизон, как и Нерон, был неравнодушен к аплодисментам, восторгам толпы и несколько раз пел и декламировал на сцене как профессиональный актер.
Стоило ли убивать Нерона ради человека, столь похожего на него?
Пизона считали более великодушным, менее жестоким, но он тоже любил наслаждения: это был тот же Нерон, но более милостивый и осторожный, который сумел бы примирить новые нравы с уважением к традициям. Я знаю, что он искал встречи с Сенекой, но тот отказался.
— Это бурдюк, налитый под завязку, но вино в нем невыдержанное, — сказал мне тогда учитель. — Он колеблется. Это честолюбец с дрожащими руками. Как он сможет убить императора, если в решающую минуту бросит кинжал?
Я знал, что Пизон не согласился, чтобы Нерона убили в Байи, на его собственной вилле, куда император отправлялся, когда ему хотелось одновременно и роскоши, и сельских удовольствий.
Пизон объяснил свой отказ тем, что не хотел нанести оскорбление богам гостеприимства, и предложил убить Нерона девятнадцатого апреля, когда тот снова будет выступать на сцене.
— Ты думаешь, Нерон не знает того, что знаем мы и о чем шепчется весь Рим: что ему хотят перерезать горло? — добавил Сенека.
Учитель обвинил Пизона в том, что тот отказывался действовать, стремясь избежать неприятных последствий: если преступление будет совершено в его доме, то есть вероятность, что власть захватят другие.
— Когда надо уничтожить тирана, — снова начал Сенека, — заговорщики должны действовать вместе, как пальцы одной руки. Делить наследство, спорить и убивать друг друга начинают уже потом. Если же взаимная слежка и недоверие возникают еще до того, как дело сделано, можно ли надеяться на успех?
Сенека открыл мне глаза.
Этот заговор только казался опасным. Я поверил в него потому, что он объединил людей из самых разных слоев общества. Латеран был когда-то консулом. Натал, как я уже говорил, принадлежал к сословию всадников. Флав и Аспер служили офицерами в преторианской гвардии. И наконец, среди них был Фений Руф, второй префект преторианцев, у которого Тигеллин постепенно отобрал власть. Среди заговорщиков были также писатели и философы. Лукан, племянник Сенеки, присоединился к ним, после того как Нерон высмеял его и отдалил от себя, завидуя его таланту.
— Из-за него перестают доверять и мне, — прошептал учитель.
Он обернулся ко мне: две глубокие складки, залегшие у рта, придавали лицу учителя выражение горечи и отчаяния.
— Отдались от меня, Серений, и от них тоже. Их судно пойдет ко дну раньше, чем они успеют выйти из порта. Я не знаю, как будет раскрыт этот заговор, кто их выдаст, но им не удастся даже коснуться тоги Нерона кинжалом!
