Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

Но народ помнил о царевиче. Многие были недовольны усилившимся властолюбием Екатерины. В деревнях, в армии, в монастырях и министерствах только и мечтали, чтобы власть перешла к великому наследному князю. Молодой супруг проявлял интерес к литературе и французскому искусству. Но Дидро, несмотря на свою безграничную лесть перед сильными мира сего, не смог привлечь его на свою сторону. Павел говорил, что этот философ

«слишком низко гнет спину».

Павел даже хотел вести литературную переписку с Парижем. Граф Андрей Шувалов представил ему Лагарпа, знаменитого критика того времени, который, между прочим, благодаря своим связям с Россией, в будущем станет важной персоной. Таким образом между французским писателем и великим князем завязалась переписка. Но Екатерина, всегда презрительно относившаяся к тому, что исходило от ее сына, только посмеялась над этим. Она говорила, что не может найти у Павла ни одного стоящего внимания ответа, и сейчас же переходила к другим делам.

Однако радость императрицы от удачного брака сына довольно быстро закончилась. Ami fidèle et sincère*Друг верный и искренний (франц.).* великокняжеской семьи, Разумовский, знавший дело из первых рук, сообщил императрице, что Вильгельмина-Наталья, по видимости целиком погруженная в вихрь светских развлечений, на деле неотступно требует от царевича, чтобы он вспомнил о своем высоком предназначении и о троне, узурпированном его матерью.

В эти же годы личная жизнь и любовные приключения Екатерины будоражили двор и весь город. После красавца Васильчикова императрица сделала своим фаворитом генерала, уже отличившегося своими подвигами. С каждым днем его влияние становилось все более заметным. Он был одноглазым и косил единственным глазом, но обладал редким умом и поразительной храбростью. Некоторые утверждали, что он был «страшен, как смертный грех» (что было неправдой). Его звали Григорий Потемкин. Екатерина все сильнее проявляла благосклонность к грозному генералу, и это постоянно беспокоило ее окружение. Его прозвали «Циклоп», и все придворные гнули перед ним спину.

– Inter caecos luscus rex110*Меж слепых и одноглазый – царь (лат.).*, – заметил как-то Павел; Екатерине донесли немедленно, и, разумеется, это не способствовало улучшению отношений между императрицей и наследником.

Ловкий фаворит (все же надо признать, что с самой юности он чувствовал в себе призвание служить Богу) понимал: необходимо использовать приличия, чтобы добиться брака, к которому безуспешно стремился Орлов. Он заставил императрицу еще сильнее любить себя, уезжая для виду в самые отдаленные монастыри и утверждая, что из-за их сожительства его отлучат от церкви. Исповедник Екатерины повторял ей слова хитрого генерала. Необходимо положить конец, – говорил он, – этому безобразию, от которого постоянно страдает его преданная православию душа.

С мая 1774 года Екатерина и Потемкин состояли в тайном браке. Венчание происходило в Петербурге, на Выборгской стороне, в храме св. Самсония, с участием очень немногих приглашенных – только самых близких. Его подробности сохранили семейные предания Бобринских, Браницких, Волконских, Воронцовых, Раевских, Самойловых, Строгановых и Энгельгардтов; в венчании участвовали общие их предки А.Н. Самойлов, А.В. Энгельгардт, Е.А. Чертков.

Как всегда, и на этот раз с угрожающим размахом, Екатерина осыпала милостями свою новую любовь. Все были поражены: Потемкин за несколько месяцев был назначен на самые высокие государственные посты. Хватало одного его имени, чтобы разрешить любые военные или гражданские споры. Однажды Павел, встревоженный трудным положением графа Перфильева, бывшего камер-юнкера, решил попросить мать взять его под защиту. Но ему дали понять, что его просьба лишь повредит этому человеку.

Запорожцы, по замыслу императрицы и с полного согласия Потемкина, втершегося в их доверие и приписанного к одному из куреней под именем Грицко Нечоса, – переводились на положение военных поселенцев. В мае 1774 полковой старшина Антон Головатый добился от Екатерины II грамоты, предписывающей Потемкину не беспокоить Запорожский Кош. Одновременно императрица предлагала запорожцам прислать депутатов для рассмотрения их претензий. Это было лицемерие. Войско под командованием генерала Текелли в июне 1775 года разгромило Запорожскую Сечь. Около 5000 казаков – половина войска – покинула обжитые веками места.

«Укрепления Сичи были разрушены, артиллерия взята, пушкарня засыпана, курени были разобраны или отосланы в Никитин для устройства временных провиантских магазинов. Церковь Покровская была сожжена, могильня часовни, памятники и кресты на церковной площади сняты или уничтожены. ... Два года спустя только валы, рвы, могилы и развалины давали знать, что там была некогда столь знаменитая Сичь»111*Скальковский А. История Новой Сечи или последнего Коша Запорожского.*.

Значительная часть запорожских казаков ушли за Дунай, где оказались под рукой Османской империи. Во время второй турецкой войны Екатерине пришлось сражаться с этими профессиональными воинами, оскорбленными ею.

Мужик служил барину потому, что барин служил царю. Сердце же царево было «в руце Божией». Манифест о вольности дворянства, данный Петром III, явно не довел дела до конца. Он уничтожил обязательную службу дворян, но в силу этого нужно было уничтожить и крепостное право, – оно стало нравственно незаконным после манифеста 1762 года.

Но второго манифеста – о свободных хлебопашцах – не последовало. Вместо этого при таинственных обстоятельствах исчез царь. Разве не понятно, почему? Потому что дворяне не хотели публикации второго манифеста! Петра III убила жена-немка за то, что он хотел дать вольность крепостным! А царя в стране не стало. Немкой вертели, как хотели, те же дворяне, – одни они в стране все права получили, прочие остались ни с чем.

Любые попытки выразить недовольство совершающимся в стране пресекались самым решительным образом. В 1772 году был «уличен в сепаратизме» Степан Ефремов, атаман донских казаков, не согласный с передачей вновь прибывающим немцам войсковых земель, с переселением казачьих станиц с Дона на немирные рубежи империи. Военная коллегия приговорила его к смертной казни, однако Екатерина II, «в уважение прошлых заслуг», заменяет ее ссылкой в Прибалтику...

Бумажные деньги неуклонно обесценивались, цены росли. А тут еще неурожаи «на хлеб и траву», да несколько лет кряду... Но только монахи, но войска, из тех, что в 1773 году не были задействованы на театре военных действий, вынуждены были подчас питаться «именем Христовым» либо реквизициями, которые любви к ним не прибавляли.

И паче того: монастыри! Старые, уезженные жизнью казаки обычно уходили в заранее присмотренный монастырь, жертвуя туда – часто в несколько приемов – часть своей добычи.

«До учреждения Екатериной так называемых «штатов монастырей» в России считалось до 1072 монастырей. По штатам 1764 года, простиравшимся на одни великорусские епархии, из имевшихся здесь 964 монастырей оставлено 224, да 161 за штатом, на собственном содержании, остальные 569 велено было закрыть или обратить в приходские церкви. В Малороссии и Белоруссии, при введении штатов оставлено только 29 обителей в штате и 55 за штатом. К началу настоящего [XIX] столетия по всей империи было уже всего 452 монастыря. Здания закрывавшихся монастырей обращались в казармы, госпитали, дома для сумасшедших и т. п. Строение новых монастырей допускалось лишь с разрешения высшей власти; до конца XVIII века [с рокового 1764 года] новых обителей возникло всего пять»,