на крыльцо, посмотрел на Ивана сверху вниз. Тот продолжал сидеть.
— Ты, поди, и уханькал объездчика?
— Белены, что ль, объелся? — распрямляясь, буркнул Балахонов.
— Поговори еще! — сказал урядник и ткнул его кулаком в бок.
Балахонов задохнулся от обиды:
— Ты!.. Меня за всю войну даже офицеры пальцем не трогали! — и двинул урядника по желтым зубам.
Устояв да ногах, Саломатов выхватил револьвер. Но на Балахонове уже повисли Коробкин и Ёлкин.
— Опомнись, Иван! — запричитал Ёлкин. — Ты че ж энто творишь? На каторгу захотел? О детях подумай! Как можно руку на государев слугу подымать?
Схватившись за разбитую губу, Саломатов прошипел:
— Запереть его в холодную, подлюку!
5
Кабатчик Тихон Лобанов неторопливо протирал тряпицей граненые рюмки и вздыхал, поглядывая на рассевшихся за столом мужиков. Недостатка в посетителях как бы и нет, а что пьют-то? Родимый чай. А какой с чаю навар? Да еще и власти ругают почем походя. Конечно, их бы и турнуть можно, так ведь в другое место переберутся, вообще никакой прибыли…
Он вздохнул.
Мужиков понять можно. Кто с войны вернулся, хозяйства свои застал разоренными. Где было бабам да малолеткам управиться, если даже такие мужики, как Мануйлов, Сысоев, Зыков, и те покряхтывают под грузом податей да налогов? Вот и расплодилось бедняцких дворов, как опят на трухлявом пне.
Дверь открылась.
На пороге, глуповато щерясь, наклонив и без того кривую голову, появился вдруг Митька Штукин, еще по весне тихонько исчезнувший из села.
— Че холод пускаешь? — ворчливо хмыкнул кабатчик нежданному гостю. — Проходи, коль явился.
— Здравствуйте, люди добрые, — в пояс поклонился Штукин, боязливо стаскивая с головы облезший треух.
Гомон в кабаке стих. Мужики оборачивались, пытались разглядеть, кто там еще явился?
— Свой, что ли?
— Да никак Штукин! — узнал кто-то.
Андрей Кунгуров, прищурясь, обрадовался:
— Митька!
Мужики зашумели.
— Глянька, живехонек! — хохотнул Васька Птицын, обнажив длинные зубы, делающие его похожим на морщинистого зайца.
— Во дает! — выдохнул его приятель, тоже из курских переселенцев, чернобородый Игнат Вихров.
На лицах мужиков появились улыбки. Митька засмущался еще больше, стыдливо запахнул драный зипун. Видя его нерешительность, Кунгуров перешагнул через лавку, обняв за плечи, подвел Штукина к столу и усадил рядом с собой.
Мужики пристали к Митьке с расспросами.
— И где я только ни хаживал, — жадно хлебнув горячего чаю, ответил Митька. — Почитай всю губернию исколесил. Везде одно и то же. Плохо крестьянину живется. А все почему? Слыхал я от знающих людей, будто в манихвесте царском всем полная свобода дадена. Живи как хошь, управляйся сам. Но ить никакой возможности мужику нет. Мешают чиновники да купцы. Им царь — не указ. Он им и вовсе не нужен. Вот они тайком от государя и зажимают нашего брата.
— Чего-то ты не то несешь, — остановил его Кунгуров.
Митька испуганно захлопал глазами:
— Дык чего слышал, то и говорю. Можа, и врут людишки.
Вернувшийся с войны без руки Павел Жданов вступился за Штукина:
— Верно Митька толкует. От кабинетских и терпим притеснения! У них лесу навалом, а у нас крыши соломой крыты.
Андрей досадливо бросил:
— Да я не к тому! Что чиновники — сволочи, понятно. Но ведь они не свое добро стерегут, а царское. От него все это и идет. Кто народ в прошлом годе расстреливал?
Игнат Вихров хмыкнул:
— Такие же служивые, как ты, и расстреливали.
Лицо Жданова налилось кровью, и, ухватив Игната за грудки единственной рукой, он жарко дыхнул:
— Ну, ты! Че мелешь? Андрюха два Георгия получил на войне! А я с пустым рукавом откеда вернулся?
Вихров, поняв несуразность своих слов, виновато отпрянул, проговорил оправдываясь:
— Не к тому я! Че взбеленился?
Кунгуров схватил Жданова за полу шинели:
— Сядь! Раскипятился, в самом деле!.. Стреляли-то и правда солдаты. Нас бы вывели с тобой, тоже никуда не делись бы! Супротив приказу не каждый попрет. Да и чего мы тогда понимали? За Бога, царя и Отечество! А царь-то, он и отдавал приказы. Он и есть самый главный злодей. На его совести твоя рука, что под Мукденом осталась. Вся кровь на нем.
Говорил Андрей громко, запальчиво. Кабатчик, слушая, морщился, как от изжоги. Потом не утерпел и осторожно, но стараясь сохранить достоинство, пробурчал:
— Эй! Че расшумелись? Нарветеся с энтакими разговорами.
Митька Штукин глянул на него, неожиданно просветлел и без всякого злого умысла, а так просто, чтобы поделиться забавной новостью, брякнул:
— Слышь, робяты! Совсем запамятовал. В Глыбоком-то кабак начисто разгромили. По бревнышку разнесли.
Лобанов хотел рявкнуть на Штукина, но лишь зыркнул глазом, шевельнул по-бабьи покатыми плечами и удалился, прикрыв за собой цветастую занавеску.
Мужики загоготали. Митька непонимающе обвел их взглядом.
— Ну ты отчебучил! — хлопая по тощей Митькиной спине, давился от смеха Птицын. — Таперя Тихон тебя не пустит в свое заведение, смутьяна энтаково.
Смех оборвался, когда в кабак влетел запыхавшийся Коська, десятилетний сын Балахонова.
— Мамка послала, — размазывая по щекам слезы, всхлипнул он, — велела сказать…
У него перехватило дыхание, и не в силах произнести ни слова мальчишка только судорожно икал.
— Что велела-то? — подался вперед Кунгуров.
— Папаньку в холодную увели.
— За что?
Мальчишка снова всхлипнул:
— Уряднику в морду дал.
Мужики оторопело переглянулись. Андрей встал, подошел к Коське, склонился к нему:
— Из-за чего?
— Пришли они и давай везде шарить. Урядник, староста и Коробкин с Кощеем. А у папаньки под навозом хлысты были спрятаны, мы их из лесу привезли, анбар совсем завалился.
Вихров взъерошил бороду:
— Нашли хлысты-то?
— Ага, — шмыгнул носом Коська. — Урядник на папаньку и накинулся, вроде он объездчика прибил. А папанька ему в морду. А он револьверт вытащил. Мамка выскочила, а Коробкин ее шибанул. А мне Кощей, кады папаньку за ворота увели, ухи надрал.
— Ступай домой, — подтолкнул его к двери Кунгуров, — мамку успокой, а мы тут покумекаем.
Мальчишка ушел. Мужики напряженно притихли. Андрей повернулся, вгляделся в мрачные лица:
— Что делать будем?
Вихров глазами показал на занавеску. Жданов поднялся, неслышно подошел и отдернул ее.
— Тихон Семенович, ты бы домой сходил, проведал, — уважительным тоном предложил он застывшему посреди закутка Лобанову. — Мы тут присмотрим…
Кабатчик покосился на мужиков, буркнул:
— Нашлись сторожа!
Жданов продолжал стоять перед ним. Сообразив, что противиться мужикам не стоит, Лобанов непослушной рукой сдернул с гвоздя полушубок, сердито напялил шапку и медленно вышел на улицу.
Опустившись на лавку, Андрей положил на стол
