— Запрягают, запрягают… Уж занадто выряжают хаплыво… и особенно торопит, видимо, этот присланный нибыто от пана войта атаман, уже что-то очень торопит… И знаешь, ни его самого, ни его вершныков я никогда и в глаза не видела, это не наша, не мийская стража, и богом клянусь, что все они розбышаками дывляться.
— Ой няню, я не поеду с ними! — перепугалась Галина.
— И то правда, лучше и не едь… разве вот… чтобы тебя сейчас домой отвезли, а дома я сама выберу надежных людей…
— Так, додому скорее!.. Я пойду к матери игуменье.
— Пойди, пойди… Она ведь тебе не чужая и почитается, что святой жизни. Вот тут только я ломаю голову, а в толк не возьму: превелебная мать потурает всем этим лиходействам. Одно слово, либо ее ошукуют ловко, либо чарами какими обводят, либо уж и не знаю что…
— Я зараз к ней пойду, — повторила бледная, как стена, Галя.
— И скажи ей прямо, что ты не желаешь ехать в это неведомое село, что ты чуешь себя хворой. Так, именно хворой, на хворость и сверни, а потому, мол, чтобы тебя найборше везли к панотцу на Подол… Либо уж тут остаться и ждать батюшки. Ну, тогда, чтобы ему зараз дали ведомость… Так-то, мое сонечко.
Галина торопливо ушла, а няня отправилась в трапезную попросить знакомую послушницу помочь ей упаковать последние вещи. Но только что она вышла из келии, как послушница ей навстречу.
— Я к вам, пани, — промолвила она няне как-то таинственно.
— А что такое? Говори, сестра божья!
— Тут неудобно, — шепнула послушница, — зайдем в келью.
— Зайдем, зайдем… Что ни хвылына, то новость за новостью!..
Они вошли в келью. Послушница притворила за собой тщательно дверь и, несмотря на то что, кроме их, никого не было в келии, шепотом объявила няне, что воротарка передала нишком, чтобы пани зараз же к ней пожаловали.
Няня поручила послушнице уложить вещи, а сама, встревоженная, торопливо направилась к браме.
— Что там такое наглое? — обратилась она к воротарке.
Та поманила к себе жестом старуху и сообщила ей на ухо, под клятвой хранения тайны, следующее:
— Час тому назад стучался сюда в форточку тот самый славетный добродий, что она раньше отогнала, чтоб не смел разговаривать с няней: я мусила при других это сделать.
— Нуте, нуте, сестра, и что же? — торопила няня воротарку, сгорая от любопытства и тревоги.
— Так вот он… спасибо ему… молодой еще такой… прости, господи, прегрешения… да ласковый… подарил мне дукат и просил, чтоб я вызвала няню, тобто вас, пани, увидеться с ним, побалакать, — что, мол, прибыли и другие знакомые няни, тобто паны, которым пани так обрадуется, что и боже мой, господи!
— Где же он? — вскрикнула няня и хотела было броситься к форточке.
— Стойте, пани, слушайте-бо! — остановила ее воротарка. — Я вот ему и говорю, что пани не вольно выйти, так как она наверное теперь возле панны, ведь они зараз уезжают. «Куда?» — аж крикнул пан добродий. «Да в какое-то село, слыхала, — говорю, — церковь что ли святить». — «Борони боже! — говорит, и аж на виду изменился. — Борони боже, — говорит, — и думать туда ехать, то, — говорит, — ошуканство, обман; никакой, — говорит, — и церкви нет: мы доведались… Сам плут признался… так чтоб и не думала панна туда ехать!»
— Ой ненечко! — всплеснула руками няня. — Ой, на мое и вышло! Так это, значит, розбышакы?
— Хуже, говорит пан, — продолжала торопливо привратница, — няня, говорит, сама догадается, какой сатана тут замешан. Пусть, мол, зараз везет панну к пану войту, к отцу на Подол, — там уже досконально узнает и ему, старому, откроет глаза, а сама панночка встретит там такую радость, какая и во сне ей не снилась… Так чтоб, значит, зараз же до Подолу!
Последней фразы няня уже не слыхала: она стремительно бросилась к келье панны, но келья уже была пуста и все вещи оттуда вынесены. Няня поспешила к превелебной матери игуменье, но там мать экономка сказала ей, что и святая мать игуменья, и панна ее отправились на черный двор к колымаге и ей, няне, наказали идти к ним немедленно.
— Да ведь каруца должна бы подъехать сюда, ведь ей выезжать через эту браму? — возразила няня.
— Нет, они поедут на тамту, что с черного двора, на Васильковскую браму, — ответила мать экономка.
— Господи Исусе Христе! — переполошилась вконец старуха и, не давши даже ответа на какой-то вопрос монахини, забыв даже свое степенство и возраст, побежала, едва переводя дух, на черный двор.
У запряженной шестерней колымаги стояли мать игуменья с панной Галиной, старая черница вместе с прислужницей и атаманом команды укладывали вещи, шестеро верховых сидели уже на конях в почтительном отдалении.
Галина, завидя няню, бросилась к ней, и няня шепотом передала своей питомице ужасные и вместе с тем изумительные новости. Это все до того поразило и потрясло Галину, что она действительно чуть не упала.
Мать игуменья заметила, что с ее любой небогой что-то творится недоброе, подошла к ней участливо.
— Что с тобой, дитя мое? — спросила она.
— Ох, не можется, ох, смерть моя! — застонала Галина. — Батюшку, батюшку видеть бы мне поскорее!
— Так ты лучше останься, моя любая, а я пошлю за паном вершника.
— И то, — согласилась няня.
Атаман при этом слове насторожился и, бросив каруцу, подошел к разговаривавшим.
— И его славетная милость пан войт наказал, — доложил он, — чтобы мы как найхутче привезли панну домой, что в дорогу он вырядит через день и даст панне в руки и наказы, и еще что-то…
— Так батюшка, значит, хочет меня раньше увидеть? — оправилась и обрадовалась Галина…
— Как же, непременно… Они мают какие-то важные новости…
— О, так я хутче поеду! — воскликнула Галина.
— За годыну и дома будем, — продолжал с каким-то непонятным восторгом атаман, — кони добрые, сытые, застоялись, то так и рванут с копыта! На чистом повитре панне полегшает зараз… Панна и одуматься не успеет, как мы…
— А отчего же, пане, — перебила его няня строгим, недоверчивым тоном, — а отчего, коли и раньше имели замер на Подол ехать, то не велел пан отчинить главную браму, а велел отчинить вон ту, Васильковскую?
На минуту атаман был озадачен этим вопросом и смешался, но только на одну минуту: он вдруг расхохотался, чтобы скрыть этим замешательство, и потом сообщил совершенно покойно:
— Хе, вон что! Да потому, славетная пани, что теперь весь хрещатый байрак перерыли весняные потоки, так что не только каруцой, а повозкой переехать не можно. Мы верхи едва не поломали коням ног.
— Ой ли? — усумнилась няня.
— Да спросите у них! — указал он рукой на конную стражу.
Игуменья подозвала величественным жестом руки к себе всадников и спросила их про дорогу.
Всадники переглянулись между собой, но один из них бойко ответил, что шлях пекельный!
— Вот видите, ясновелебная паниматка, — подхватил атаман, — а мы вот сейчас выхватимся горою, потом спустимся к Софиевским млынам, что на Лыбеди, да через мост и через греблю поднимемся к Золотым воротам, а там уже рукой подать.
— Как знаешь, Галю, — обратилась игуменья к своей гостье, — сестра Евпраксия с няней, даймо, досмотрят тебя в дороге… Но если тебе дуже неможется, — я пошлю за твоим батюшкой, и он, наверно, завтра будет.
Но Галина не могла уже сидеть в неизвестности и ждать целые сутки разъяснения загадочных и необыкновенных новин: ее жгло любопытство… нет, не любопытство, а какой-то внутренний неодолимый порыв, какая-то непонятная сила влекла ее туда, на Подол, и волновала сладостным предчувствием ее сердце, навевая ей давно уснувшие грезы о счастье.
— Нет, я поеду! — заявила она решительно. — Мне нужно найхутче увидеть батюшку.
— Так, так! — кивнула головой няня.
— Ну и поезжай, мое дитятко, с богом, — согласилась игуменья, — машталир у меня надежный…
— Да и я еще подсяду к нему на козлы для помощи, — предложил свои услуги радушно атаман. — В случае, кони от жару начнут басовать, так мы вдвоем справимся… ого, еще как! Впереди поедут два вершныка — оглядать путь, а позади четыре, так чего же? Пусть пани ясновелебная мать будет спокойная, а также и славетная панна, дочка нашого славного пана войта… Доглянем, как зеницу ока, и за годыну счастливый панотец будет обнимать свою доню. — И с этими словами атаман, передав повод своего коня одному из команды, сам вскочил на высокие козлы и уселся по правую руку кучера.
Все успокоились. Мать игуменья благословила Галину, обняла ее нежно, напутствуя молитвами и всякими пожеланиями, потом благословила и няню. Когда уселись все в колымагу, мать игуменья, благословив еще в последний раз отъезжающих, крикнула кучеру: «С богом!»
Взвился бич, щелкнул звонко в воздухе. Лошади рванули с места и ловко вынесли в отворенную браму колыхавшуюся на высоких, висячих рессорах карету; громыхая и лязгая цепями, она тяжело покатилась в противоположную сторону от Печеро-Подольського шляху…
