Таким размышлениям предавался молодой генерал Потемкин, задумчиво сидя в своем кабинете. Не смотря на глубокую ночь, он не думал еще о сне.
Бедняга Сергей Серебряков все еще находился в заключении; выходу ему из его горницы-тюрьмы никуда не было; дверь и день и ночь всегда была назаперти.
Зорко сторожил княжеский приказчик Егор Ястреб молодого офицера-гвардейца, выполняя данный княжеский приказ; никаких пособлений заключенному он не делал; сам, как мы уже сказали, носил ему пищу и питье.
Редко Егор Ястреб вступал в разговор с Серебряковым; неохотно, отрывисто отвечал на его вопросы.
Как-то однажды Сергей Серебряков, вызывая на разговор княжеского приказчика, спросил у него:
— Скажи, старик, долго ли князь будет морить меня в заключении?
— А я почем знаю, — грубо ответил ему Егор Ястреб.
— Чай, тебе известно…
— Ничего мне не известно; я выполняю только приказ его сиятельства.
— За что князь держит меня в заключении? Что я сделал?
— Если князь держит тебя, господин офицер, в неволе, стало быть, находит какую-нибудь вину за тобой.
— Никакой вины нет. Понимаешь ли ты, старик, никакой…
— И понимать мне нечего… Дело не мое.
— Нет, ты будешь за меня в ответе! — запальчиво крикнул Серебряков.
— Я то тут не при чем.
— Ты не смеешь держать меня в неволе, я — дворянин, офицер. Императрица и с тебя, старик, и с твоего князя строго взыщет, вас обоих предадут суду. Государыня соизволила вручить мне важное письмо для передачи фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому, это письмо и посейчас при мне находится; вы оба за меня будете в ответе.
— Я что, я только выполняю господский приказ, мне приказано стеречь тебя, господин офицер, я и стерегу.
— Если тебе князь прикажет меня убить? — не спросил, а сердито крикнул на старика-приказчика Серебряков.
— И убью, — спокойно ему ответил Егор Ястреб.
— Злодеем, убийцей станешь?
— Что же поделаешь, такова моя служба рабская. Только сего, господин офицер, ты не бойся, приказу на то не было, да и не будет.
— Я и без тебя, старик, знаю, что князь никогда не решится на убийство разом, вдруг, а вы убиваете меня постепенно, медленно…
— Как так?
— Вы томите меня в неволе, вы лишаете меня воздуха, я ведь здесь задыхаюсь, — чуть не плача проговорил бедный Сергей Серебряков.
На самом деле, без воздуха постоянно в душной горнице, он сильно изменился, похудел, как-то осунулся; только одна сытная пища и подкрепляла его.
Егор Ястреб, строгий исполнитель княжеских приказаний, приносил заключенному здоровую, хорошую пищу.
— Отдушину в окне можно устроить, — несколько подумав, промолвил старик-приказчик; на него, как говорится, нашел «добрый стих».
— Устрой, старик, пожалуйста, устрой, иначе я, право, задохнусь. Ты лишаешь меня воздуха, этого небесного дара!
— Да не я, а князь, а я что. Ты думаешь, господин офицер, мне валандаться с тобой охота? По-своему я бы давно тебя выпустил.
— Зачем же дело стало?
— За княжеским приказом.
— Сам князь, наверное, про меня уже забыл.
— Ну, едва ли; плохо же, господин офицер, знаешь ты князя. Его сиятельство никогда не позабудет своего недруга, он долго его будет помнить.
— Недруг! Я недруг князю Платону Алексеевичу. Господи, какая несправедливость! Я всегда князя почитал за своего благодетеля, мало того, я смотрел на него, как на своего второго отца. — Тебе, старик, чай, ведомо, за что в неволе здесь морит меня князь? — вновь спросил Серебряков у Егора Ястреба.
— Ничего мне не ведомо, разве князь про то станет со мною разговаривать. А ты будь покоен, завтра же я тебе сделаю в окне отдушину, — проговорил Егор Ястреб, оставляя заключенного.
Опять загремел замок, и опять Серебряков остался один.
«Господи, когда же эта мука кончится? Неужели нет того человека, чтобы заступился за меня, несчастного? Который месяц томят меня в неволе, ровно колодника какого… и за что? Что я полюбил княжну, и княжна тоже меня полюбила? Никакая пытка, никакая мука не вырвет у меня любви к ней! А княжна, поди, забыла меня. Может, она уже замужем? Нет, помнит меня княжна Наталья Платоновна… Неужели она жена графа Баратынского, этого гадкого, развратного старичишки? Хорош же и князь Платон Алексеевич! Кичится своим родом, а дочь свою отдал на жертву… И спросить-то не у кого! Сколько раз спрашивал у старичишки-приказчика, только и ответ: не знаю. Не ласкова, не приветлива ко мне судьба. Что же делать? Покориться ей надобно! А как душно в этой горнице? Голова у меня кружится, во рту сохнет. Хотя бы на часок на волю, на воздух выпустили, а то я задохнусь здесь. Неужели князь решил до смерти меня здесь держать. Знает ли государыня, что меня князь Полянский ровно колодника или своего холопа под замком держит? Где, чай, знать. Государыня мне письмо вручила для передачи графу Румянцеву-Задунайскому, при этом изволила сказать, чтобы я то письмо аккуратнее и скорее доставил. Я стал невольно ослушником царской воли!.. Положим, я в том не виноват: меня схватили, заперли… Ох, ведь это не жизнь, а мука!.. А все же я князю Платону Алексеевичу прощаю… Потому прощаю, что он отец княжны. Пусть судит его Бог».
Таким размышлениям предавался злополучный гвардейский офицер Серебряков, находясь в своем заключении.
Егор Ястреб сдержал свое слово, и на другой день, принеся обед заключенному Серебрякову, принялся делать в раме стамеской и молотком небольшую форточку, которая была скоро готова.
Воздух был теплый, приятный… На дворе стояла весна, снег давно уже стаял и на деревьях появились почки. Грачи и жаворонки давно уже заливались в княжеском саду. Яркое солнце не сходило с голубого небосклона, кругом все было весело и радостно.
Стало веселее на сердце у Серебрякова. Здоровый весенний воздух благотворно подействовал на него и Серебряков не отходил от окна, впитывая в себя этот оживляющий аромат. Из окна ему видна была только часть сада.
Старик-приказчик строго запретил заглядывать в сад не только дворовым, но даже жене своей и приемышу Танюше.
Но молодая девушка не очень обращала внимание на это запрещение, и как только укладывался спать Егор Ястреб, она тихо выходила из своей девичьей горенки и направлялась в сад.
Тянуло ее туда не оживляющая после зимней спячки природа, а тот таинственный невольник, которого так строго стережет ее названый отец.
И в тот же вечер, когда Егор Ястреб устроил отдушину в окне горницы Серебрякова, Таня с обычной ловкостью влезла на дерево, которое, как уже сказали, росло в нескольких шагах от окна за железной решеткой. Не мало удивилась молодая девушка, увидев в окне отдушину, а также смотревшего на нее исхудавшего молодого человека.
«Так вот он заключенник-то! Бедняжка, какой он худой, да бледный… И го сказать: неволя-то не красит, — думала она, не спуская своего пристального взгляда с Серебрякова.
— Кто ты, и зачем влезла на дерево? — донесся до слуха Тани из отдушины голос Серебрякова.
Он удивился, увидя на дереве молодую девушку.
— Чай, видишь кто, а зачем влезла на дерево, отвечу: чтоб на тебя взглянуть, — ответила заключенному Таня.
— Что же на меня глядеть?
— Да уж больно любопытно!
— Смеешься ты надо мной?
В словах Серебрякова слышался некий укор.
— Что за смех, я тебя жалею, — ответила Таня.
— За жалость спасибо.
— Как звать тебя, скажи, — спросила у Серебрякова молодая девушка.
— Зачем, разве тебе не всё равно?
— Нет, скажешь, — в ту пору я тебе поклон передам, — с улыбкой промолвила Таня.
— От кого? — быстро спросил у ней Серебряков.
— Вперед ты скажи, как звать тебя по имени, по прозвищу, в ту пору и я скажу, кто шлет поклон.
— Имя мое Сергей, по прозвищу Серебряков.
— Сергей Серебряков! Господи!.. Так это ты, сердечный дружок княжны Натальи Платоновны?
— Разве ты знаешь княжну?
— Пора не знать! Она-то и шлет тебе свой поклон низкий. — Теперь я знаю, за что наш грозный князь тебя, доброго молодца, под замком держит.
— На поклоне тебе, красавица, большое спасибо. — Ну, твоя очередь сказать, кто ты и как спозналась с княжной?
— Изволь, скажу, хоть и не время теперь. — Татьяной меня зовут. Егор-приказчик и жена его призрели меня, убогую сиротинку, спаси их Бог за это. В Москве, слышь, недавно я гостила на княжьем дворе; княжна немало мне про тебя говорила.
— Скажи, пожалуйста, Танюша: где княжна, что она, неужели вышла замуж?
— Это за старика-то графа? Нет, не вышла, да и не выйдет. Тебя княжна любит. Теперь, говорят, что в Питере с отцом. Слышь, государыня вытребовала ее к себе на службу.
— Как, неужели? — удивился Серебряков.
