— Это за старика-то графа? Нет, не вышла, да и не выйдет. Тебя княжна любит. Теперь, говорят, что в Питере с отцом. Слышь, государыня вытребовала ее к себе на службу.
— Как, неужели? — удивился Серебряков.
— Да, да, отец нам про то сказывал. — Ну, прощай покуда, мне пора.
— Куда спешишь? Я так рад, так рад.
— Чему?
— А тому, Таня, что ты мне столько радостных слов сказала, спасибо тебе!..
— Покуда не за что. Вот тогда скажи спасибо, когда я придумаю помочь тебе.
— Ох, Таня, ничем помочь мне ты не можешь, — со вздохом промолвил заключенный офицер Серебряков.
— Кто знает, может, и помогу.
— Едва ли.
— А ты, господин офицер, не отчаивайся, — никто как Бог!
— Из заключения меня ведь ты не выпустишь?
— Давно бы выпустила, если бы это было в моей воле: сама я, барин, почитай, подневольная, что мне прикажут, то и делаю…
— Вот то-то же и есть.
— Меня самое названый отец ровно невольницу держит… выходу только в сад, да на двор. А за ворота ни-ни… ворота у нас и днем и ночью на замке, а ключи у отца, а через стену не перепрыгнешь, высока… так вот и сижу я в четырех стенах, ровно в монастыре каком, право!.. Ну, мне пора, завтра приду, жди!
— Одно только слово, Таня.
— Спрашивай, только скорее… боюсь, отец не хватился бы, ведь беда будет, да еще какая беда-то.
— Ты говоришь, меня княжна любит?
— Любит, любит.
— Что же, княжна о том сама тебе сказала?
— Известно сама, а то кто же? И чуден же ты, господин офицер, вот чуден, — молодая девушка весело засмеялась; она быстро спустилась с дерева и, никем не замеченная, направилась в свою горенку.
Несмотря на то, что в домике старого приказчика все давно спали, Таня не легла, а стала ходить по своей горнице, обдумывая, как бы ей помочь молодому офицеру и выручить его из неволи.
Сколько ни думала Таня, сколько ни ломала она свою голову, ничего придумать не могла.
Освободить Сергея Серебрякова было почти невозможно.
Пробраться в княжеский дом можно было не иначе, как сломать у входной двери два замка, внутренний и висячий. Сделать это Тане было невозможно. Да и сломать ли ей тяжелые замки, на это, не хватило бы у ней силы.
А хотелось доброй девушке помочь молодому офицеру, хотелось из неволи его выручить; знала Таня, что тем и княжне большую услугу окажет.
И после долгого размышления молодая девушка пришла к тому заключению, что необходимо выждать время, а теперь об освобождении офицера Серебрякова и думать было нечего.
«Придется выждать время… может, куда отец уедет,, а при нем и думать нечего об освобождении офицера. Хотелось бы ему помочь, да нечем; случая ждать надо. Рано ли, поздно ли, а все же из неволи я его выручу, во что бы то ни стало… Послала бы я княжне весточку о ее друге милом, да не с кем» — таким мечтам придавалась Таня, вернувшись из сада в свою горенку.
Старик-староста села Егорьевского — Пантелей вел у себя в избе вполголоса с мужиком Демьяном разговор.
Сидели они в горнице только вдвоем; дверь в сени старик Пантелей запер на крючок из предосторожности.
— Неужли, Демьян, царь-то, Петр Федорович, проявился? — тихо и как-то таинственно спросил староста Пантелей у своего соседа.
Избы Пантелея и Демьяна находились рядом, и оба эти мужика считались приятелями «по винной части», т. е. оба они крепко любили зелено вино; мужик Демьян был много моложе годами старосты Пантелея, но это не мешало им быть приятелями.
— Давно проявился, — также тихо ответил мужик Демьян.
— Неужели, правда?
— Врать не стану.
— Где проявился-то государь? И где он сейчас находится?
— В Яицке, а теперь его царское величество Петр Федорович в Казани сидит в заключении…
— Как в заключении? — удивился староста Пантелей.
— В острог упрятали нашего батюшку; ровно колодника или пленника под караулом держат! — с глубоким вздохом ответил ему Демьян.
— Да за что же? За что?
— А здорово живешь!..
— Как же смеют государя в заключении держать?..
— Стало быть, смеют. Губернатор да судьи неправедные осудили его посадить в острог.
— Это царя-то!
Старик Пантелей все более и более удивлялся.
— Судьи-то, вишь, и царицыны вельможи не признают его за царя.
— А за кого же?
— Беглым казаком его величают, раскольником Емелькой Пугачевым.
— А, может, он и вправду не царь?
— А кто же?
— Да самозванец!
— Эх, дядя Пантелей, если бы эти самые слова да не ты сказал, а кто-нибудь другой, какую бы я ему затрещину дал по морде, — сердито проговорил мужик Демьян.
— Да ты сам видел царя Петра Федоровича или про него от кого слышал? — после некоторой задумчивости спросил у Демьяна староста Пантелей.
— Где видеть… не видел, — ответил Демьян.
— Так слышал, мол?
— Известно, слышал…
— От кого?
— От Божьего странника, что в нашем селе появился.
— Какой такой странник?
— Странник-то! Да бог его ведает, лицом благообразен; власы на голове и бороде седые, одеяние иноческое, звать его отче Пафнутий.
— Стало быть, он монах?
— Инок…
— Эх, Демьянка, и дурья же голова у тебя на плечах. Чай, все едино, что монах, что инок.
— Разве все едино?
— Известно. Где же теперича этот самый инок?
— Да в моей избе…
— Что же он говорит?
— Говорит, что в Казани, в остроге «амператора» Российского морят.
— Что же он сам видел, что ли?
— Сам удостоился… И тельные, вишь, царь страннику знаки показывал.
— Какие еще там тельные знаки?
— Вишь, на груди и на спине у императора Петра Федоровича знаки есть… А какие, доподлинно не знаю. Потому странничек Божий мне про то не рассказывал.
— А ты бы, Демьян, у него расспросил.
— Хочешь, дядя Пантелей, странника-то я сам к тебе пришлю, ты у него и порасспросишь.
— Не надо, ишь что выдумал… С твоим странником как раз в беду попадешь. А ты вот что, Демьян, гони-ка своего странника. Потому я как здешнее начальство должен у этого странника скрутить руки, да в город к губернатору его представить.
— Что ты, что ты, дядя Пантелей, за что же? Разве странничек что сделал? Ты послушай-ка, как он складно про императора Петра Федоровича рассказывает, ты заслушаешься…
— Пожалуй, приведи его ко мне, послушаю. А то я, Демьян, к тебе приду.
— Что же, прошу покорно, приходи…
— Приду, приду, только бы лишнего народа у тебя не было…
— Кроме моей бабы да ребятишек в моей избе никого нет…
— А ты, Демьян, свою хозяйку на время вышли куда-нибудь… Сам знаешь, каков бабий язык.
— Что говорить! У бабы язык длинен — что наше село.
— Вот то-то же и есть. Так я к вечерку загляну к тебе, и поговорим с твоим странником, поразузнаем, поразведаем… Только не забудь на время убрать свою бабу…
— Уберу, будь спокоен.
— Вечером жди, приду.
В 1773 году, летом, в казанском остроге содержался беглый казак-раскольник, Емельян Иванович Пугачев, бежавший из войска, давно покинувший свою жену и детей.
Арестанту Емельяну Пугачеву в то время было лет 30, но на взгляд ему было много больше; дурная жизнь состарила его преждевременно; небольшого роста, широкоплечий, мускулистый; смуглое лицо у Пугачева было несколько рябовато; небольшая, но окладистая черная борода и быстрые, черные глаза делали его похожим на цыгана.
Пугачев 17 лет был зачислен на службу в казаки войска Донского: женившись на дочери казака Недюжева, Софье Дмитриевой, он прожил с молодой женой всего только неделю, был послан с другими казаками в Пруссию, где и поступил в отряд, находившийся под начальством графа З. Г. Чернышева.
В Пруссии Пугачев участвовал в некоторых сражениях. По вступлении на престол императрицы Екатерины II казаки вернулись из Пруссии на родину, в числе их и Пугачев.
В то время по всем станицам был опубликован манифест о кончине императора Петра III.
Во время войны с Пруссией Емельян Пугачев находился в казацком полку и участвовал при осаде Бендер, по взятии Пугачев был отправлен на зимние квартиры. Пугачев заболел, у него «гнили грудь и ноги», и его как больного отпустили домой «на поправку», но недолго Пугачев пробыл дома, он поехал в Черкасск хлопотать об отставке.
У Пугачева было другое намерение, он решил бежать на Терек; вольная жизнь манила его туда, «но не найдя дороги на Терек», Пугачев волей-неволей вернулся в Зимовейскую станицу и как беглый был арестован.
Но Пугачеву удалось бежать в Яицк, он укрылся в доме своего приятеля казака Пьянова. Между яицкими казаками упорно держался слух, что император Петр Федорович III жив и находится или скорее укрывается у казаков.
Этот нелепый слух произошел от того, что некий казак Федот Богомолов, будучи «безмерно пьян, объявил себя императором Петром III». Это быстрее молнии распространилось в казацком войске; многие приходили взглянуть на «объявившегося императора». Начались сходки и совещания, поднялись вопросы: похож он или не похож на бывшего императора?
