Вернулись плохие времена. Никто ко мне не приходит. Жюли проводит около меня все свое свободное время. Прюданс, которой я не могу теперь давать столько денег, сколько давала раньше, выдумывает всякие предлоги, чтобы не приходить.
Теперь, когда я близка к смерти, что бы там ни говорили доктора, которых у меня много, что доказывает усиление болезни, — теперь я почти жалею, что послушалась вашего отца. Если бы я знала, что отниму у вас только год вашей будущей карьеры, я не могла бы устоять против желания провести этот год с вами и тогда бы умерла, держа руку друга в своих руках. Но, конечно, если бы мы прожили этот год вместе, я бы не умерла так скоро.
Да будет воля Господня.
5 февраля.Арман, где вы? Я страдаю ужасно, я умираю, о боже! Я была так печальна вчера, что не хотела дома провести вечер, который обещал быть таким же долгим, как все предыдущие. Утром приходил герцог. Вид этого старика, забытого смертью, как бы ускоряет мою смерть.
Несмотря на жар, сжигавший меня, я решила одеться и поехала в «Водевиль». Жюли одела меня в красное платье, иначе я была бы похожа на труп. Я пошла в ту ложу, где назначила вам наше первое свидание, все время я не сводила глаз с того места, которое вы занимали в тот вечер и на котором вчера сидело какое-то чудовище, которое шумно смеялось на все глупые шутки актеров. Я вернулась домой полумертвая. Всю ночь я кашляла и харкала кровью. Сегодня я уже не могу говорить и с трудом поднимаю руки. Боже, Боже, я умираю. Я ждала этого, но не думала, что можно еще больше страдать, чем я страдаю, и если…»
Дальше ничего нельзя было разобрать из того, что писала Маргарита, и продолжала уже Жюли Дюпре.
18 февраля.«Господин Арман,
С того дня, как Маргарита пожелала пойти в театр, ей становилось все хуже и хуже. Она совершенно потеряла голос и возможность двигаться. Нельзя передать страдания, которые приходится ей выносить. Я не привыкла к таким переживаниям и боюсь их.
Мне бы очень хотелось, чтобы вы были около нее! Она почти все время бредит, но и в бреду и в сознании она все время произносит ваше имя.
Доктор мне сказал, что она не долго протянет. С тех пор, как она так больна, старый герцог больше не приходит. Он сказал доктору, что это зрелище его расстраивает.
Мадам Дювернуа плохо ведет себя. Эта женщина надеялась получить от Маргариты, на средства которой она жила, больше денег, сделала долги, которых она не может уплатить, и, поняв, что соседка не может ей больше помочь, перестала совсем к ней ходить. Все ее покинули. Господин Г., одолеваемый кредиторами, вынужден был уехать в Лондон. Уезжая, он прислал нам немного денег. Он сделал все, что мог, но вещи снова опечатаны, и кредиторы ждут только конца, чтобы пустить все с молотка.
Я хотела употребить свои последние средства, чтобы снять эти печати, но пристав сказал, что это бесполезно, что у него есть и другие иски. Раз она умирает, лучше все бросить, чем спасать для семьи, которую она не хотела видеть и которая ее никогда не видела. Вы не можете себе представить, среди какой раззолоченной нищеты умирает бедняжка. Вчера у нас совсем не было денег. Серебро, драгоценности, шали — все заложено, остальное или продано, или опечатано. Маргарита еще сознает то, что происходит вокруг нее, и страдает душой и телом. Крупные слезы катятся у нее по щекам, таким худым и бледным, что вы не узнали бы той, которую так любили, если бы ее увидели. Она взяла с меня обещание писать вам вместо нее, когда она будет не в силах, и я пишу около нее. Она смотрит в мою сторону, но не видит меня, ее взгляд уже обволакивает близкая смерть, однако она улыбается, и все ее мысли, вся ее душа устремлены к вам, я это знаю.
Каждый раз, как открываются двери, глаза ее проясняются и она думает, что вы войдете. Потом, когда она видит, что это не вы, ее лицо принимает прежнее страдальческое выражение, покрывается холодным потом, а к вискам приливает кровь.
19 февраля, полночь.Какой печальный день сегодня, бедный господин Арман! Утром Маргарита задыхалась, доктор пустил ей кровь, и голос немного вернулся к ней. Доктор советовал ей послать за священником. Она согласилась, и он сам пошел за аббатом из Saint-Roch.
В это время Маргарита подозвала меня к себе, попросила открыть шкаф, показала чепчик и длинную рубашку, обшитую кружевами, и сказала ослабевшим голосом: «Я умру после исповеди, надень мне тогда эти вещи: это кокетство умирающей». Потом она меня поцеловала с плачем и добавила: «Я могу говорить, но я слишком задыхаюсь, когда говорю. Я задыхаюсь! Воздуха!»
Я разразилась слезами, открыла окно, и через несколько минут вошел аббат.
Я пошла ему навстречу.
Когда он узнал, где находится, он немного испугался дурного приема.
«Входите смелее, мой отец», — сказала я.
Он не долго оставался в комнате у больной и вышел оттуда со словами: «Она жила как грешница, но умрет как христианка».
Через несколько минут он вернулся в сопровождении мальчика, который нес распятие, и причетника, который шел впереди и звонил, возвещая, что Господь идет к умирающей. Они вошли в эту спальню, которая слышала некогда совсем другие слова, а теперь стала святым местом.
Я упала на колени. Не знаю, как долго останется у меня в памяти впечатление, которое произвела на меня эта сцена, но не думаю, чтобы что-нибудь земное могло меня так потрясти.
Аббат помазал ноги, руки и лоб умирающей, прочел коротенькую молитву, и Маргарита была готова, чтобы вознестись на небо, куда она, наверное, вознесется, если Бог видел испытания ее жизни и святость ее смерти.
С этого момента она не произнесла ни слова и не сделала ни одного движения. Только ее дыхание говорило о том, что она жива.
20 февраля, 5 час. вечера.Все кончено.
Сегодня ночью, часа в два, началась агония. Ни один мученик не претерпевал таких мучений, если судить по ее крикам. Два-три раза она вставала на постели, как будто цепляясь за жизнь, которая уходила к Богу. Два-три раза назвала ваше имя, потом все смолкло, и она в изнеможении упала на постель. Безмолвные слезы полились у нее из глаз, и она умерла.
Я подошла к ней, позвала ее, она не отвечала, тогда я закрыла ей глаза и поцеловала в лоб.
Бедная, дорогая Маргарита, как бы мне хотелось, быть святой, чтобы этот поцелуй тебя вернул Богу.
Потом я ее одела, как она просила, пошла за священником в Saint-Roch, поставила две свечки и молилась два часа в церкви.
Я раздала бедным ее деньги.
Я плохо знакома с религией, но думаю, что Господь Бог признает мои слезы искренними, мою молитву пламенной, мою милостыню чистосердечной и сжалится над той, которая умерла молодой и красивой, не имея никого, кроме меня, чтобы закрыть ей глаза и похоронить ее.
22 февраля.Сегодня были похороны. В церкви было много подруг Маргариты. Некоторые искренне плакали. Когда погребальная процессия шла по направлению к Монмартру, в ней было всего двое мужчин, граф Г., который специально по этому случаю приехал из Лондона, и герцог, которого вели под руки два лакея.
Я записываю все эти подробности у нее в квартире, слезы застилают мне глаза, передо мной печально горит лампа и стоит обед, к которому я не притронулась, конечно, но который Панина заказала для меня, потому что я уже больше суток ничего не ела.
В моей памяти недолго удержатся эти печальные впечатления, потому что моя жизнь так же мало принадлежит мне, как жизнь Маргариты принадлежала ей. Поэтому-то я и описываю вам все подробно из опасения, что после долгого разрыва между этими событиями и вашим возвращением я не сумею быть вполне точной».
— Вы прочли? — спросил Арман, когда я окончил чтение этой рукописи.
— Теперь я понимаю ваши страдания, мой друг, если правда все то, что я прочел!
— Отец подтвердил мне это в своем письме.
Мы разговаривали еще некоторое время о печальной судьбе Маргариты, и я вернулся домой немного отдохнуть.
Арман был по-прежнему печален, но немного успокоился, рассказав мне всю историю. Он быстро поправился, и мы вместе пошли к Прюданс и к Жюли Дюпре.
Прюданс обанкротилась. Она обвиняла в этом Маргариту. Во время ее болезни она ей давала взаймы много денег, которые сама брала под векселя и не сумела выплатить. Маргарита умерла, не вернув ей ничего и не выдав ей расписок, которые она могла бы представить в доказательство долга.
При помощи этой басни, которую мадам Дювернуа рассказывала повсюду, чтобы оправдать свои плохие дела, она выжала тысячу франков у Армана. Он ей не поверил, но сделал вид, что верит, из уважения к памяти своей любовницы.
