Лидянг вовсе не считался стариком — вместе со мной и воином Нойнобы он ходил в тайгу, ему доставалась мужская доля пищи. Великану Йехе не дали умереть, хотя он был бесполезен, как младенец, — Нара, не спрашивая меня, отделяла часть моей пищи и несла слепому. Немного отдавал ему единственный здоровый родич. Сколько едят другие, Йеха не знал.
Никто из людей не роптал на раздел пищи, ибо это был вековой закон всех племен — отдавать слабому самую худую еду.
Когда уходил тяжкий месяц наста, послала нам тайга тощего весеннего лося. Он отбился от тех, с кем проводил время холодов, обессилел, оставлял за собой пятнистые следы ног, израненных жёсткой коркой, покрывавшей снег. Зверь, казалось, был рад тому, что увидел нас и неподвижно ждал своей стрелы.
Большая добыча дала нам дожить до тех дней, когда потоки весенних вод понеслись с гор в долину. Оставалось нас четверо мужчин, моя Нара и еще десяток женщин — молодых вдов семьи Хэно.
Весной женщины, шатаясь, вышли из чумов, посмотрели друг на друга и начали плакать. Многие из них были свежи телом, но эта зима сделала их похожими на старые ровдуги. Только сейчас — не в пору холода — они поняли перемену в своей судьбе. Сытая жизнь в достойной семье Хэно приучила их смотреть на себя чаще и пристальней, чем это делали замужние женщины простых и менее сильных родов. Женщины хотели прежней жизни, и это желание день ото дня становилось все сильнее, оно заглушало ту единственную разумную мысль, что прежнего уже не вернуть. Они делали привычную работу, собирали первые травы, обходили окрестности стойбища в поисках еды — хотя бы тех же мышей, которыми питалась несчастная брошенная жена, — они собирались вместе, о чем-то говорили подолгу и тихо. Но всякому, кто смотрел бы на них, было бы видно — они собираются оплакивать свое несчастье и в том находят утешение.
Единственный человек, который мог слышать их, когда добытчики уходили в тайгу, был Йеха. Он выходил на четвереньках из чума и делал единственную работу, на какую был способен, — ломал сучья, принесенные молодыми вдовами из лесу.
Время шло, и разговоры женщин становились все громче, они уже перестали собираться все вместе, а сходились по двое или трое — и, наконец, настал день, когда одна из них вцепилась в волосы другой.
Женщины делили мужчин.
Тоска о горькой судьбе породнила их совсем ненадолго. Они начали вражду, понимая, что обиженных в этой вражде будет неизмеримо больше, чем довольных. Каждая из них хотела своего мужа-добытчика, ибо считала, что так положено любой женщине, тем более красивой, и не желала думать ни о чем, кроме своего права. Они превратились в весенних медведиц и потеряли страх.
Но вражда молодых вдов друг с другом оказалась недолгой. Пресекла ее вдова Передней Лапы, не молодая, но крепкая, высокая, по-рысьи молчаливая и зоркая.
Лидянг мог добывать зверя, но был плох как мужчина. Йеха, наверное, хорош на постели, но, как младенец, нуждался в заботе.
Самой сладкой добычей был молодой, статный воин Нойнобы, родич великана, — его-то и захватила вдова вожака воинов Хэно. Пока родственницы ее ругались и таскали друг друга за волосы, она увидела, как воин зачем-то собрался к реке, тихо пошла за ним и там, где уже не могли видеть чужие глаза, повалила его на подсохшую траву и высосала из него волю, как сладкий мозг из кости. Воин был плечист, велик ростом, но совсем молод, женщины ему только снились. И когда обрушилась на него вдова Передней Лапы, неистощимая и ненасытная в любви, он перестал видеть срамные сны и без стыда бегал за ней, как телёнок за мамкой.
Женщины, увидев это, поняли своё поражение, но было поздно — утробным страшным рыком вдова сразу отбила у них желание приближаться и оспаривать добычу. Она знала ту же тайну власти, что и ее погибший муж.
Неудачей закончились попытки захватить Лидянга и Йеху.
Одна из женщин — я не запомнил ее имени, так же как имён многих других женщин — мать двоих мальчишек, отощавших за зиму до прозрачности листа, подошла к Бобру и сказала бесхитростно:
— Ты, Лидянг, вдов и я вдова. Ты крепкий человек, и время тебя не берет. Стань моим мужем. Корми моих сыновей.
Старик знал о безумии женщин и спросил, улыбнувшись криво:
— Что дашь взамен?
Не отводя глаз, вдова ответила:
— Все, что на мне. Я вдвое моложе твоей умершей жены. Пойдём, посмотришь на меня и сам станешь моложе.
Она протянула руки к старику и повторила:
— Только корми моих сыновей. Они будут почитать тебя как отца.
Лидянг отстранил ее руки.
— Я и так кормлю…
— Нет, только их, — женщина сделала шаг навстречу старику, — как всякий отец кормит только свою семью и наслаждается только своими женами.
Тут проснулся дребезжащий голос Лидянга:
— Другие пусть подохнут?
— Пусть, — сказала женщина и заплакала, поняв, что ее постигла неудача.
— Э-эх, росомахина дочь, — протянул Бобер. — Не показывайся мне, а то отхлещу постромками. Как настоящий муж.
Являна Лучик, первой узнав о том, что старик отругал мать двоих мальчишек, первой кинулась на оставшуюся добычу. Родич Йехи был занят без остатка вдовой Передней Лапы, и Являна сама пришла к великану и сказала, что он может ходить, опираясь на ее плечи, — и так увела сына тунгуса в тайгу. В стойбище она вернулась под вечер и просила мужчин — к тому времени мы вернулись с охоты, — чтобы те привели домой Йеху.
— Ему медведица жена! — сквозь слезы кричала бывшая невеста Лара.
Над ней смеялись, и злее всех — сами вдовы.
* * *
Но прошло несколько дней, и вся их ненависть нашла выход.
Она обратилась на Нару — любимую внучку Хэно, единственную женщину великой семьи, получившую мужа, когда все другие мужей потеряли, — мужа невеликого ростом, но крепкого и открытого воле бесплотных. Они побаивались меня, эти женщины, но победа вдовы Передней Лапы, вмиг приручившей воина Нойнобы побеждала страх.
Однажды, когда мы — трое — вернулись с малой ходьбы, я вошёл в свой чум и увидел посиневшее в кровавых отметинах лицо Нары. Я спросил: «Кто это сделал?» — но Нара не хотела отвечать.
Губы ее будто слиплись.
Я позвал Лидянга. Старик смотрел на нее долго и равнодушно, а потом сказал:
— Надо кого-то убить. Ради страха.
Но страха в женщинах уже не было.
После молчания заговорила Нара:
— Когда будут у них мужья, безумие пройдет. Не надо никого убивать.
Злой бодрой походкой Лидянг направился в свой чум, откуда вышел, держа в руке большие ременные кольца — остатки упряжи последних оленей великого стада Хэно.
— Кто ее бил?! — закричал старик.
Женщины попятились от Лидянга. Только вдова Передней Лапы осталась на месте.
— Все.
Она говорила тихо и бесстрашно.
— Все понемногу, — повторила вдова и с едва заметной улыбкой глянула в сторону воина Нойнобы. Тот стоял в нескольких шагах, и было видно, как подпрыгивают его скулы.
Молчание длилось, и лицо вдовы полнилось торжеством.
Я был с Нарой, я хотел прикоснуться к ее лицу, но получил удар по руке. Нара не боялась боли — она знала то, чего не знал я: ласкать и жалеть жену, да еще при людях — бесстыдство.
Она глянула на меня, и ее взгляд был, как плеть Ябто.
Я вскочил и подошел к вдове Передней Лапы.
— Что будет дальше? — спросил я.
Вдова усмехнулась и ничего не ответила. Воин Нойнобы сделал шаг навстречу нам. Пятерня его лежала на поясе, там, где был длинный нож.
Я сказал женщинам:
— Вы настолько глупы, что не понимаете общей беды.
— У каждого — своя беда, — ответила вдова медленно, так, чтобы налюбовались все. Сказав, подошла к своему ручному теленку и встала рядом.
И тогда я сказал этой женщине, унаследовавшей не только родовое имя, но и душу погибшего мужа.
— Твоя правда. И поэтому слушай меня. Чтобы общая беда не стала моей, всех вас нужно перебить, как больных важенок. Тогда я буду спокоен за свой очаг и свою жену.
Женщины вздрогнули от моих слов, а вдова расхохоталась — в полную грудь, как мужчина. Она смеялась, а я видел тяжелый взгляд Лидянга, но продолжал говорить.
— Вы таскаетесь за нами и требуете пищи. Правильно смеешься, женщина, — у каждого своя беда. Есть другой способ избавиться от такой надоевшей ноши, как красивые вдовы. Сделаем, как все люди, — каждый добытчик добывает на свой рот. Теперь я человек, живущий своим очагом, у меня есть жена и своя родовая река — туда мне идти. Каждый из мужчин может сделать так же — выбрать себе жену и очаг. Прочие пусть живут, как знают. Ведь этого хотели вы, когда начали делить мужчин?
Первой заплакала мать мальчишек, и будто сильный ветер прошел по головам женщин, разметав их тяжелые волосы. Женщины кричали — каждая свое, и в тех криках я разобрал мольбу убить, но не бросать. Но сильнее их криков был взгляд Лидянга — я видел, как в нем наливается вражда, и воин Нойнобы уже сжимал рукоять ножа.
