Юсуф ходил в сад ранним утром, часто еще до того, как появлялся Мзе Хамдани. Он выпалывал сорняки, прореживал лилии и начал расчищать каналы. Старый садовник молча предоставлял ему делать все это и подходил лишь затем, чтобы раздраженно указать на допущенную ошибку. Мзе Хамдани, заметил Юсуф, уделял молитвам намного больше времени, чем прежде, его песнопения сделались скорбными, жалобными, горестные ноты тянулись долго, не взмывали и не падали, как прежде, в торжественном экстазе.
Халил звал Юсуфа, когда ему требовалась помощь или когда приходила Ма Аюза. В остальное время он снисходительно позволял ему возиться в саду, куда Юсуфа так влекло, и разве что отпускал шутки на его счет, потешая покупателей. Но если Юсуф задерживался в саду далеко за полдень, Халил начинал беспокоиться и выходил окликнуть его.
— Я работаю в поте лица, чтобы наполнить едой твое брюхо, ты, невежественный суахили, а тебе лишь бы целый день резвиться в саду. Ступай подмети двор, потом помоги мне ворочать мешки. Всякий, кто заходит в магазин, спрашивает, где ты. Старики хотят послушать рассказ о вашем путешествии. Наши покупатели хотят поздороваться с тобой. Где же твой маленький братец? — спрашивают они. Маленький братец! Это уже большой олух, и он тешится в саду, говорю я им, воображает, будто он племянник богатого купца, валяется под апельсиновыми деревьями и мечтает о рае.
Но Юсуф подозревал, что это госпожа не хочет, чтобы он оставался в саду под вечер. Возможно, в эту пору дня она сама любила прогуляться в саду и его присутствие там ей мешало.
Однажды под вечер, расчищая один из четырех каналов, впадавших в пруд, Юсуф остановился на миг и тут заметил маленький темный камешек, проступивший из пологого, только что разрубленного мотыгой бережка. Он без особого интереса наклонился посмотреть и обнаружил не камешек, а крошечный кожаный кошелек. В земле он поистерся и загрубел, кожа потемнела от воды, но вещица сохранилась настолько, что в ней можно было признать хиризи, наручный амулет, в котором, разумеется, скрывались слова молитвы, оберегающие его хозяина. В одном уголке шов разошелся, и сквозь эту щелочку Юсуф разглядел внутри кошелечка маленькую металлическую шкатулку. Он потряс амулет и услышал позвякивание: то, что хранилось внутри, все еще оставалось прочным, не сгнило под землей. Взяв щепку, он соскреб грязь рядом с прорехой и увидел краешек узора на металлической шкатулке. Припомнились истории о волшебных амулетах, о том, как, потерев такую штуковину, удавалось вызвать джиннов из логовищ в верхнем слое воздуха, Юсуф попытался пропихнуть кончик мизинца в прореху, дотянуться до металла. Тут резкий оклик вынудил его поднять глаза: оказалось, что дверь во внутренний двор, через которую Халил входил и выходил в тот вечер, когда они ужинали вместе с дядей Азизом, распахнута. Даже в меркнущем свете можно было различить фигуру на крыльце. Голос взметнулся вновь, и на этот раз Юсуф понял, что это госпожа. Фигура сдвинулась, на порог упал луч света, а затем дверь захлопнулась.
В тот вечер Халил пошел в дом за ужином и задержался там. Юсуф решил, что госпожа сердито жаловалась на него: он слишком долго возился в саду. Если она не хочет, чтобы он оставался в саду после определенного часа, пусть так и скажет: не хочу видеть его в саду тогда-то и тогда-то. Всего-то и требуется, и он, конечно же, уйдет вовремя. А от тайн и перешептываний он чувствовал себя малым ребенком. Его обижало, что его подозревают в неуважении, будто он намеревался осквернить честь госпожи своим греховным взглядом. И он гадал, какие гневные запреты принесет, вернувшись из дома, Халил. Его изгонят из сада? Какого наказания она потребует для него? Он расковырял пальцем щель в амулете, и проступило серебряное нутро, прохладное на ощупь — нельзя ли прямо сейчас вызвать джинна, чтобы тот унес его отсюда и спас, или приберечь это средство для грядущих катастроф? Почему-то в образе грозного джинна Юсуфу представился Чату, и это его несколько развеселило. На ум пришло воспоминание о саде, в котором прошли дни его плена, и он вновь ощутил теплое девичье дыхание на своей шее.
Вернулся Халил, явно рассерженный. Поставил тарелки с холодным рисом и шпинатом и молча принялся за еду. Они ели при свете из двери все еще открытого магазина. Потом Халил сполоснул свою тарелку и пошел в магазин подсчитывать дневную выручку, принялся переставлять товар на полках. Юсуф, доев, тоже вымыл посуду и пошел в лавку, чтобы помочь. По-видимому, Халил только и ждал его появления, чтобы закончить работу: он схватил тарелки и понес их обратно в дом. Вид у него был такой озабоченный, растерянный, что Юсуф удержался и не произнес гневные слова, уже вертевшиеся на кончике языка. Да из-за чего весь этот переполох?
Он уже лежал на циновке в темноте, когда Халил вышел на террасу и устроился на обычном месте в двух шагах от него. После долгого молчания Халил тихо произнес:
— Госпожа вне себя.
— Потому что я слишком долго работал в саду? — спросил Юсуф, выражая голосом некоторое недоумение, а тем самым и недовольство, которое вызывала у него эта мысль. В темноте послышался смех Халила.
— Сад! Ты только о саде и думаешь! Ты тоже сходишь с ума! — пробормотал он сквозь смех. — Нашел бы уже другое применение своим силам. Почему ты не бегаешь за женщинами или не подашься в святые? Нет, ты хочешь стать как Мзе Хамдани. Почему ты не бегаешь за женщинами? Это приятное занятие. При твоей красоте мог бы всем миром овладеть. А если не преуспеешь в этом, Ма Аюза готова в любое время…
— Хватит! — резко перебил Юсуф. — Ма Аюза уже старая, к ней подобает относиться с уважением.
— Старая! Кто это тебе сказал? Я с ней спал, она совсем не стара. Говорю тебе, я был с ней! — сказал Халил. В наступившем молчании Юсуф слышал, как Халил негромко вздыхает, а потом он вдруг фыркнул презрительно: — Тебе это мерзко, вот как? А мне вовсе не мерзко и не стыдно. Я ходил к ней, потому что у меня была нужда в женщине, и она платила мне своим телом. У нее тоже есть свои потребности. Может, это звучит жестоко, но выбора у нас обоих не было. А что мне делать? Ждать, пока в меня влюбится принцесса — зайдет в наш магазинчик купить брусок мыла? Или прекрасная джинния похитит меня в ночь свадьбы и будет держать в подвале для своих утех?
Юсуф не отвечал, и после короткой паузы Халил вздохнул:
— Ладно, береги себя для своей принцессы. Но послушай, госпожа хочет тебя видеть, — сказал он.
— Нет! — устало запротестовал Юсуф. — Это уж чересчур. Зачем? Просто скажи ей, я не стану ходить в сад, если она этого не хочет.
— Опять ты про сад! — рассердился Халил. И дважды зевнул, прежде чем продолжить: — Сад тут ни при чем. Не о том ты думаешь.
— Я все равно ее не пойму, — чуть помедлив, ответил Юсуф.
Халил снова засмеялся.
— Ну да. Но она не говорить с тобой хочет — она хочет тебя видеть. Я же говорил, она смотрела на тебя, когда ты работал в саду. Я тебе об этом говорил. А теперь она хочет видеть тебя вблизи. Хочет, чтобы ты предстал перед ней. Завтра.
— Но почему? Зачем? — твердил Юсуф, сбитый с толку и словами Халила, и его тоном. В этих словах звучали тревога и поражение, как будто Халил смирился с некой неизбежной угрозой.
— Объясни же мне! — чуть не вскрикнул Юсуф. — В чем дело? Я давно не ребенок. Что ты мне готовишь?
Халил зевнул и придвинулся ближе, словно собирался тихонько что-то сказать. Но опять зевнул — еще и еще раз — и откатился в сторону.
— Объяснять долго, правда, длинная история, а я очень устал. Завтра, в пятницу. Я тебе все расскажу завтра, когда мы пойдем в город.
5
— Слушай, — велел Халил. Они побывали на пятничной молитве, побродили по рынку, не обменявшись ни словом, и уселись на парапете близ набережной. — Ты был очень терпелив. Не знаю, известно ли тебе хоть что-то, много ли тебе рассказывали и многое ли ты понял, так что я расскажу все с самого начала. Ты уже не ребенок, и неправильно скрывать от тебя такие вещи. Но мы так устроены — храним тайны. Лет двенадцать назад сеид женился на госпоже. Он был мелким торговцем, ездил на Занзибар, привозил оттуда ткани и инструменты, табак и вяленую рыбу, а туда возил скот и бревна. Она тогда только что овдовела, унаследовала богатство. Ее мужу принадлежали несколько дау, которые плавали вдоль всего побережья, доставляли всевозможные грузы. Зерно и рис из Пембы, рабов с юга, пряности и кунжут с Занзибара. Хотя она уже не была молода, ее приданое привлекало знатных и честолюбивых мужчин. На протяжении года она отвергала всех женихов, и о ней пошли слухи. Знаешь, как это бывает, когда женщина отказывается выйти замуж. Некоторые люди стали говорить, что она больна или обезумела от горя. А другие — что она бесплодна и даже что она предпочитает мужчинам женщин. Те женщины, которые передавали госпоже предложения о браке и приносили ее ответ семьям заинтересованных мужчин, говорили, что такой уродине задаваться не след.
