— Мерзавцы! Ах, какие мерзавцы! — восклицала девушка.
Молоденький студент суетился:
— Товарищи! Нужно немедленно бежать в Косостуд. Собрать студентов. Нет! Лучше — в Совет рабочих депутатов!
Девушка взглянула на него сердито и пренебрежительно:
— Косостуд! Да там одни белоподкладочники! В Совет? Да там ведь одни меньшевики! Будьте уверены, что тут не без их благословения! Нужно известить комитет!
А бородач, сложив ладони рупором, крикнул во всю глотку:
— Долой монархистов! Долой черную сотню!
И сразу с противоположного тротуара, от магазина Балабухи, словно в ответ, гаркнул мощный бас:
— Бей!
Этот могучий бас–профундо знали в Киеве все. То гремел октавой, с откатом на низах, семинарист недоучка Наркис Введенский — всем известный Нарцисс.
Тогда закричала и курсистка, да так, что ее звонкий голос перекрыл многоголосое пение:
— Протестуем! Товарищи, будем протестовать!
Она схватила за руку Данилу, стоившего рядом с ней, и обратилась к нему, Харитону и Флегонту:
— Товарищи! Вы, кажется, рабочие? Этого нельзя допустить! Это же контрреволюция! Разве вы не видите?
А ее возглас уже подхватили кругом:
— Протестуем! Долой!
— Бей! — снова прогремел голос Нарцисса.
И тогда курсистка мигом вскочила на тележку продавца мороженого, приткнувшуюся к будке с сельтерской водой, и закричала:
— Товарищи! — Все большевики, какие тут есть, собирайтесь сюда!
В эту минуту высокий, стройный гимназист, несший впереди манифестации трехцветное знамя, вышел на площадь перед Думой.
— Эх! — выдохнул Харитон и поплевал на ладони. — Хлопцы! Бей!
Перепрыгивая сразу через несколько плит тротуара, Харитон выскочил на мостовую. Левой рукой он ухватил знамя, а правой — заехал долговязому гимназисту прямо по лицу.
И еще несколько человек — солдаты, мастеровые — тоже выбежали на мостовую и врезались в плотные ряды демонстрантов.
Курсистку кто–то стащил на землю; какая–то дама угрожала ей зонтиком, но спутники–студенты, оттирая толпу, успели втолкнуть девушку в будку с сельтерской водой.
Шагах в трех оттуда, на фонарном столбе, держась за него одной рукой, появился солдат.
— Землячк! — кричал он. — Солдаты! Рабочие! Честные люди! Не допустим контрреволюции!
Его дернули за ногу, он сорвался со столба, но тотчас вскочил и выбежал наперерез демонстрантам.
Данила с Флегонтом были уже возле Харитона. Харитон и долговязый гимназист катались по мостовой в тесных объятиях. Знамя разостлалось по брусчатке. Передняя шеренга демонстрантов уже смешалась, и на помощь поверженному знаменосцу бросилось несколько гимназистов. Но Данила обрушил на гимназистов тяжелые кулаки, а Флегонт действовал ногами — он был неплохим футболистом.
Крещатик кипел. Над побоищем стоял крик, прохожие поспешно прятались в магазины, другие бросались с тротуара на мостовую, чтобы вмешаться в потасовку.
Уже не один десяток солдат, рабочих, студентов, да и таких же гимназистов включился в драку с демонстрантами. Те дрогнули и попятились назад. Их догоняли, добавляли им подзатыльников, драли за уши, сбивали фуражки. Тут же очутился и Нарцисс: он с разгона прыгнул на кучу тел и принялся молотить всех подряд, возглашая при этом: «Да здравствует мать–анархия!»
Но тут подоспели задние шеренги — скауты со своими посохами. Их удары посыпались на головы нападающих. Офицеры, певшие у кафе «Семадени», тоже двинулись в бой. Они хватали противников за руки и за ноги, раскачивали и швыряли прямо в витрины магазинов. Зазвенели стекла.
Все еще слышался голос курсистки:
— Товарищи! Товарищи!..
Но уже раздалось паническое: «Беги!» — и кое–кто бросился наутек по Крещатику. Первым улепетывал Нарцисс, вопя могучим басом: его здорово хватили палкой по лицу. Несколько дворников в белых фартуках, взявшись за руки, преградили улицу, но Нарцисс рванулся вперед, повалил весь ряд, перепрыгнув через поверженные тела, и помчался к Александровской улице.
Офицеры и юнкера нападали, скауты молотили палками, успели опомниться и гимназисты, на каждого нападающего бросилось теперь по десятку демонстрантов, они выворачивали им руки и куда–то их тащили.
Данила, Харитон и Флегонт тоже побежали. Они хотели проскользнуть на Костельную, но оттуда вынырнуло несколько архаровцев в поддевках, и один схватил Данилу за руку. Данила вырвался, оставив «поддевке» свой рукав. Флегонт подскочил сзади, заехал «поддевке» в ухо и вырвал у него рукав Данилы. Харитон догонял их и яростно орал:
— Ну подождите, сволочи! Мы вам еще покажем! Паразиты!
Из какого–то подъезда дворник с брандспойтом пустил струю воды. Струя ударила Харитона в бок, oн упал, но сразу вывернулся, вскочил на ноги и мокрый с ног до головы побежал за своими, пообещав дворнику:
— Я тебя, гад, не в воде утоплю, а в огне спалю!..
Данила остановился, вернулся и так стукнул дворника по затылку, что тот упал, выронив брандспойт. Вода заструилась по тротуару рокочущим ручейком.
Все нападавшие были уже обращены в бегство. Бежали к Александровский площади, оттуда в Купеческий или в Царский сад, чтобы укрыться среди деревьев.
Данила, Харитон и Флегонт карабкались по склону, взбираясь выше и выше. Слышно было, что погоня отстала; зато в чаще парка могла поджидать опасность.
Демонстранты вновь собирались на площади у пьедестала памятника «царю–освободителю», разрушенному в февральские дни. Слышались их победные возгласы, а вскоре донеслось и пение. На мотив известного романса из репертуара модной певицы Вяльцевой Белой акации гроздья душистые» они пели в быстром, маршевом темпе:
Смело мы в бой пойдем за Русь святую,
И всех жидов побьем мы подчистую…
На площади появился автомобиль командующего Киевским военным округом; в открытой машине, вытянувшись во весь рост, стоял офицер для особо важных поручений, штабс–капитан Боголепов–Южин.
В кузове автомобиля сидели еще два офицера, неизменно сопутствовавшие Боголепову–Южину при исполнении ответственных обязанностей: поручики Драгомирецкий и Петров.
Штабс–капитан обратился с речью к выстроившимся демонстрантам. В голосе штабс–капитана звучали укоризненные нотки, но в глазах сверкали лукавые искорки:
— Ай–яй–яй, господа! Разве можно? Свобода, революция, а вы… Ай–яй–яй! Позволили какому–то сброду напасть на вас! Ай–яй–яй! Это никуда не годится, господа! А еще считаете себя защитниками монархии — извечной, законной формы правления на Руси. Ай–яй–яй… Но как представитель военной власти в прифронтовой полосе я не могу допустить беспорядков и драк!..
Будущие защитники извечной формы правления на Руси стояли по команде «смирно». Им было неловко, что они попали впросак, досадно, что кое у кого появились синяки под глазами, а из носа текла кровь, и они стыдливо отводили глаза.
Тогда, дабы подбодрить птенцов, — есть все–таки еще на Руси надежное молодое поколение, которое в нужный час можно будет призвать под винтовку и повести на бой за восстановление империи! — штабс–капитан Боголепов–Южин закончил так:
— Поздравляю вас с боевым крещением, молодцы!
Над шеренгами «молодцов» словно бы пробежала волна, несколько сот юных голосов гаркнуло в ответ:
— Рады стараться, господин капитан!
Порядок, таким образом, был восстановлен, и автомобиль двинулся дальше. Поручик Драгомирецкий перегнулся через борт машины и пожурил демонстрантов, которые все еще стояли навытяжку:
— Мало вы им дали, ребята! Нужно было хорошенько кровь пустить этим большевикам! Эх, вы! Карандаши!..
Он, видимо, забыл уже, что «карандашом», то есть гимназистом, был и сам — всего три года тому назад, когда из седьмого класса 5–й печерской гимназии он ушел в 3–ю печерскую школу прапорщиков в погоне за военной славой и желанными Георгиями.
Поручик Петров был мрачен и молчалив. Единственным чувством, которое он испытывал, глядя на шеренгу гимназистов, было чувство зависти: ему так хотелось бы вернуть блаженное время, когда и он был гимназистом седьмого класса! С какой радостью схватил бы он тетрадки и помчался в гимназию — пускай даже и писать осточертевшие латинские экстемпорале или долбить на память тексты катехизиса! Счастливая, право, была пора…
5
Данила, Харитон и Флегонт выбрались на вершину горы и остановились за летним павильоном ресторана «Ротца», из самом гребне Купеческого сада, за которым крутые обрывы спадают к Днепру. Там и сям из кустов показывались другие беглецы — в одиночку и группами.
«Фартовый синий картуз» Харитон потерял в драке; рыжие вихры его торчали во все стороны, красная рубаха была разорвана сверху донизу. Он тяжело опустился на землю. Его пересохшие губы выговорили лишь три слова, и все три — нецензурные.
