— Да что мнѣ, Лучка! Но сущей правдѣ сказать, мнѣ эта ваша затѣя не по душѣ. Пропадете вы всѣ! Да мнѣ и не до того. Мнѣ лишь бы Варюшу отъ Ананьева да отъ Затыла высвободить. А тамъ хоть турка, либо хивинцы приди войной, то мнѣ наплевать на все. Захвачу Варюшу, да и поминай какъ звали, на-утекъ пущусь.
— Получишь, вѣрно тебѣ сказываю. Бѣги туда и зачинай съ Ананьевымъ канитель, а я пришлю Колоса и самъ приду. Въ часъ времени все сварганимъ. Прости покуда.
Партановъ свернулъ направо въ Стрѣлецкую слободу, а Барчуковъ продолжалъ путь по направленію къ дому ватажника Ананьева.
Партановъ, явившись къ Сковородихѣ, былъ встрѣченъ какъ родной человѣкъ, пропадавшій долго безъ вѣсти. Авдотья Борисовна радостно ахнула и руками сплеснула.
— Лукьянъ мой… Слава тебѣ, Господи.
Всѣ сестрицы обрадовались новому другу и свату, а Дашенька вся пунцовая заплакала отъ счастья. На что ужъ злюка, старая вѣдьма Айканка — и та ухмыльнулась. Всѣ онѣ были убѣждены, что Партановъ сидитъ уже въ ямѣ.
Даже самъ виновникъ всей бѣды Нечихаренко, сидѣвшій какъ виноватый, тоже обрадовался.
Нескоро, однако, Партановъ съумѣлъ объяснить всѣмъ, что въ часъ или полтора времени онъ успѣлъ съ Барчуковымъ исполнить требованіе воеводы, т. е. поймалъ разбойника Шелудяка, душегубствующаго подъ Краснымъ Яромъ на сотню верстъ, представилъ въ воеводское правленіе и въ яму за мѣсто себя посадилъ.
— Ну, тамъ какъ да что, да какимъ чудомъ, то долго разсказывать. А вотъ я чистъ и на свободѣ! — сказалъ весело Лучка и прибавилъ досадливо:- и не будь Аполлонъ Спиридояычъ нареченный у Павлы Еремѣевны, то освидѣтельствовалъ бы я теперь всѣ у него ребра, на мѣстѣ всѣ, аль не хватаетъ какого.
Климъ Егоровичъ былъ внѣ себя отъ злобы. Мало того, что его Затылъ поганый надулъ, а еще прислалъ ему сказать, что имѣетъ отъ вѣрнаго человѣка извѣстіе, что его дочь беременна, и потому отказывается отъ нея наотрѣзъ.
А вѣрный человѣкъ была сама Варюша. Татаринъ не могъ своимъ умомъ дойти до того, что бываютъ случаи, когда дѣвица сама на себя клевещетъ безъ пощады.
Дѣло насчетъ свадьбы съ княземъ сразу провалилось окончательно въ преисподнюю. Варюша плакала и причитала, сидя у себя или преслѣдуя отца по горницамъ.
— Быть мнѣ за нѣмцемъ! Одинъ-то былъ женихъ князь Макаръ Ивановичъ — и того теперь нѣту. Есть Степанъ Барчуковъ, такъ его, вишь, не надо, нехорошъ. Вотъ завтра поутру за желтаго нѣмца и выходи. И будетъ въ домѣ смрадъ и всякая гадость. И утоплюсь я черезъ недѣлю опять. И ужъ совсѣмъ.
Климъ Егоровичъ уже посылалъ Настасью и самаго умнаго изъ своихъ батраковъ Ефима въ четыре мѣста, и все насчетъ жениха для дочери — какого ни на есть, лишь бы только былъ не женатъ, а холостъ.
Вотъ времена какія пришли.
Посылалъ Ананьевъ къ одному молодому посадскому Казакову; тотъ было сначала согласился прійти переговорить, но вдругъ узналъ что-то, и на попятный дворъ. Прислалъ сказать, что не можетъ. А сказывали сосѣди, побывалъ будто у него Барчуковъ и погрозился — просто ножемъ…
Послалъ Ананьевъ къ холостому человѣку, чиновнику, новому своему знакомому, который былъ очень неказистъ, да гдѣ ужъ въ это время разсуждать… къ Аполлону Спиридоновичу Нечихаренко! Оказалось, что женится на одной изъ дочерей Сковородихи. Сбѣгалъ батракъ къ посадскому Санину. Этотъ заявилъ, что душой бы радъ итти въ зятья къ Ананьеву, да не можетъ вообще жениться…
— Не про меня это дѣло писано, — сказалъ онъ, — и на свѣтѣ Божьемъ благоустроено. Такая причина есть… Такъ и доложите Климу отъ меня Егорычу!
Поволновавшись и побродивъ въ смущеніи по двору, Ананьевъ послалъ Настасью къ одному стрѣлецкому сыну, молодому и богатому, который когда-то даже сватался за Варюшу. Молодецъ, по имени Быковъ, родственникъ старика стрѣльца Быкова, бывавшаго на сходкахъ Носова, былъ одинокъ, тихаго и скромнаго нрава.
— Славный бы зятекъ вышелъ изъ него! — возмечталъ Ананьевъ, пока Настасья бѣгала въ Стрѣлецкую слободу преддожить безъ околичностей повѣнчаться съ Варюшей на слѣдующее же утро.
Но вернулась женщина во дворъ съ невеселымъ лицомъ и доложила хозяину, что Быковъ завтра вѣнчается съ родственницей Носова.
— Ахъ ты, Господи! Да что-жъ это такое! воскликнулъ Ананьевъ. Что-жъ намъ дѣлать?
— Трудно нонѣ, Климъ Егорычъ, найти свободнаго молодца, — заявила Настасья. — Чего другого, а этого добра нѣтъ совсѣмъ. Всѣхъ кто были, расхватали, какъ бываетъ — первыя дыни на базарѣ народъ рветъ изъ рукъ. Кто еще по утру свободенъ былъ, теперь уже засватанъ…
— Не ври!
— Зачѣмъ? Песъ вретъ… Я правду…
— Не ври. Захочу — найду… Говорю, найду. Бѣги къ Чернову, что живетъ у Красныхъ воротъ, и проси отъ меня… Скажи также… Все то же… Скажи, по нынѣшнимъ тошнымъ временамъ безъ всякаго чествованія прямо прошу взять Варюшу, чтобъ завтра по утру вѣнчаться… Да онъ, чай, знаетъ, самъ пойметъ… Теперь эдакой засылкой никого не удивишь…
— Вѣстимо, Климъ Егорычъ… Эдакъ-то вотъ, какъ я… думаешь ты, не бѣгаютъ? Я много эдакихъ-то видала.
— Кого, дура?
— А бѣгаютъ какъ я, жениховъ тоже выспрашиваютъ… Да нѣтути. Говорю, утромъ еще были, а теперь ни синь-пороха нѣтъ, то-ись, жениховъ!
— Бѣги, дура, къ Чернову. Коли изъявитъ согласье, зови тотчасъ ко мнѣ.
На этотъ разъ Ананьевъ сѣлъ на крылечко дома и ожидалъ возвращенья Настасьи съ нетерпѣньемъ. Откажется или тоже ужъ женится на комъ Черновъ. И пиши пропало. Нѣтъ больше никого!
Черезъ полчаса на дворѣ Ананьева появился молодецъ, и Ананьевъ, вставъ, замахалъ кулаками ему навстрѣчу.
— Не смѣй подходить… Пошелъ со двора! закричалъ ватажникъ внѣ себя.
Это былъ, конечно, Степанъ Барчуковъ.
— Тебѣ я… А-ахъ ты!.. А-ахъ… И отъ гнѣва языкъ Ананьева окостенѣлъ и присталъ къ небу…
— Климъ Егорычъ! Побойся Бога! Положи гнѣвъ на милость! заговорилъ Барчуковъ, приближаясь.
— Я тебя… тебя… Уходи… залепеталъ Ананьевъ, но не могъ говорить. Онъ сѣлъ снова на ступеняхъ крыльца, но спиной къ молодцу.
— Что я тебѣ сдѣлалъ? Былъ твоимъ главнымъ ставленникомъ — дѣло велъ честно и велъ хорошо… Былъ ты доволенъ. Жилъ я подъ чужимъ именемъ. Ну, теперь выправилъ свой законный видъ. Полюбила меня Варюша, а я ее… Бѣгала она топиться… Такъ опять же не я ее посылалъ… Прихворнулось тебѣ отъ того — я опять не причина. Богъ дастъ, все у тебя пройдетъ. Будь милостивъ, отдай мнѣ Варюшу… И какъ бы мы зажили хорошехонько! Какъ я тебя уважать бы стать… пуще родного сына тебѣ былъ бы, Климъ Егорычъ…
Ананьевъ, отвернувшись, молчалъ.
— Климъ Егорычъ… Времена лихія… Послѣ завтра всякая дѣвка незамужняя будетъ ужъ пропащая. Нѣмцевъ видѣли уже, сказываютъ — близехонько. Одинъ молодецъ сказывалъ на базарѣ: видѣлъ ихъ, обогналъ обозъ… Барчуковъ усмѣхнулся и продолжалъ:
— Сказываетъ, сидятъ на телѣгахъ кучами… Спинами вмѣстѣ, а длинные ноги болтаются изъ телѣгъ и чуть по землѣ не волочатся… Сидятъ они, хрюкаютъ и табакъ жуютъ.
— Цыцъ! Проклятый! — заоралъ вдругъ Ананьевъ… Что ты поешь?.. Баба я, что ли, какая? Не видалъ я, не знаю развѣ, что такое нѣмецъ? Почище да много показистѣе, братъ, тебя всякій нѣмецъ. Даромъ что ты москвичъ.
Барчуковъ хотѣлъ отвѣчать, но въ эту минуту во дворъ вбѣжалъ посадскій Колосъ.
— Здорово… крикнулъ онъ… Я не къ тебѣ, Климъ Егорычъ… А вотъ увидѣлъ его… Къ тебѣ я, парень.
— Что ты? — отозвался Барчуковъ нѣсколько неровнымъ голосомъ.
— Дѣло. Вотъ какое дѣло. Будь отецъ родной. Женись ни сестренкѣ моей.
— Что ты?.. Богъ съ тобой!..
— Парень… Богъ тебя не оставитъ. Помоги! — вопилъ Колосъ какъ-то неестественно, визгливо, стараясь что-то изобразить, не то страхъ, не то горесть…
— Не могу я…
— Ты холостъ… Что тебѣ стоитъ? Я весь городъ обѣгалъ. Ни, то-ись, тебѣ хоть бы хромого аль горбатаго какого Господь послалъ! Всѣ женятся. Всѣ — отказъ! Что-жъ, сестренкѣ-то погибать, стало быть? Будь отецъ родной. Гляди вотъ…
И Колосъ бултыхнулся въ ноги Барчукова.
— Да полно. Чего валяешься. Какъ же можно… Развѣ это такое дѣло? Что ты! — говорилъ Барчуковъ.
— Времена такія. Знаю… Диковинныя времена. Завтра ввечеру пропадетъ дѣвка. Женись…
Ананьевъ молча глядѣлъ на обоихъ и тяжело дышалъ… Онъ собирался уже разспросить Колосова о чемъ-то, когда увидѣлъ въ воротахъ Настасью.
— Ну?! — поднялся онъ…
Настасья замахала руками.
— Женихъ тоже?.. Чей? — робко, хотя крикливо выговорилъ Ананьевъ.
— Нѣту! Какой женихъ!
— Слободенъ? Согласенъ?.. Слава Богу!
— Нѣту, Климъ Егорычъ. Дай передохнуть. О-охъ! Дай ты мнѣ… О-охъ!
— Говори, проклятая баба! Побью!
— Ужъ побили! Чего? Ужъ побили!
— Кого? Дурафья!
— Меня. Да Черновъ твой. Я сунулась по твоему указу. Онъ меня палкой.
