— Меня. Да Черновъ твой. Я сунулась по твоему указу. Онъ меня палкой.
— За что?
— А знай, говоритъ, и помни. Не бѣгай въ женатымъ людямъ свахой чумной.
— Женатъ онъ нешто? Онъ?! — воскликнулъ Ананьевъ.
— Женатъ. Ужъ полгода женатъ…
Ватажникъ развелъ руками и молча опустился на ступени крыльца, но вдругъ его будто кольнуло что въ бокъ. Онъ растаращилъ глаза на Барчукова и Колоса.
— Прощай, Климъ Егорычъ. Не поминай лихомъ, — говорилъ Барчуковъ, кланяясь. — Господь — и тотъ прощаетъ грѣхи лютые грѣшникамъ. А ты вотъ выше Бога стать хочешь. Ну, и таланъ тебѣ. Исполать тебѣ во всѣхъ дѣлахъ. Прощай. Я вотъ человѣка изъ бѣды выручу… Женюсь на его сестренкѣ. Мнѣ коли не Варюша, то все равно съ кѣмъ ни вѣнчай попъ… Хотъ съ козой, какъ сказывается.
— Прости, — проговорилъ Ананьевъ глухо.
— Счастливо оставаться! — сказалъ Колосъ, кланяясь ватажнику. — Ты, Климъ Егорычъ, тоже о своей подумалъ, я чаю? На завтра? То-то, почтеннѣйшій! Вѣдь послѣдній день — завтра. А то пропадетъ дѣвка твоя… хоть и богатая. Ну, прости…
И оба, Барчуковъ и Колосъ, двинулись со двора.
— Придется силой брать! Въ сумятицу! — прошепталъ Барчуковъ Колосу.
Ананьевъ не выдержалъ и заоралъ.
— Стой!..
— Чего тебѣ? — быстро обернулся парень, и сердце дрогнуло въ немъ.
— Стой! — повторилъ Ананьевъ и какъ-то, совсѣмъ растерявшись, глупо глядѣлъ своимъ однимъ глазомъ. Колосъ невольно усмѣхнулся.
— Вотъ ужъ пришибленный и впрямь! — подумалъ онъ.
— Провъ!.. Куликовъ!.. Или какъ тамъ по новому? — заговорилъ Ананьевъ.
— Степанъ я, а не Провъ, — заговорилъ парень радостно:- московскій стрѣлецкій сынъ Степанъ Барчуковъ.
— Бери Варюшу! — выпалилъ Ананьевъ.
— Климъ Егорычъ — закричалъ внѣ себя Барчуковъ, кидаясь къ ватажнику.
— Зови Варюшу, Настасья…
— Чего звать? Вотъ она…
Изъ за дверей, спиной къ которымъ сидѣлъ Ананьевъ, выпорхнула Варюша и кинулась цѣловать отца… Барчуковъ бросился въ ноги ватажника.
— Вотъ и Богу слава! — воскликнула Настасья. — Давно бы начать съ конца.
— Нѣтъ, ты у меня съизнова начнешь сначала… съ волненьемъ проговорилъ Ананьевъ, смягчившись сердцемъ… Подь, бѣгай и сзывай всѣхъ на свадьбу.
— И гостей не найдешь, Климъ Егоровичъ! — разсмѣялся Барчуковъ… И гости-то всѣ разобраны… Вѣдь въ городѣ-то, сказываютъ, болѣе сотни свадебъ… Мы и одни попируемъ. Времена не такія… лихія…
— Типунъ тебѣ на языкъ! — воскликнула Варюша. — Кабы не эти времена… что бы было съ нами!..
Поднялось солнце… Позолотило городъ и его храмы-православные и мечети мусульманскія. Зачался день… простой, будничный, не праздникъ какой, самый заурядный и рабочій день, по церковному день святыхъ Калиника и Михаила да мученицы Серафимы. Именинники нашлись, конечно, но именинъ не справляли. Не до того было…
День этотъ былъ 29-го іюля 1705 года…
И денекъ этотъ долго помнила полутатарка-Астрахань. Кто прожилъ восемь и девять десятковъ лѣтъ, внукамъ и правнукамъ разсказывалъ про этотъ очумѣлый день. Вѣнчальный день, но и грѣховный… Съ него-то все и пошло… Вѣнцами въ храмахъ начали, да топорами по улицамъ и по площадямъ кончили!.. И военачальника царскаго, фельдмаршала Шереметева съ войсками, въ гости дождались!..
Вотъ какой день это былъ…
Правъ былъ азіатъ, даровитый и незлобивый, но бездомный и безродный, «приписной» къ православному люду и считавшій себя русскимъ — Лучка Партановъ, когда съ легкимъ сердцемъ хвастался, что хорошо надумалъ, какъ вѣрнѣе смутить дикую Астрахань. Отличный выискалъ финтъ, какъ поднять бунтъ. Финтъ удался на славу! Много нашлось народу, который, не дожидаясь подтвержденія новаго слуха указомъ, сталъ швыряться и дурить «во свое спасеніе».
Съ десяти часовъ на улицѣ города былъ уже не то праздникъ, не то смута. Отовсюда во всѣмъ церквамъ двинулись поѣзда свадебные, какъ быть должно, съ посаженными, дружками и гостями. Только непремѣнные члены, свахи, отсутствовали. На всѣ поѣзда ихъ хватить не могло. Да и свадьбы эти устроились безъ свахъ — быть можетъ, въ первый и послѣдній разъ за всѣ вѣка отъ начала Руси.
Скоро вокругъ всѣхъ церквей города уже гудѣли густыя толпы какъ поѣздовъ съ поѣздными и гостями, такъ и простыхъ зѣвакъ, отовсюду бѣжавшихъ поглазѣть на невиданное еще зрѣлище: не лихое, моровое, а «свадебное повѣтріе». Не всякій день увидишь въ храмѣ паръ двѣнадцать, пятнадцать жениховъ съ невѣстами.
А въ это утро, какъ потомъ оказалось, во всѣхъ церквахъ Бѣлаго города и слободъ было обвѣнчано сто двадцать три пары молодыхъ. И всюду церкви были полды биткомъ народомъ, а вокругъ нихъ у паперти и оградахъ кишѣли и шумѣли волны народныя какъ изъ православныхъ, такъ и изъ инородцевъ, прибѣжавшихъ тоже поглазѣть: «какъ поѣдутъ». Вся Астрахань, казалось, была въ храмахъ или у храмовъ.
Сборы свадебныхъ поѣздовъ, числомъ пять, изъ дома стрѣлецкой вдовы Сковородиной были веселые. Всѣ пять сестрицъ очумѣли отъ счастья, благодарили мысленно Бога и громко величали царя русскаго, пославшаго обозъ съ нѣмцами.
Старшая, Машенька, была очень довольна, что будетъ княгиней, хотя Затылъ Иванычъ показался ей не очень казистъ.
Пашенька была въ восторгѣ отъ своего жениха долговязаго, но степеннаго, тощаго добраго Апполона Спиридоныча. Кроткая и тихая горбушка чаяла, что ея будущій мужъ тоже человѣкъ тихаго нрава и будетъ любить ее. И, все-таки, онъ не простой какой человѣкъ, а начальственный. Хоть и надъ солью, а все-таки начальство.
Сашенька, которой Лучка нашелъ въ женихи казака Донского войска Зиновьева, была тоже довольна. Это былъ широкоплечій и ражій дѣтина лѣтъ сорока. И не хорошъ, и не дуренъ. Рѣчистъ, съ голосищемъ какъ изъ трубы, а бородища чуть не по поясъ. Совсѣмъ не такой, какъ Нечихаренко.
Глашенька была совсѣмъ недовольна. Да что же дѣлать! Мать не неволила ее выходить замужъ. Да время такое, что надо спѣшить. Лучка, будто на смѣхъ, ей, огромнаго роста дѣвицѣ, выискалъ жениха маленькаго, отъ земли не видать. Звали его Хохлачъ, и былъ онъ изъ богатой прежде посадской семьи, но обѣднѣвшей и не владѣвшей теперь ничѣмъ, кромѣ кузницы на концѣ Стрѣлецкой слободы. Несмотря на маленькій ростъ, Хохлачъ былъ дерзкій и шустрый парень, 25 лѣтъ отъ роду и страшный забіяка. Лучка Партановъ зналъ, видно, что дѣлалъ, когда подбиралъ такую парочку: Хохлача и Глафиру. Онъ задоръ молодецъ, да малъ, а жена-то — гора горой около него. Коли полѣзетъ браниться и драться съ женой, то одолѣетъ ее такъ же, какъ одна шавка, сказываютъ, колокольню бралась одолѣть, трезвонъ перелаять.
Наконецъ, младшая, Дашенька, красавица собой первая въ городѣ, стала еще красивѣе за эти дни сборовъ подъ вѣнецъ. Дѣвушка выходила за того единственнаго человѣка, который когда-то своей красивой фигурой бросился ей въ глаза и надолго застрялъ въ сердцѣ.
Вдобавокъ Лучка Партановъ увѣрялъ невѣсту, что его права на званіе князя Такіева — не хуже правъ Затыла Иваныча. Все дѣло въ деньгахъ да дьякахъ и подьячихъ. Затылъ просто татаринъ, жившій въ городѣ, а онъ аманатъ киргизскаго хана. И всѣмъ это было извѣстно въ Астрахани, да позабыли.
Въ десять часовъ утра большущій поѣздъ выѣхалъ изъ воротъ дома стрѣлецкой вдовы, и много народу побѣжало.
— Сковородихины дочери! Эвона! всѣмъ пятерымъ нашла суженыхъ. Что значитъ арбузы да дыни!.. говорили кругомъ. — Вотъ гдѣ нынѣ пированье-то будетъ. Пять паръ! Шутка тебѣ!
У ватажника Клима Егорыча Ананьева, — хоть и было много свадебъ въ городѣ и много всякому приглашеній, — однако, поѣздъ строился на дворѣ и на улицѣ съ боярскимъ хвостомъ. Всякій посадскій, купецъ или человѣкъ родовитый, не говоря уже о своемъ братѣ, ватажникахъ — всѣ предпочли быть въ поѣздѣ или на дому у богатаго Ананьева.
Туча народу стояла кругомъ дома и двора, но это былъ все народъ, подвластный Ананьеву и еще недавно повиновавшійся безпрекословно жениху дочери его. Все это были рабочіе и батраки съ учуговъ и рыбнаго промысла. Всѣмъ приказано было еще за ночь бросить работу и бѣжать… быть на-лицо на свадьбѣ единственной дочери и наслѣдницы Варвары Климовны, будущей ихъ хозяйки и повелительницы.
Звалъ ватажникъ въ гости въ церковь и на пиръ самого воеводу, но Ржевскій не собрался, находя, что въ этой спѣшной свадьбѣ, якобы отъ ожидаемаго обоза съ нѣмцами, «есть малое противодѣйствіе указу царскому, хоть и не истинному, а вымышленному», а все-таки, противодѣйствіе… Все-таки, ему, воеводѣ, быть на такой свадьбѣ какъ будто и не приличествуетъ.
Разумѣется, въ приходской церкви ватажника попъ ждалъ поѣздъ Клима Егорыча и не соглашался вѣнчать никого прежде Варвары Климовны.
Не мало было толковъ и о женихѣ.
Былъ у ватажника батракъ Провъ Куликовъ, потомъ живо вышелъ въ приказчики, а тамъ и въ главные управители всей ватаги и всѣхъ учуговъ…. А тамъ пропалъ безъ вѣсти. Сказывали, посватался, и Ананьевъ его турнулъ изъ дому. А такъ дочь бѣгала и топилась отъ неохоты итти за князя Затыда… А тамъ проявился ужъ московскій стрѣлецкій сынъ Степанъ Барчуковъ… А тамъ вдругъ угодилъ въ яму… А вотъ его теперь и свадьба! Разумѣется, все это такъ — опять-таки благодаря нѣмцамъ.
