Ефросиния не сводила с него глаз и под ее пристальным, выразительным взглядом Лонгу стало слегка не себе. Он что-то буркнул себе под нос, налил еще вина, но не спешил подносить его ко рту.
— Это похвально, — медленно, с расстановкой произнесла она.
В ее голосе прорезались нотки снисходительного сочувствия.
— Скромность в желаниях красит больше скромности в поступках. Но все же плохо, если и остальные не станут заблуждаться на твой счет.
В Лонге начал закипать гнев.
— О чем ты толкуешь? — загремел он, стукнув кулаком по столу.
— Я никому не позволю заблуждаться на мой счет!
— Вот к этому-то я и веду, — пожала плечами женщина. — Когда они поймут, что смогут обойтись без твоего отряда, тебе не видать даже того немногого, что было обещано вам, генуэзцам, за участие в войне.
— Ну, это будет не так-то просто сделать, — проворчал Лонг.
Он перегнулся через стол и дотронулся до ее колена.
— Послушай, Ефросиния, мы уже не раз говорили с тобой о дальнейшем. К чему же повторяться? Ты знаешь, я заключил договор с самим императором, что за определенную плату я обязуюсь в течении года помогать византийцам в отражении турок. И если это увенчается успехом, в чем я ничуть не сомневаюсь, мне обещано пожизненное губернаторство на острове Лемнос.
— Не много же за спасение Империи!
— А что посоветуешь, просить Константина поделиться престолом? Послушай, дорогая, я солдат, а не мечтатель. И синица в руке для меня в стократ дороже журавлиных стай в небе.
Он отпил из кубка и утер рукой усы.
— Еще не так давно ты была в восторге от одного упоминания о Лемносе. И вдруг какие-то непонятные речи…..
Внезапно недобрая мысль пришла на ум кондотьеру. Лицо его побагровело, глаза налились кровью. Он резко подался вперед и схватил ее за запястье.
— Уж не вздумала ли ты подыскать мне замену?
Ефросиния в упор взглянула на него и пальцы Лонга невольно разжались.
— Нет, Джованни, я не думала об этом, — мягко произнесла она. — Прости, что разгневала тебя своими словами. Но если бы ты только знал, как невыносимо целыми днями сидеть взаперти и постепенно дичать, отвыкая от человеческих лиц и голосов!
Лонг недоуменно пожал плечами.
— Но кто же виноват в этом? Ты сама, опасаясь мести Нотара, заточила себя в этих стенах. Карета, лошади, сопровождение — все к твоим услугам, скажи только слово. И если кто-нибудь осмелится бросить вслед хотя бы один обидный выкрик, я сотру его в порошок, невзирая на всякие там сословия!
Гетере не требовалось многих усилий вызвать слезы на глазах. Она притворно всхлипнула и умоляюще взглянула на Джустиниани.
— Ты допоздна пропадаешь на городских стенах….. Я здесь одна, я так боюсь….
— Кого, Нотара? — Лонг приподнялся, опираясь на подлокотники кресла.
— Нет, нет. Не его, — как бы в отчаянии она крутила головой. — Я боюсь всего. Эта близкая война…. Как подумаю, сжимается сердце. Я знаю, я чувствую — Константинополь не устоит!
Она вскочила на ноги. Смятение стало уже непритворным.
— Что будет со мной, когда придут турки? Я не желаю оказаться в гареме какого-нибудь жирного паши! Не хочу видеть тебя израненным и умирающим!
Она схватила его за руки.
— Бежим, Джованни! Бежим, пока еще есть время. Ромеи не посмеют остановить тебя. А твои солдаты? Ты же относишься к ним, как к своим детям. Так подумай и об их жизнях!
Она рывком отстранилась и зашагала по комнате.
— У меня есть деньги, драгоценности. И у тебя небольшое состояние. Купим поместье высоко в горах, подальше от сырости моря и смрада людских страстей!
Бульканье переливаемой жидкости заставило ее смолкнуть и повернуть голову. Джустиниани поднял кубок и вновь омочил губы в нем.
— Хорошее вино, — одобрительно произнес он.
И подняв глаза, добавил:
— Дорогая, сколько же в тебе огня!
Возбуждение, охватившее Ефросинию, схлынуло. Она обмякла, подошла к софе и без сил опустилась на нее.
— Мои слова лишь сотрясают воздух, — с горечью произнесла она.
— Да, — тон сказанного Лонгом был сух и категоричен. — И впредь пусть сотрясают воздух в мое отсутствие. Пойми наконец, я дал слово и я сдержу его. Ты же уговариваешь меня поступиться честью солдата и дворянина. Для меня мое имя, не в пример многим, не пустой звук.
Он взглянул на съежившуюся женщину и несколько смягчился.
— Если ты не в силах выносить ожидание, я дам надежных людей в попутчики и с первой же проходящей галерой отправлю тебя в Геную, в дом моего близкого друга. Там ты будешь в полной безопасности до самого конца войны. Подумай над моими словами.
— Подумаю, — покорно согласилась она и поднялась на ноги.
— Море…. штормы…. пираты… Это и есть обещанная тобой безопасность?
Она повернулась к двери.
— Куда ты идешь?
— В свою опочивальню. Я устала, этот день был полон для меня переживаний.
Лонг вскочил с кресла.
— Ну нет! Так просто ты не уйдешь!
Он обхватил ее за плечи и вплотную приблизил к ней лицо. На губах заиграла плотоядная улыбка.
— Ты впорхнешь туда только в моих объятиях.
Легко, как ребенка, он подхватил ее на руки, толчком ноги распахнул дверь и понес к широкому ложу под шелковым балдахином. Отливающие золотом складки ткани, тяжело шурша поплыли вниз, превращая кровать в подобие шатра. Шитые узорной бязью, полотняные стены заколыхались и стали ритмично покачиваться в такт движениям находящихся внутри людей.
— Позови мою служанку, — послышался оттуда приглушенный голос.
— Не место ей здесь. Я — твоя самая преданная и расторопная служанка.
— Осторожно, неуклюжий! Ты порвешь мое платье.
— Я куплю тебе десять, сотню новых платьев!
Раздался треск рвущейся материи.
— Ты, зверь… отпусти меня….Нет, сожми меня крепче. Крепче!
— Как много тряпок на тебе….
— Сейчас, подожди…. Вот так…. Ну же…. Еще, еще!
Вертикальные столбы под пологом ходили ходуном, раскачиваясь как мачты в шторм, до тех пор, пока любовная схватка за шелковым пологом, достигнув своего апогея, не стала затихать.
Обессилев, любовники еще долго не могли отдышаться. Первой заговорила женщина.
— Ты никуда не уйдешь отсюда! Ты слышишь? Я никуда тебя не отпущу. Посмей еще раз при мне заговорить о турках!
— М-м-м…? — послышалось в ответ невнятное бормотание.
— Ты уже спишь?
Ефросиния приподнялась на скрученных и измятых простынях и перев локоть в подушку, положила лицо на ладонь. Долго и внимательно она рассматривала еле видные в темноте черты лица лежащего рядом с ней человека. Мощные надбровные дуги, мясистый нос с горбинкой и утолщенным основанием, две глубокие морщины, отходящие от ноздрей и утопающие в курчавой бороде на крепкой, выпяченной вперед челюсти — всё говорило о взрывчатой силе, распирающей изнутри телесную оболочку Джустиниани.
«Все же я не ошиблась в выборе», — думала она, сравнивая генуэзца со многими другими, делившими с ней постель, любовные утехи и свое состояние.
«Он будет заботиться обо мне до тех пор, пока я не вырвусь из этого гнусного болота. А уж там, в его родной Италии, не составит большого труда отделаться от него!»
Сатрап султана, владыка Западного бейлика, Караджа-бей первым начал войну с Византией. Двинув в поход треть войска, собранного на землях Румелии, он осадил те немногие крепости, еще находящиеся под властью Византии.
Города Месемврия, Анхиал и Визон, окруженные головными отрядами османских войск, не надеясь более на помощь из Константинополя, открыли ворота неприятелю. Вслед за ними, после долгого торга, сложил оружие и гарнизон города-крепости Эпиват. Только Силимврия наотрез отказалась подчиниться. Ее древние стены оказались достаточно крепким орешком — несколько приступов были успешно отражены и Караджа-бей предпочел отказаться от дальнейшего штурма. Перекрыв выходы из города сильными отрядами, он предоставил защитникам на досуге размышлять о своей незавидной участи, а сам тем временем поспешил к берегам Босфора: надо было овладеть дорогами, ведущими в столицу Византии и должным образом подготовить их для прохождения войск.
Немногочисленный византийский флот, подкрепленный судами с греческих островов, начал ответные действия. Прибрежные районы Восточного бейлика запылали в огне. Из разоренных селений угоняли пленных и скот, жгли леса, губили посевы и виноградники. Время от времени экипажи ромейских галер устраивали охоту на рыбацкие челны иноверцев: окружив, сгоняли лодки в плотную кучу, затем топили, подминая тяжелыми корпусами хрупкие скорлупки рыбаков.
Но эти набеги являлись лишь актом мести за утерянные города — остановить нашествие турок было невозможно. До выступления в поход обеих частей османской армии оставались считанные дни.
