— И что прикажешь делать мне?
— Ничего, кроме того, что делаешь сейчас. Пусть люди твои в отряде Иеровоама пока наблюдают и докладывают постоянно. Но это не все. Иеровоам до последнего будет бояться погони, а значит, передвигаться медленно…
— Извини, что перебиваю, великий царь, я не понимаю, почему в медленном передвижении безопасность для него, не все ли равно, где его настигнет гнев твой?
Соломон снисходительно улыбнулся:
— Все просто. Разве Иеровоам раб и ему запрещено покидать пределы Иерусалима? Нет, не раб, а, наоборот, очень важный чиновник, близкий к царю. Я запретил ему сейчас идти в земли северные, а в остальном он — свободен. Понял? А как только Иеровоам достигнет областей северных и начнет укреплять влияние свое там, народ подстрекать и силы копить — вот это уже измена, и наказание за нее будет только одно — смерть!
— Зачем допускать до этого, мы же знаем, что именно так он поступит. Я могу распорядиться, и люди мои его умертвят сейчас или по прибытии на место — тихо и незаметно.
Соломон внимательно посмотрел на Зевула:
— Это трудно объяснить, да и не поймешь ты. Достаточно будет знать тебе, что я не настолько слаб, чтобы подсылать к Иеровоаму убийц.
* * *
Вечером Соломон пришел к Билкис. Они поднялись на крышу дворца. Солнце завершало обычный свой день. Вальяжное и величественное, оно медленно опускалось за верхушки гор, любовно подкрашивая их, наряжая ко сну.
— Ты расстроен, — грустно произнесла Билкис. — Я знаю, это из-за меня.
— Посмотри, какое красивое сегодня солнце! — словно не слыша ее, сказал царь. — На него можно смотреть часами, не уставая. Наверное, поэтому вы выбрали его своим божеством?
— Да, мой народ поклоняется солнцу! Оно дает жизнь, согревает людей… Но мы не относимся к солнцу, как вы к своему Богу — каждый у нас верит в то, во что верит.
— Это все гораздо сложнее. Наш Бог — это и есть наш народ…
— Я бы тоже хотела принять вашу веру, но, наверное, для меня это уже поздно. Зато мой сын сделает это. Я мечтаю, чтобы он верил в то, что свято для его отца.
Соломон улыбнулся, обнял Билкис.
— Хочу пригласить тебя сейчас на верховую прогулку за город. Одевайся, я буду ждать тебя внизу.
На обратном пути Соломона окликнул юноша, мимо которого они проезжали.
— Подойди ко мне, великий царь, — широко улыбнулся он. — Я так долго тебя ждал, что даже замерз. Видишь, пришлось развести костер.
Соломон подъехал к нему, спешился.
— Можно мне присесть рядом? Твой костер выглядит очень гостеприимно.
Юноша сделал широкий жест.
— Садись. Когда Бог позволил мне его разжечь, Он не сказал, что теплом костра могу пользоваться я один.
— А что, часто Он с тобой говорит?
— Не часто, но бывает. Ты ведь тоже иногда слышишь Бога, только гораздо реже прислушиваешься к словам Его.
Соломон с интересом посмотрел на юношу.
— Знаешь, последнее время многие упрекают меня… Ты что-то хотел сказать?
Тот засмеялся.
— Что можно сказать великому царю, слава которого облетела мир, чего он не знает?
— Тогда скажи, то, что я знать должен. Ты не обычный человек, наверное, пророк?
Юноша пожал плечами.
— Многие говорят, что — да! Иногда я понимаю голос, который говорит со мной… когда Он хочет, чтобы я понял. Я лучше тебе что-то подарю, — он покопался в сумке и достал оттуда рубаху. — Жаль, почти новая… Есть у тебя нож? Дай мне его.
Юноша аккуратно разрезал рубаху на двенадцать полос и передал две из них Соломону.
— Эго твое царство. Мало, конечно, но не от меня это зависит.
Соломон криво усмехнулся.
— За все в этой жизни приходится расплачиваться. За все… — словно обращаясь к самому себе, произнес он.
— А остальные десять колен Израилевых, к кому они отойдут?
— Ты сам все знаешь…
— Иеровоам, — хмыкнул царь. — И когда?
— Бог сказал, что ты этого не увидишь. Живи спокойно до истечения дней твоих, царь.
* * *
Среди ночи Соломон встал с ложа и зажег светильник.
— Это наша последняя ночь, — сказал он проснувшейся Билкис. — Завтра ты увезешь с собой много даров, но я хочу, чтобы этот стал самым памятным из них, — он развернул свиток папируса. — Я написал о тебе, о себе, о нас… Послушай сейчас и сбереги его.
— Это песня?
— Это тысяча песен. Как тысяча дней моей любви к тебе…
О пусть он целует меня поцелуями уст своих!
Ибо лучше вина твои ласки!
Запах — приятный у масел твоих,
елей разливаемый — имя твое,
оттого тебя девушки любят!
Влеки ты меня! За тобой побежим мы!
Он привел меня, царь, в покои свои.
О тебе возликуем и возрадуемся мы!
Вспомним ласки твои, что лучше вина!
Истинно, любят тебя.
Черна я, но красива, девы Иерусалима,
как шатры Кейдара, как завесы Соломона!
На меня не глядите, что я смугловата,
что сожгло меня солнце!
Сыновья моей матери на меня рассердились,
стеречь виноградники поставили меня;
моего виноградника не сберегла я.
Скажи мне ты, кого любит
душа моя, где ты пасешь?
где ты покоишь в полдень стада?
Для чего мне быть печальной
возле стад товарищей твоих?
Коль не ведаешь ты, Прекрасная
в женах, то пойди себе по следам овец
и паси козлят твоих возле жилища пастухов.
Кобылице моей в колеснице фараона
уподобил тебя я, подруга моя!
В нанизях-щеки красивы твои,
в ожерельях — шея твоя.
Из золота нанизи тебе сделаем мы,
с блестками из серебра.
Пока за трапезою царь, —
мой нард издал свой запах!
Букет мирры — мой друг для меня!
Меж моими грудями он будет спать.
Кисть кипера — мой друг для меня,
средь виноградников Ен-Геди!
Вот ты прекрасна, подруга моя!
Вот ты прекрасна! Глаза твои голуби!
Вот ты прекрасен, мой друг,
и приятен! И наше ложе — зеленеющее.
Кровли домов наших-кедры,
Наша утварь — кипарисы.
Я-нарцисс Сарона, лилия долин!
Как между терниями лилия, —
так между дев моя подруга!
Как меж деревьев леса яблоня, —
так между юношей мой друг!
В его тени сидела и томилась я,
и плод его устам моим был сладок.
Он привел меня в дом вина,
и его знамя надо мной — любовь!
Подкрепите меня пастилою,
устройте мне ложе из яблок,
ибо я любовью больна!
Его левая рука под моей головой,
а правая его обнимает меня.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима,
газелями или ланями поля:
не будите и не тревожьте любовь,
пока сама не захочет она!
Голос друга моего! Вот идет он!
Скачет он по горам, прыгает по холмам.
Мой друг подобен газели,
или молодому оленю.
Вот он стоит за нашею стеною,
заглядывает в окна, засматривает в ставни.
Воскликнул друг мой и молвил мне:
«Встань, подруга моя, прекрасная моя, и иди!»
«Ибо вот зима прошла, дождь миновал, пронесся».
«Цветы на земле показались, время песен настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей».
«Смоковница соком наполнила смоквы свои,
и виноградные лозы, цветя, издали запах.
Встань, подруга моя, прекрасная моя, и иди!»
«Голубка моя, в ущелье скалы,
под кровом утеса, дай мне увидеть
твой лик, дай мне услышать твой голос!
Ибо твой голос — приятен, и лик твой красив!»
Наловите нам лисиц, маленьких лисиц,
что портят виноградники!
а наши виноградники — в цвету!
Друг мой мне принадлежит, а я — ему,
пасущему средь лилий!
Пока день не дохнет прохладой, и тени
не станут бежать, — резвись,
будь, друг мой, подобен газели,
или молодому оленю на расселинах в горах!
На ложе моем, по ночам я искана
того, кого любит моя душа.
Я искала его, но его не нашла.
Дай встану я и обойду весь город,
по улицам и площадям!
Я буду искать того, кого любит моя душа.
Я искала его, но его не нашла.
Меня встретили стражи, обходящие город; —
«Не видали ли вы того, кого любит моя душа?!»
Лишь только от них отошла я,
как встретила я того, кого любит моя душа.
За него я ухватилась и его не отпускала,
пока не привела его в дом матери моей
и в комнату моей родительницы.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима,
газелями или ланями поля, —
не будите и не тревожьте
любовь, пока сама не захочет она!
Кто та, что всходит из пустыни,
как струи дыма, в куреньях ладана,
и мирры, и всяких порошков торговца?
Вот постель Соломона!
Шестьдесят храбрецов вокруг нее
из храбрецов Израиля.
Все они держат меч, опытны
в ратном деле. У каждого меч
на бедре, из-за страха ночей.
Носильный одр себе сделал
царь Соломон из Ливанских дерев.
Его столбы — из серебра он сделал;
его локотники — золота;
его сидение — из пурпура;
внутри он выложен любовью дев Иерусалима.
Выходите и глядите, девы Сиона,
на царя Соломона, на венец, чем венчала его —
его мать в день свадьбы и в день празднества его сердца!
Вот ты прекрасна, подруга моя,
вот ты прекрасна!
Голуби — очи твои
из-под фаты твоей!
Твои волосы, как стадо коз,
что сошли с гор Галаада.
Твои зубы, как стадо овец остриженных,
что вышли из умывальни; они все
родили двойней, и бесплодной нет среди них.
Как красная нить — твои губы,
и уста красивы.
Как кусок граната, — виски твои
из-под фаты твоей.
Твоя шея, как башня Давида,
что построена для упражнении.
Тысяча щитов повешено на ней,
все — щиты храбрецов.
Две груди твои, как два молодых оленя,
двойни газели, что пасутся средь лилий.
Пока день не дохнет прохладой
и тени не станут бежать, —
пойду я на гору мирры
и на холм ладана.
Вся ты прекрасна, подруга моя,
и нет недостатка в тебе!
Со мною с Ливана, невеста,
со мною с Ливана иди!
Спустись с вершины Амона,
с вершины Хермона и Снира,
от львиных жилищ, с тигровых гор.
Пленила ты меня, сестра моя, невеста!
Пленила ты меня единым взглядом глаз твоих,
единым ожерельем на шее твоей!
Как прекрасны твои ласки, сестра моя, невеста!
Насколько лучше твои ласки, чем вино;
и запах твоих масл, — чем все ароматы!
Каплет из уст твоих сотовый мед,
невеста, мед и молоко
под языком твоим,
и запах (х)ежды твоей,
как запах Ливана.
Запертый сад — сестра моя, невеста;
запертый родник, источник запечатанный.
— Нард и шафран,
благовонный тростник
и корица, и все деревья ладана,
мирра и алоэ, и лучшие все ароматы.
Твои побеги — сад гранатов,
с плодами драгоценными, с киперами и нардами:
— Источник садов, колодезь
вод живых и текущих с Ливана.
Проснись ты, северный ветер,
и примчись ты, ветер с юга,
ты повей на мой сад!
Пусть прольются его ароматы,
Пусть сойдет мой друг
в свой сад и пусть ест
его плоды драгоценные!
Пришел я в мой сад, сестра моя, невеста,
набрал я моей мирры с бальзамом моим,
я ел мои соты с медом моим,
вино мое пил я с моим молоком.
Ешьте, возлюбленные!
Пейте и пьянейте, друзья!
Я сплю, но сердце мое бодрствует.
Голос! Друг мой стучится:
«Открой мне, сестра моя, подруга моя,
голубка моя, чистая моя, ибо моя голова
полна росой, кудри мои —
мелкими каплями ночи!»
Сняла я мои хитон, так как же
его одену я?! омыла мои ноги —
так как же замараю их?!
Мой друг простер свою руку
сквозь скважину, — и внутренность моя
взволновалась о нем.
Я встала, чтобы открыть моему другу,
и с рук моих капаю мирра, и с пальцев моих
мирра сбегаю на ручки замка.
Открыла я другу моему, а друг мой
ускользнул, ушел.
Душа покинула меня, когда он говорил!
Я искала его — не нашла;
призывала его, но он мне не ответил.
Меня встретили стражи,
обходящие город;
побили меня, поранили меня,
стащили мое покрываю
с меня, охранители стен.
Заклинаю я вас, девы Иерусалима!
Если встретите вы друга моего,
что вы скажете ему? — что я любовью больна!
Чем друг твой лучше других
друзей, прекрасная в женах?
Чем друг твой лучше других
друзей, что ты так заклинаешь нас?
Мой друг румян и ясен,
выделяется средь десятка тысяч!
Голова его — чистое золото;
его кудри — завитки виноградные,
черные, как ворон.
Его глаза, как голуби
у потоков вод, что купаются
в молоке, что сидят в оправе.
Его щеки, как цветник ароматов,
гряды благовонных растений;
лилии — губы его,
с которых катет мирра текущая.
Его руки — кругляки золотые,
испещренные топазами;
его живот — изделие слоновой кости,
покрытое сапфирами.
Его голени — столбы из мрамора,
что поставлены на подножья из золота.
Его вид, как Ливан;
он крепок, как кедры.
Уста его — сладкие яства,
и весь он — желанный!
Таков мой друг и таков мой возлюбленный,
девы Иерусалима!
Куда пошел твой друг, прекрасная в женах?
Куда свернул твой друг? —
и мы будем искать его вместе с тобой.
Мой друг сошел в свой сад,
к цветникам ароматов, пасти
среди садов и собирать лилии.
Я — другу своему принадлежу,
а друг, мои — мне, он, что пасет
средь лилий!
Прекрасна ты, моя подруга,
как Фирца; красива, как Иерусалим;
грозна, как войско со знаменами!
Отверни от меня
твои очи, потому что они
взволновали меня!
Твои волосы, как стадо коз,
что сошли с Галаада.
Твои зубы, как стадо овец остриженных,
что вышли из умывальни;
они все родили двойней,
и бесплодной нет среди них.
Как кусок граната-виски твои
из-под фаты твоей.
Их шестьдесят — цариц
и восемьдесят наложниц,
а девушкам — числа нет!
Единая она, голубка моя, чистая моя,
единая она у матери своей!
избранная она у родительницы своей!
Видачи ее девушки — и вознесли ее;
царицы и наложницы — и славили ее.
Кто это, смотрящая, как заря?
как луна — прекрасная? светлая,
как солнце? грозная,
как войско со знаменами?
В ореховый сад я спустилась,
взглянуть на зелень потока,
взглянуть, расцвела ли лоза,
дали ль цвет гранаты.
Не знала я, что возведет меня любовь моя
на колесницу, в среду вельмож народа моего.
Обернись, обернись,
Суламифь! Обернись, обернись,
и мы будем глядеть на тебя!
Что вам глядеть на Суламифь,
словно на пляску в два стана?
Как прекрасны в сандалиях
ноги твои, благородная дева!
Округления бедер твоих,
как украшение, изделие рук художника.
Пуп твой — круглая чаша;
не преходит вино ароматное;
Живот твой — ворох пшеницы,
обставленными лилиями.
Две груди твои, как два молодых оленя,
двойни газели.
Твоя шея, как башня из слоновой кости;
твои очи, как озера Хешбане
у ворот Бат-Раббима;
твой нос, как башня Ливана,
что смотрит в лицо Дамаску.
Твоя голова на тебе, как Кармель;
и космы твоей головы как пурпур.
Царь — узник кудрей!
Как ты прекрасна, и как ты приятна,
среди наслаждений, любовь!
Этот стан твой подобен пальме,
и твои груди — гроздями.
Я подумал: взберусь я на пальму,
я схвачусь за ветви ее,
и пусть будут груди твои,
как грозди винограда,
и запах от носа твоего, как от яблонь.
А уста твои, — как доброе вино;
оно прямо течет к моему другу,
делает болтливыми уста спящих.
О, когда бы ты был брат мне,
сосавший грудь моей матери!
Тебя встретила я бы на улице,
целовала б тебя и меня не порочили бы!
Повела бы тебя я!
Привела бы тебя в дом моей матери.
Ты учил бы меня
Я поила б тебя вином ароматным,
соком гранатов!
Его левая рука под моей головой,
а правая его обнимает меня
Заклинаю я вас, девы Иерусалима!
к чему будите вы и к чему тревожите
любовь, пока сама не захочет она?
Кто та, что всходит
из пустыни, опираясь на друга своего?
Разбудила тебя я под яблоней;
там родила тебя твоя мать,
там родила твоя родительница.
Положи меня печатью на сердце твое,
печатью — на мышцу твоюI
Ибо сильна, как смерть, любовь,
как ад — безжалостна ревность!
Ее стрелы — стрелы огня, пламя Господне!
Многие воды не смогут
загасить любовь, и реки ее не зальют!
Если бы кто-нибудь дал
все добро его дома
за любовь — презрели,
презрели бы им!
Сестра у нас мала, и грудей нету нее.
Что сделаем мы с сестрой в день,
когда будут к ней свататься?
Когда б стеной была она,
на ней бы выстроили мы
серебряный чертог!
А если б дверью была она,
ее бы обложили мы
кедровою доской!
Я стена, и груди мои словно башни!
Оттого я стала в глазах его,
как исток благодати!
Был виноградник у Соломона
в Ваал-Гомоне.
Отдал он виноградник
сторожам; каждый
должен был приносить за плоды его
тысячу сребреников.
Виноградник мои, тот, что у меня, — предо мной.
Это тысяча — тебе, Соломон,
двести же-тем, кто стережет его плоды.
Ты, живущая в садах!
Внемлют голосу твоему
товарищи, — мне услышать его дай!
Беги, мои друг,
и будь подобен газели
или молодому оленю
на горах ароматных!
* * *
Соломон стоял на террасе своего дворца. Он смотрел вслед удалявшемуся каравану, смотрел долго, пока тот не растворился за призрачной гранью горизонта. Царь, впервые за много лет, был спокоен.
