— Показывай, — велел старик.
Нара открыла полог чума, и старуха, старшая из жен Молькона, вывела двух мальчиков.
— Твои внуки, Ябто.
По одежде, сшитой по росту и только для них, широкий человек понял, что этих детей Кондогиры лелеют больше, чем всех других, донашивающих, как все младенцы тайги, одежду, оставшуюся от детства предков, нередко своих дедов. Но больше удивило Ябто, что их двое — и в первое мгновение он не знал, радоваться ли этому. Лицом они пошли в отца — глаза, как короткие стежки черной нитью. Им было два года, но даже в тяжелой одежде, они крепко держались на ногах.
Широкий человек взял внуков на руки, спросил об именах и тут же забыл их. Нара стояла рядом, время от времени проводя ладонью по мокрым щекам.
— Здоровы ли мои братья? — спросила она. — Здорова ли мать?
Ябто присел и поставил мальчиков на снег — они разом побежали к матери.
Старик не дал ответить — прикрикнул на невестку:
— После.
Обычай не велел расспрашивать гостя до того, как его накормят, — Женщина Весна опустила глаза и увела детей за полог. Перед отцом мужа она пребывала в постоянном, почтительном страхе.
В чуме Молькона собралось много гостей. Помимо Ябто и двух его спутников, были братья старика и лучшие из мужчин.
Когда опустел котел и туеса с толченой рыбой, старик сказал, что от сытной еды клонит в сон, и все Кондогиры, кроме Алтанея, поднялись и начали выходить.
— Эти милые люди и есть твое войско? — старик указал взглядом на Ивнякового и Оленегонку. В стойбище Молькона они не проронили ни слова, только жадно смотрели по сторонам на бесконечные дымы богатого рода.
— Больше сотни гостей — не радость. Даже для такого богача, как ты.
Старик причмокнул в знак удивления, но Ябто увидел, что он не сильно удивлен.
— Я знал твоего отца, хорошего человека, а когда увидел тебя, понял, что ты превзойдешь его во всем. Где же твои люди?
— В трех днях пути отсюда.
— Ни один человек не покинет родные угодья, да еще на реке, называемой Сытой. А ты покинул… Так здоровы ли твои сыновья, милый Ябто? Жена здорова ли?
Глядя прямо в лицо старика, широкий человек сказал ровно и кратко, что сыновья, Ябтонга и Явире, погибли от руки сбежавшего раба, которого он хотел воспитать как сына, в чем раскаялся. Смерть сыновей разбудила в жене бешеного демона, убивая которого Ябто пришлось убить и жену.
Широкий человек смотрел на старика и ждал, что он скажет. Он ждал сочувствия, но взгляд Молькона стал змеиным, и слова были такими.
— Ты ходил по тайге, собирал людей и, обещая им почёт и сытость, собрал великое войско, пошёл по Йонесси, нагоняя страх на всех живущих, — и все для того, чтобы поймать одного раба? Он великан?
— Нет. Он — заморыш, но открытый воле бесплотных. Ты напрасно смеёшься над моим горем.
— Прости меня.
Сказав это, старик продолжал смотреть на Ябто тем же взглядом.
— Если, как ты говоришь, он открыт воле бесплотных, то, может быть, твоё горе и была их воля?
Ябто начал говорить. Она сказал, что люди Нга выслали против его войска отряд воинов, каждый из которых ловит стрелы на лету.
— Все до последнего лежат в трёх переходах отсюда, меж валунами на островах. Людей Нга не побеждал никто. Это — чья воля?
— Не знаю, — сказал старик. — Но я знаю теперь, зачем ты ходишь по тайге от реки к реке и собираешь людей. Ты хочешь встряхнуть древо Йонесси так, чтобы все гнезда попадали с ветвей и там, среди упавших гнёзд, хочешь отыскать того заморыша, который сделал из твоей жизни чумище. И, наверное, это у тебя получится. Но, милый человек, когда ты встряхнёшь древо, разве нужен тебе будет этот беглый раб? Разве нужен тебе будет кто-то, когда все гнезда у твоих ног?
Молькон помолчал немного.
— Я понимаю твое горе. Был ты человек, как все люди, а теперь кто?
— Кто?
— Послушай. Оставайся у меня. Я умру скоро — разделишь власть с моим сыном.
— Я — юрак.
— Завещаю, и мои люди будут считать Кондогиром и арина, и сомату, и любого другого человека, и даже рыбу и ворона. Ты видел внуков, теперь здесь и твоя кровь, милый человек. Куда тебе идти? Что молчишь? Жалеешь о войске?
— Теперь ты выслушай меня. Каждое твое слово — правда. Но люди Нга соберутся снова и придут за мной с силой куда большей — это так же верно, как и то, что завтра на небе будет солнце. Мои люди храбры, их много, но они будут слабы против людей Нга, разозленных неудачей… Послушаюсь твоего мудрого слова — они придут сюда, даже если у меня не будет войска. Ты, Молькон, знаешь это.
— Знаю…
— У тебя много сильных мужчин, очень много.
— Ты за этим сюда пришёл?
— Да. Помоги мне, Молькон. Ведь мы родственники.
Лицо старика побелело.
— Я привёз лучшее железо, то, которое было на воинах Нга, — сказал Ябто.
— Ты привёз войну, — глухо произнес старик. — Я хитёр, но ты хитрее. Я — пустая кость перед тобой.
Широкий человек увидел свою победу и шагнул к ней ещё ближе.
— Если ты опасаешься, что люди Нга придут за мной в твои угодья, я уйду завтра же.
— Нет. Не уходи. Разве плохо я принял тебя? Спи в моем чуме, дорогой гость. И твоим людям уже приготовлен ночлег. Поживи у меня.
Алтаней поднялся и спросил:
— Жена будет меня расспрашивать. Что ей сказать?
— Скажи, что услышал, — произнес Ябто и устыдился своего высохшего голоса.
* * *
Широкий человек не ушел — он и не думал об этом.
Он сделал своим мальчикам маленькие луки — настоящие лиственничные стрелы с наконечниками из кости. Он был добрым дедом.
Только Нара, кланяясь отцу по утрам, не говорила ему ни слова. И широкий человек сам не пытался заговорить с дочерью. Алтаней избавил Ябто от необходимости рассказывать о том, что случилось, и каждый раз, видя дочь, широкий человек про себя благодарил зятя. Но время шло, и он начинал понимать, что у Нары есть слово для него. Он ждал, когда дочь его произнесет. В этом ожидании было больше любопытства, чем тревоги. Но со временем тревога становилась сильнее.
С Мольконом он ходил бить куропаток ради забавы, пировал каждый вечер, но старик больше не говорил с ним ни о войне, ни о войске. Ябто верил в то, что родственнику некуда деваться и потому тоже молчал. Они беседовали весело и дружественно о вещах приятных и простых. Но уходило время, и эти разговоры стали тоскливы обоим. Каждый знал, о чем молчал: когда ослабнет лед, вспухнут и разольются реки, о большой войне можно будет забыть до следующей зимы.
Наконец терпение широкого человека кончилось. В один из вечеров, обгладывая кость и стараясь не показать своей заботы, он спросил Молькона — каков же его ответ.
— У тебя хорошо, но пока лед крепок, я должен увести своих людей.
Старик ответил:
— Что ж, собирайся.
Ябто повторил вопрос.
— Собрать большое войско — нужно время, — сказал Молькон. — Вряд ли они успеют. Иди и не беспокойся до следующей зимы.
Сердце Ябто сжалось от досады. Но он не показал виду и улегся спать, поблагодарив за еду.
* * *
На другой день он стоял у груженых нарт — сват щедро одарил его, — и прощался. Нара привела детей. Ябто присел на корточки, потрепал каждого за нос и сказал:
— Ты и ты — растите крепкими. И дайте мне какую-нибудь вещь в память о вас.
Дети молчали. Нара сняла с шеи тонкий ремешок, на котором вертелись маленькие костяные птички, и заговорила — впервые за много дней:
— Такая вещь будет хорошей памятью о двух маленьких мальчиках. Прими ее. Пусть она всегда будет с тобой.
— Откуда она?
— Мне подарил ее Вэнга, когда мы сами были детьми. Прощай, отец. Кланяйся матушке. Кланяйся братьям. Постарайся найти для них невест получше.
Сказав это, Нара поклонилась и увела детей.
Ябто поразили слова дочери. Глазами он искал Алтанея. Сын Молькона сам подошёл и сказал мрачно, что пора идти — день короток. Широкий человек еще раз посмотрел на костяных птиц — они были тёплыми, насквозь пропитанными не уходящим теплом человеческого тела — и положил их в поясной мешок для огнива.
Молькон обнял родственника и тихо сказал:
— Не трогай Древо…
* * *
К устью они пришли в середине дня.
Алтаней провожал гостя. Там, где надлежало каждому пойти своим путем, он отозвал Ябто в сторону, снял с пояса нож и взрезал руку.
— Сделай так же, — сказал он широкому человеку.
Ябто пустил себе кровь. Они подали друг другу руки и ждали, когда ладони срастутся, как части лука. Алтаней заговорил:
— Зимы осталось мало, и люди Нга не соберут войска. Но и потом отец не будет с ними воевать. Я — буду. Клянусь, что дам тебе воинов и сам приду, когда вновь окрепнет лед.
Пока ехали, Ябто мучился желанием спросить Алтанея, сказал ли он Наре то, что вызвался сказать? Теперь прежнее мучение рухнуло и забылось. Он спросил о другом.
