Детям важно ощутить себя чем-то целым и я против иезуитских привычек всех меж собой перессорить. Да, большая "связность" моих воспитанников грозит нам "обрушиваньем" всей Сети сразу, заведись в ней червоточина. Но зато мои парни реже "горят", чем агенты противника. Один-единственный раз пролитая совместно слеза на скованным семи обручами сердцем "Верного Хагена" стоит для меня во сто крат больше, чем остальные уроки все — вместе взятые. (А если они еще и догадываются, что "Верный Хаген" прибыл в сказку из "Песни о Зигфриде" и сердце его "рвется" под уколами Совести, — я считаю, что прожил жизнь не напрасно.)
Ребятки мои умирают, но "вытягивают" "паленых" товарищей, а сие — главная черта русской разведки. Начинается ж она — с совместного слушанья сказок и СОПЕРЕЖИВАНИЯ наших учеников.
Сия методика появилась случайно, но будем мы прокляты, ежели откажемся от столь эффективного… Да черт с ним, с методом! Главное, что мы учим ребят быть друг другу — РОДНЫМИ ТОВАРИЩАМИ!
Все это, конечно же, хорошо, но… Иезуиты не стали бы главными и лучшими в сих делах, если бы не пытались сделать что-то подобное. Увы, они обнаружили в нашей методе — серьезный изъян. (Вернее, — не в нашей, ибо подобные вещи пытались войти в обиход много раньше.)
Червоточина заключается в том, что мы опираемся на такие понятия, как — Родина, Честь, Долг, Порядок и Верность. Но сие — увы, не добродетели, но "атрибуты" воспитанников. Объясню разницу.
Все наши качества делятся на две категории. Одна из них — Добродетели. Это такие качества, которые могут меняться со временем. Можно выучиться, иль заставить себя быть умнее, добрее, отзывчивее. Можно быть злее, иль скаредней — бывают и сии "добродетели". Можно стать даже чуть более честным, иль совестливым!
Но нельзя быть "немножко больше ПОРЯДОЧНЫМ". Сие — нонсенс. Человек или порядочен, или — нет. Поэтому Порядочность (в отличие от Доброты, или Совести) не Добродетель, но — Атрибут.
Главное же отличие Добродетели от Атрибута — первая обычно воспитывается, но второй — наследственный признак! Никогда от осины не родятся апельсины. Если матушка — продажная тварь, грешно требовать от потомства Чести, иль Верности. Если папаша — потомственный паразит — блюдолиз, сыночки его унаследуют и гибкий хребет, и "масленую задницу". Таковы уж законы Наследственности.
Именно посему дворянство любой страны пытается возвести барьеры меж собой и всем прочим. Все прочее попросту неспособно в лихую годину "встать под орла" и сдохнуть во имя — ИДЕИ. Иначе — оно само звалось бы — Благородным Сословием!
Увы, наше сословие — меньшинство во всех странах. При том, что благородные люди Пруссии, или Франции не горят желанием поработать на нашу разведку. Стало быть — наша методика годна лишь для юных дворян Российской Империи. Да и то — не для всех.
"Баловаться любовью" — свойство всех нас без изъятья. Поэтому из Холмогор и приходят крестьянские мальчики в лаптях, да опорках и превращаются в Славу и Гордость Империи.
Увы, — обратное тоже бывает. Слишком много "князьев", да "графьев" в дни Нашествия прятались по поместьям, чтобы не предположить, что их матушки (или бабушки) "крутили романы" со смазливыми кучерами, да конюхами.
Кровь-то ведь не обманешь — коль папашу, иль деда пороли за "баловство" на конюшне, этакий "князь" сам дождется насильников, доверит им вожжи, да заголит задницу! А-то и — подмажет родимую, коль его папаша, да дедушка улещали не только "хозяюшку", но еще и "Хозяина"! Дело-то для сей Крови — привычное…
А как увидать сию "подлую" Кровь в маленьком мальчике? Остается либо довериться Чести его отца, и особенно — матушки, иль… отказать ему прямо с порога. Ибо если его низкая Кровь проявится за границей во время задания, — такой погубит не только себя…
В итоге — моя разведка стала лучшей в Европе и мире, но — мне не хватает учеников. Один из моих лучших воспитанников — Федя Тютчев выказал талант поэтический и мог (и должен был!) стать выше Пушкина. Но мне в тот момент нужен был резидент на юге Германии и я предложил на выбор — публикации, гонорары, всемирную Славу, иль — безвестность за тридевять земель от России…
Мой ученик выслушал мое предложение и просто спросил:
— Если бы вам не нужен был человек там — в Баварии, вы бы меня напечатали?
У меня сжалось сердце. Мой мальчик хорошо "почуял" то, что я счел его Незаменимым для Дела.
Я не смог говорить. Руки мои затряслись, и я никак не мог высечь искру, чтоб раскурить трубку. Тогда мой любимый ученик подошел к моему креслу, сам ударил кремнем по огниву, долго смотрел на тлеющее пятно в табаке, затем грустно улыбнулся и, пожимая плечами, тихо сказал:
— Спасибо. Такая похвала — дорого стоит. Зато я знаю, что у меня есть хотя бы один — читатель и почитатель.
Через год он прислал мне письмо с новым стихотворением. Оно называлось "Ad Silentium" и… Лишь когда Тютчев "сгорел на посту", я издал все его гениальнейшие стихотворения и вы, конечно же, их знаете. Но, как приказал нам сам Тютчев — "Молчи!
И все же — признаюсь. В тот день, читая стихотворение Тютчева, я плакал. Я рыдал, как ребенок, ибо век поэтический короток, а я не дал ему писать в самые романтические, в самые плодотворные годы…
Да, я фактически приказал "убрать" Пушкина. Я дозволил уничтожение моего племяша — Миши Лермонтова. Но если — ТАМ меня спросят, каюсь ли я, я отвечу:
"Я грешен пред русской словесностью только в том, что не дал писать Федору Тютчеву. Сей Грех на мне и за сие — нет мне прощения. Но в том году у меня не было иных резидентов, а Федя спас Империю от войны на три фронта…
Я объяснил главную проблему нашей методики. Мы выпускаем лучших разведчиков, но с самого первого дня принуждены отсеивать много лишних. Иезуитская же метода тем и удобна, что позволяет работать на "любом матерьяле". С тою поправкой, что если мы пытаемся говорить с ребятами на языке "высших материй", иезуиты используют для себя самые простые и часто — низменные стороны нашего естества.
В итоге, — мои ученики всегда выходят победителями в споре с иезуитскими выкормышами, но… Пока я готовлю одного Федора Тютчева, мои противники выпускают полтысячи негодяев, с коими… сложно бороться. Но можно и ДОЛЖНО.
Чтобы не быть голословным, опишу — как нас воспитывали иезуитскими методами.
Как я уже говорил, прибывшие ребята не отличались сообразительностью, а за неисполнение простейших заданий нас пороли Наставники. Вернее не нас, их.
Меня нельзя было трогать, — я мог нажаловаться и за меня спрашивала сама Государыня. Но наши мучители никогда не делали тайны, что порют моих друзей не за их проступки и глупость, но — мое своеволие и то, что я — зарезал католика.
Сперва это просто. Когда весь класс выводят на порку за какой-то проступок, а тебя на глазах всех оставляют, это — такое счастье… В первый раз. Потом ты лучше других чувствуешь каждый удар розог и сдавленное мычанье товарищей по ночам, когда они не могут лежать на спине.
Пару раз я вставал и пытался пройти порку со всеми, но меня выводили из строя и говорили:
— Вас, милорд, — не положено!" — это было хуже самого наказания.
Первое время я не знал, что мне делать… Потом же мы обнаружили, что у Наставников все меньше поводов пороть нас. (Разве что за драки с католиками, но тут уж — вопрос принципа и мы били славян — всласть. Авансом за те мучения, что придется нам выдержать в экзекуции за сию драку.)
Единственное, за что они могли нас пороть были — уроки. И тогда мне порой приходилось не спать, решая три-четыре варианта контрольных на всю "немецкую" братию.
Вскоре, как нам показалось, Наставники стали что-то подозревать и однажды ребят поймали с моими решениями. Была грандиозная порка, но "крепкие на голову" латыши, да бароны оказались настолько же "крепки на задницу" и "решальщик" остался не названным. (Меня бы не выпороли, но возник бы ущерб для моей Чести, а стало быть и — для Чести любого лифляндца.)
В ночь после сей экзекуции мы обсудили дела и уговорились о тайных знаках и потаенных местах, где будут мои варианты.
Пару недель все шло хорошо, а потом нас опять сцапали. Опять были розги, опять все молчали и нам пришлось менять код, приметы и места "сбросок". Ровно через неделю мы снова попались — словно на пустяке. А дальше и мы, и Наставники шли на принцип…
Ровно в день раскола Колледжа на столичную часть и "Эзельс абвершуле" мучители показали нам свои тайные кондуиты. И выяснилось, что те давно плюнули на наши познания в истории с географией, зато мы, не зная того, штудировали полный курс "тайных сношений, переписки и обмена сигналами на вражеской территории"!
Я, кроме того, проходил курс "повышения работоспособности в экстремальных условиях", а тупоголовые братья мои — "поведению при допросах с пристрастием.
В этом и есть вся суть иезуитства — мы верили, что создаем что-то новое, боремся против Системы, а Она в это время, строго придерживаясь учебного плана, учила нас грязному ремеслу: умного заставляла еще сильней напрягать извилины, а явным "бойцам" показывала на страшном примере — где человеку больно. Как делать — больно. Как самому терпеть нестерпимую боль. Как развязывать языки при помощи боли. Без помощи боли. Как пытать. Как терпеть пытку. Как ненавидеть мучителей и весь мир, а особенно — ближнего своего.
