Они и не подозревали, что он всегда был и навсегда останется верным Бернардо, и даже сейчас, по прошествии стольких лет, он по-прежнему ему предан. Никто из этих злопыхателей не мог предположить, что он всегда был честным коммерсантом, может быть склонным к риску и не слишком щепетильным, но всегда верным своему слову и своим оценкам, неутомимым тружеником, наделенным редкой способностью находить деньги везде, где бы они ни таились. Разве виноват он был в том, что не боялся рисковать? Разве греховным было его умение отыскать в книгах ответы на поставленные задачи, о которых остальные даже не подозревали, безмятежно пребывая в застойной рутине? Все эти идальго и их приспешники, служители Церкви и армейские чины, даже не догадывались, что он никогда ничего не украл у Бернардо Фелипе и ничего никогда не украдет. Они и представить себе не могли, что никто не мог бы управлять вверенным ему имуществом лучше, чем он, сумевший не только сохранить все состояние, но и приумножить его. Но уже тогда, столько лет тому назад, поговаривали, что он ворует. Уже тогда зависть порождала клевету.
Ему не помогли ни принятые меры предосторожности, ни благоразумные действия, исполненные покорности по отношению к тем, кого он считал старейшинами города, ни привлечение дам из аристократических домов самыми изысканными товарами. Он приложил все старания к тому, чтобы распределять если не справедливым, то во всяком случае разумным и целесообразным способом лучшие товары, которые он доставал путем контрабанды; он пытался задобрить патрициев через их собственных жен. Так, в самых знатных домах Рибадео он всегда предлагал лучший балтийский лен для прекрасных дам, и всегда по лучшим ценам, лучшие вина в лучшей посуде для самых выдающихся идальго, которым предстояло пить их за столами, накрытыми самым изысканным на всем бискайском побережье образом. А посему и самое вкусное оливковое масло, и водка из самых надежных партий тоже были для них.
Он делал это потому, что был убежден: стоит немного потерять на этих особых предложениях, чтобы получить соответствующие компенсации в чем-то ином, обретя взамен безопасность и доверие, соучастие и помощь, если не сдержанность и даже забвение. Но они не простили ему и этого тоже. В результате этих безвозмездных подношений, не всегда, но в большинстве случаев, зависть проявила себя тем, чем она является на самом деле: чумой, распространяющейся легко и быстро, порождая беспамятство.
Он скопил слишком много богатства за слишком короткое время, но разве его вина, что он обладал даром ясно видеть многие вещи? Не было его вины и в том, что он легко одерживал победы над женщинами и умел непринужденно вести приятную беседу, когда считал это необходимым: не раньше и не позже, лишь тогда, когда ему это было нужно и он надеялся извлечь пользу из потраченного времени. Но он ни в коем случае не предавался беседе, если предполагал, что разговор окажется чем-то бесполезным, расточительством, чего он никогда себе не позволял. Если же это было не так, если беседа открывала перед ним манящие горизонты, исключительно усилием воли он превращался в весьма красноречивого человека, умеющего тратить время на то, чтобы очаровать юную даму или ублажить старейшин города, взиравших на него с уверенностью, что сей юноша обладает необыкновенными способностями и силой характера, а посему следует не выпускать его из виду, всегда держать рядом и не поворачиваться к нему спиной; иметь его под рукой, поблизости, но соблюдая правильную дистанцию, которая может оказаться спасительной в том или ином смысле, в зависимости от ситуации. Тогда он умел говорить много и долго, становясь при этом удивительно приятным, и очарование его улыбки было столь же велико, сколь суровым становился взгляд, когда он не мог разглядеть на сокрытом от его глаз горизонте ничего, что бы имело хоть какое-то отношение к интересам, которые он себе наметил с самого детства.
Дом в Рибадео. Там был балкон с ажурной чугунной решеткой, выкованной на его фабрике; здание было отгорожено от людных мест оградой из копий с острыми наконечниками и отдалено от бойких мест. Дом возвышался над ярмарочной площадью, и попасть туда можно было с юго-западной стороны, поднявшись по необычно широкой лестнице, воспринимавшейся как оскорбление всеми, кто вынужден был часто подниматься по ней, промокая под дождем, тоскливо высматривая, ждет ли их кто-нибудь на пороге. Теперь он пуст. Лишь слуги пришли сюда в ожидании хозяина, и, когда он вошел в дом, они уже стояли в просторном вестибюле, выстроившись как на параде, словно хотели показать ему, что они выполнили все, чего от них ждали.
Он вошел и прямиком направился в свою спальню, даже не удосужившись ни с кем поздороваться. Он мечтал об одиночестве, оно было ему необходимо, чтобы вспомнить одно и постепенно начать привыкать к другому. Завтра утром у него будет время расспросить о подробностях строительных работ и найти Лусинду. Сейчас же он намеревался отдохнуть. Он распорядился, чтобы ему принесли что-нибудь поесть в комнатку, расположенную перед спальней и служившую ему кабинетом; он собирался расправиться с едой, вглядываясь в дали дальние, заключенные в глубине его «я», пребывающего в сей момент весьма далеко от этих майских сумерек. По небольшой лестнице отсюда можно было подняться на башенку, поглядеть на морской горизонт в ожидании прибывающих кораблей или просто созерцать море и мечтать обо всех сокрытых в нем тайнах. Он заперся в комнате, уселся на низкое креслице и, пока разувался, предварительно повесив кафтан на спинку стула и небрежно бросив парик в изножие кровати, нерешительно вздохнул, будто не зная, на счет чего отнести свою печаль.
Как быстро пронеслась жизнь! В 1773 году Бернардо Фелипе, только что приехавший из Мадрида в поисках денег, необходимых, чтобы выплатить полную стоимость мадридского дома на улице Леон — номер не то 17, не то 19, возможно, и 21, он точно не помнил, — поручил ему отправиться за получением ренты, которую должны были ему арендаторы кадисских домов. Принимая это поручение, Антонио и представить себе не мог, что будет значить в его жизни эта поездка, на которую он так легко решился. Бернардо нужны были деньги, и он ехал за ними, не ведая о том, что ему суждено во время этого путешествия обрести свое счастье и заложить основы будущего, в котором сегодня он сам не знал точно, довелось ли наслаждаться или мучиться.
В то мгновение, когда началось его путешествие, покидая пристань Рибадео, он бросил последний взгляд на этот дом, имевший уже вполне законченный вид, нуждавшийся лишь в небольших завершающих штрихах. Он строил его постепенно, совершая все более рискованные торговые сделки, мало-помалу превращаясь в процветающего коммерсанта, которого некоторые считали любимцем фортуны, а многие боялись. Но при этом он не переставал обслуживать интересы Бернардо, о чем последнему было прекрасно известно, так что Антонио никогда даже не пытался подтверждать каким-то образом свою честность, впрочем, и Бернардо, со своей стороны, никогда этого не требовал, — так уверены они были друг в друге, так незыблема была их дружба.
Бернардо приехал из Мадрида, с тем чтобы доверить ему права, позволяющие получить плату в размере 420 песо за наем дома в Кадисе на Аламеде; 700 песо — за дом на улице Мурга; 625 песо — за дом на улице Марина; 312 — за самый маленький дом, на улице Чика; еще 450 песо приносил дом на улице Сан-Хуан-де-Андас; итого — 2507 песо в год, что составляло после пяти лет отсрочки в платеже двенадцать тысяч тридцать пять песо, как раз необходимых Бернардо для совершения сделки; Антонио согласился самолично отправиться взыскать эти деньги, дабы придать большее значение и большую силу процедуре возвращения капитала, который уже можно было считать почти полностью утраченным. Это была последняя попытка взыскания долга, не сулившая особой удачи, ибо уже неоднократно предпринимались хлопоты, и все заканчивалось безуспешно. А ведь двенадцать тысяч песо — это целое состояние.
В тиши комнаты, затерявшейся в громаде его дома в Рибадео, ожидая, пока ему принесут легкую закуску, Антонио Раймундо вспоминает это плавание в Кадис, к тому времени самое длинное его морское путешествие. Он уверен, что и теперь в состоянии воспроизвести в памяти образ, возникший при последнем взгляде, брошенном им тогда на строящийся дом, восстановить тогдашний вид особняка, расположенного прямо над Старой пещерой, если глядеть с моря, как смотрел он как раз перед тем, как корабль лег на левый борт, держа курс в одно из самых бурных морей, какие только есть в мире, то, что начиналось за лиманом. На дом Гимаран, в котором он тогда жил, он поглядел лишь мельком. И сделал это лишь для того, чтобы помахать на прощание рукой своему другу и поручителю.
Как и во время первого плавания в Ферроль, еще относительно недавнего, с ним находился Маноло Пидре, крепко держа в руках руль его судьбы. Но теперь он уже был капитаном судна, поскольку Антонио сам повысил его в чине вскоре после кончины дона Бернардо, когда Бернардо Фелипе решил сделать друга главным управляющим всего состояния, унаследованного им от отца, горя желанием уехать в столицу, где надеялся удовлетворить свои прихоти.
