— Не убьют. И голуби и ребенок — это все символы. В полночь перережут тесемки, которыми привязаны голуби. Голуби — это души Хасана и Хусейна. Их полет в небо будет сопровождаться благоговейными воплями богомольцев.
— А ребенок?
— Он изображает осиротевший персидский народ.
— Кто еще пройдет?
— Люди, которые будут ударять себя кончарами в голову.
И в самом деле, последовала новая кровавая процессия. Шли люди в белых полотняных рубахах до пят. Головы у всех были обриты. В правой руке каждый держал кончар. Левой рукой один цеплялся за пояс другого, чтобы не упасть от потери крови или чтобы поддержать товарища, если тот пошатнется.
Эти богомольцы тоже шагали по обеим сторонам улицы, и некоторые из них шатались. Лица у всех были серые. Среди взрослых шел и мальчик лет пятнадцати. Песня, напоминавшая заупокойный псалом, в устах этих персов превратилась в пронзительный вопль: «Хасан! Хусейн!..»
В конце каждой строфы песни при свете факелов сверкали кончары, и люди касались ими своей бритой головы.
Все обливались кровью. У некоторых кровь лилась ручьями по ушам и по носу, обагряя полотняные рубахи. Факелы шипели, пламя металось по ветру, и искры дождем падали на окровавленные головы.
— Хасан! Хусейн!..
В воздухе стоял тяжелый запах дымящейся крови.
Эва закрыла глаза.
— Страшно!
— Говорил же я тебе: оставайся дома. Такой путь женщине не по силам. Закрой глазки, козочка моя.
Эва тряхнула головой и открыла глаза.
— Вот нарочно буду смотреть!
И, побледнев, упорно глядела на кровавое богомолье.
Гергей был спокойней — он с детства привык к крови. «Да ведь это и не страшно, а скорее удивительно, что люди добровольно проливают свою кровь, — думал он. — И против таких людей почти сто лет беспрерывно бьется венгр!»
Он посмотрел через головы окровавленных людей на противоположную сторону улицы.
Странно, что мы всегда чувствуем, когда чьи-нибудь глаза пристально смотрят на нас.
Гергей взглянул прямо туда, откуда были устремлены на него глаза двух людей.
Один был с виду армянин — тот самый адрианопольский ага, солдаты которого с легкой руки Гергея взлетели на воздух.
Второй был Юмурджак.
Случилось это еще прошлым летом. Однажды утром Майлад поджидал Балинта Терека возле дверей.
— Большая новость! Ночью прибыли новые узники.
— Венгры? — удивленно спросил Балинт Терек.
— Не знаю еще. Когда утром отперли ворота, я слышал звон цепей во дворе. Я ведь различаю звон цепей каждого узника. Даже лежа в постели, узнаю, кто проходит мимо моих дверей.
— Я тоже.
— Утром я слышал незнакомый звон цепей. Привели не одного человека, а двоих, троих, может быть, и четверых. Они прошли по двору, гремя цепями. Но куда же их повели? Неужели в Таш-Чукуру?
Таш-Чукуру — это похожая на пещеру темница в Семибашенном замке, камера смертников, устроенная в подземелье, под Кровавой башней. Тот, кто попадает туда, очень скоро знакомится с высочайшими тайнами надзвездного мира.
Узники побрели в сад, где они обычно проводили время на прогулке. Но в этот день они не разглядывали, насколько подрос кустарник, не следили за облаками, плывущими в Венгрию. С беспокойством ждали они возможности повидать новых узников.
На ногах у них уже не было цепей. Несметные богатства, которые жена Терека переслала султану и пашам, не отперли двери темницы, но сняли кандалы с ног Балинта.
Оба узника были уже стары, а замок стерегли двести пятьдесят солдат вместе со своими семьями. Никому никогда еще не удавалось бежать из Семибашенного замка.
Внутренняя стража сменилась. Во дворе появился пузатый молодой бей и отдал распоряжения уходившим стражам.
— Трое пусть идут на камнедробилку, — говорил он, тяжело дыша, точно жирная утка. — Да, трое пусть пойдут на камнедробилку и дробят камни.
Он назвал троих назначенных солдат по именам, затем обратился к двум низкорослым солдатам:
— Возвращайтесь через час, — займетесь уборкой арсенала. А вы…
Балинту Тереку не терпелось, чтобы бей закончил свои распоряжения, и он, будто прогуливаясь, подошел поближе.
— Доброе утро, Вели-бей! Как ты спал?
— Спасибо. Плохо спал. Нынче подняли меня спозаранку. Из Венгрии прибыли три новых узника.
— Уж не монаха ли сюда привезли?
— Нет, какого-то барина. И он ужасно настойчивый! Впрочем, он, может быть, и не барин, а нищий. На нем даже приличной рубахи нет. Сообщают, что он подстерег будайского пашу и ограбил.
— Будайского пашу?
— Да. С ним привезли и двоих его сыновей.
— А как его зовут?
— Я записал, да не помню. У вас у всех такие чудные имена, разве упомнишь!
Бей кивнул головой, повернулся и пошел, вероятно, собираясь снова завалиться спать.
Балинт Терек в полном смятении вернулся в сад и сел на скамейку рядом с Майладом.
— Напал на будайского пашу? Кто же это может быть?
— Нищий? — размышлял и Майлад. — Будь он нищим, его не привезли бы сюда.
— Кто бы он ни был, но первым делом я дам ему одежду.
Узники размышляли и строили всякие догадки до самого обеда. Перечислили фамилии многих и многих венгерских и эрдейских вельмож, но пришли к заключению, что ни один из носителей этих имен не посмел бы так обойтись с будайским пашой — ведь паша ездит в сопровождении большой свиты.
— Кто это может быть?
Наконец, в час обеда, которым их кормили за общим столом, накрывавшимся на теневой стороне внутреннего двора, появился новый узник.
Оба венгра смотрели во все глаза. Но пришелец был им незнаком. Какой-то низенький и коренастый смуглый человек с проседью и с небольшой лысиной на макушке. Одет он был в изодранный венгерский холщовый костюм. Рядом с ним шли двое юношей, одетых чуть получше. Одному на вид было лет двадцать, другому — двадцать пять. По чертам лица можно было заключить, что меж собой они братья, а старику — сыновья, хотя оба были на голову выше отца.
На ноги старику уже надели те же легкие стальные кандалы, которые проносил два года Балинт Терек. От долгого употребления они блестели, словно серебро.
Майлад поспешил навстречу узнику. Он не знал его, но видел, что это венгр. Балинт, глубоко растроганный, стоял у стола и пристально смотрел на старика.
Майлад, не в силах произнести ни слова, обнял его.
— Брат мой…
Но Балинт стоял неподвижно и вдруг крикнул, дрожа от волнения:
— Кто ты?
Старик опустил голову и пробормотал еле слышно:
— Ласло Морэ.
Балинт отпрянул, словно от удара, отвернулся и сел на место.
Отшатнулся от нового узника и Майлад.
Юноши, опечаленные, стояли за спиной отца.
— Здесь будет ваше место, господа, — распорядился Вели-бей, указав на тот конец стола, против которого сидел обычно Балинт Терек.
Балинт Терек встал и отчеканил:
— Если их будут кормить за этим столом, я тут есть не стану! — и, обернувшись к слуге, стоявшему у него за спиной, сказал: — Принеси мне тарелку в комнату.
Майлад постоял секунду в нерешительности, потом и он приказал своему слуге:
— Неси и мою тарелку, — и пошел вслед за Балинтом Тереком.
Вели-бей пожал плечами и, бросив взгляд на Морэ, спросил:
— Почему они презирают тебя?
Морэ мрачно смотрел вслед уходившим.
— Потому что они венгры.
— А ты разве не венгр?
Морэ пожал плечами.
— То-то и оно, что венгр. Два венгра еще могут ужиться, но трое уж непременно поцапаются.
Две недели Балинт Терек не выходил из своей комнаты, даже не гулял во дворе. Так же поступал и Майлад. Он слушал рассуждения Балинта Терека о новой вере, которую распространили знаменитый Мартин Лютер и Жан Кальвин.
— Это и есть истинная христианская вера, а не та римско-латинская, которая распространилась по всему свету, — говорил Балинт Терек.
Наконец и Майлад перешел в новую веру. Написал даже в письме своему сыну Габору, чтобы он дома призадумался над этим учением.
Но уж очень им надоело сидеть в четырех стенах. Однажды Балинт Терек сказал:
— Пойдем спустимся в сад.
— Да ведь там этот разбойник!
— Может, его и нет в саду.
— А если он там?
— Ну и пусть себе! Мы с ним разговаривать не станем. А гулять в саду мы имеем такое же право, как и он.
Майлад улыбнулся.
— Право? Стало быть, у нас есть какие-то права?
Балинт усмехнулся.
— Есть, конечно, пес их дери. Мы ведь старожилы, а этот Ласло Морэ только две недели назад приехал.
И они спустились в сад.
Под платаном сидел персидский принц — тоже давний узник, как и они, да еще какой-то азиатский царек, почти отупевший от горя и скуки. Он играл с персом в шахматы. Вот уже много лет они с утра до вечера играли в шахматы, не перекидываясь при этом ни единым словом.
Балинту и Майладу оба шахматиста были так же хорошо знакомы, как Мраморные ворота, белевшие между Кровавой и Золотой башнями, или как огромного роста знатный курд, которого за грубые слова в адрес султана недавно заковали в тяжелейшие цепи. Поникнув головой, сидел он с утра до вечера у зарешеченной двери в темнице Кровавой башни либо лежал, изнемогая от тяжести цепей. А взглядом он с завистью следил за узниками, которые прогуливались между кустарниками.
