— Ать–два, левой, левой! Подравняйсь, ор–р–рлы!
И солдаты расправляли плечи. Начищенные до золотого блеска бляхи с орлом сверкали на ремнях.
Затем проехали три конных офицера, с золотом погон на шинелях. За ними маршировал громадного роста солдат, с синим зубчатым флажком на штыке винтовки, которую держал в руках. Следом чеканила шаг ровная колонна солдат, с блестевшими на выглянувшем солнце штыками.
— Это семёновцы! — неожиданно хлопнул по плечу Акима подошедший Дубасов
— Тьфу ты, Дуб, испугал меня, — вздрогнул от неожиданности Аким, здороваясь с другом.
— В газете прочёл, что сегодня перед Зимним дворцом Его императорское величество проводит высочайший смотр войскам. Потом егеря пойдут, кирасиры, казаки и артиллерия.
— Ух ты-ы! Слушай, господин Дубинов…
— Дубасов. Могу и по шее…
— Тогда извиняюсь. Давай латынь и математику промажем, а сами на парад поглазеем?!
— А чо, давай! — без раздумий согласился тот.
Поймав извозчика, помчались к Зимнему.
— Я видел, как вчера из Гатчины кирасиры ехали. Замёрзли — страсть! Все каски и кирасы в инее, аж сосульки висят. Рожи красные… К конногвардейскому манежу направились.
— Походи–ка, Дуб, в железяках, и сам покраснеешь как осина.
— Чего-о? Ща точно схлопочешь…
— А сосульки на чём висели? — хохотнув, передёрнул плечами Аким.
Находясь без движения, он стал мёрзнуть.
Где–то на площади грянула музыка.
— Скорей, скорей! — торопили они «ваньку».
По тротуарам, посмотреть на бесплатное представление, тянулся к площади народ.
Найдя свободное место, друзья замерли, наблюдая, как выстраиваются войска, и какой–то генерал объезжает полки, здороваясь с ними.
Слышался дружный, резкий, солдатский ответ.
Генерал, казалось, был доволен.
Из труб домов на Мойке клубился белый дым, расползаясь в розовых лучах всходившего над зданием Главного штаба солнца.
Стыли ноги и руки. Приплясывая и растирая уши и щёки, друзья с интересом наблюдали за происходящим.
А войска всё подходили и подходили. Слева от них строился квадрат пехоты. Справа разворачивался кирасирский полк. Тускло мерцали золотом латы и каски. Рядом расположились казаки.
Неподалёку, на площади, Аким увидел небольшую группу молоденьких подпоручиков. Они курили, притоптывая ногами в до блеска начищенных сапогах, и смеялись чему–то, слушая высокого, с небольшими усиками офицера, не заметив, как сзади подошёл полный широкогрудый генерал.
«Ага, сорокавосьмирублёвые, будет вам сейчас», — позлорадствовал Аким, удивляясь в душе, что хочет находиться рядом с ними.
Генерал кашлянул, с отеческой улыбкой поглядывая на офицериков. Затем, напустив на лицо строгость, набрал в грудь воздуха и что есть мочи рявкнул:
— Сми–и–и-р–р–на-а!
Даже Аким с Дубасовым перепугались и стали во фрунт. Чего уж говорить об офицериках.
Бросив папиросы, как юные кадетики разбежались по своим ротам от грозного командира, который с трудом прятал в седых усах добродушную улыбку, видимо вспоминая свою, так быстро пролетевшую юность.
А солнце поднималось всё выше, сверкая в окнах Зимнего дворца, серебром блестя на штыках, играя на стали вынутых из ножен сабель и огнём горя на меди полковых оркестров.
— Р–р–авня-я-яйсь! — раздалась команда.
Пехотный полк замер, повернув головы направо.
— Смир–р–рна-а! — стали во фрунт, приставив к ноге винтовки.
Даже досужие зеваки перестали грызть семечки, ёрзать, болтать и топать ногами, обивая с обуви снег.
— Они что, и дышать перестали? — зашептал на ухо Акиму Дубасов.
— Напле–е–чо! — услышали команду.
Чётко исполнив приём, солдаты замерли.
— Винтари–то тяжёлые, а они вон как ловко… Раз — два, и готово, — опять зашептал Дубасов, с восторгом наблюдая за солдатской выучкой.
После криков команды, звуков музыки и топота ног, наступила тишина.
Только застывшее синее небо над головой, клубы бесшумного белого дыма и высокое, безразличное солнце.
Дубасов опять хотел что–то прошептать, но не решился, подумав, что шёпот громом раздастся в тишине площади.
Торжественная тишина!
Грозная тишина Российской мощи.
Величественная тишина России.
Напротив Акима возвышалась Александровская колонна. Символ победной отечественной войны 1812 года.
«Деды и прадеды этих солдат, из тех же полков, отвели от России нашествие… Вот они, эти полки… Русское воинство! Да ведь я… Я тоже русский, — может, впервые осознал себя и свою причастность к России, к её славе, к её силе… Несказанная красота… — даже задохнулся Аким, оглядываясь вокруг. — Строгая красота Севера… Красота Петербурга… Красота России… И я стою здесь! В центре всего этого!..»
Небольшой порыв ветра нарушил торжество тишины.
С шумом затрепетали флаги над головой и зашевелились значки и флюгера на красных, жёлтых и синих казачьих пиках. Ветер разорвал клубы дыма, и Акиму даже показалось, что благодаря этому, всё пришло в движение.
Затрещали барабаны и взвыли пехотные горны. Под эти звуки на площадь выехала кавалькада всадников, возглавляемая самим императором.
Аким его сразу узнал. Государь ехал на белом в яблоках жеребце, изогнувшим шею и будто гордившимся своим седоком. За ним следовал блестящий кортеж генералов, среди которых он увидел своего отца.
Внезапно трубы и барабаны стихли, и Аким услышал ровный голос императора, но слов не разобрал. Через несколько секунд напряжённой тишины раздалось громкое, дружное «Ура-а!»
Когда голоса стихли, вновь загремели барабаны и загудели трубы.
Государь с сопровождающими проехал дальше и Аким с Дубасовым, толкая зевак, стали пробираться к тому месту, где он остановился. Замёрзшие ноги плохо слушались и были словно ватные, но Аким не обращал на это внимания, завидуя молодым, чуть постарше него, юнкерам, которые восторженными свежими голосами радостно отвечали:
— Здравия желаем, Ваше Императорское Величество.
После их ответа музыканты заиграли гимн, и загремело ликующее и бодрое юнкерское «Ура-а!»
Император поехал дальше и по мере его движения «Ура» прекращалось в одном месте, и восторженно гремело в другом.
Аким наслаждался русским победным «Ура», и мощными звуками российского гимна. Слёзы выступили у него на глазах, и вместе с солдатами, вместе со всем народом он кричал «Ура!» своему императору, он кричал «Ура!» своей России. И великая гордость переполнила его сердце в тот миг.
Гордость — что он русский!
Гордость — что это его император. Северный монарх… Вождь великого народа, не боящегося врагов… Если бы сейчас император подъехал к нему и сказал — умри! Умер бы, не задумываясь….
Такие же чувства, видел он, бушевали и в душе его друга.
Неожиданно царь подъехал и остановился неподалёку от них.
Чуть поодаль от него расположился оркестр. Свита рядом с государем поуменьшилась. Отца Аким уже не видел.
Через минуту загремела музыка, и полки стали проходить мимо своего главнокомандующего. Солдаты молодцевато и весело отвечали на похвалу императора.
— Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
Затем по брусчатке провезли пушки. Следом — кавалерия.
Впереди гвардейского полка ехал отец. Как сейчас он любил его, любовался им и мечтал быть таким же бравым генералом… За полком отца пронеслись казаки и последними, держа равнение на государя, лихо отбивали шаг, строя из себя бывалых вояк, безусые юнкера.
«Такие же как я, — глядел на них Аким. — Всё! Решено! Иду в училище!»
Глядя на молодых ребят, Николай заулыбался и произнёс:
— Надежде русской армии, ура, господа!
И юнкера так молодецки рявкнули «Ур–а–а», и с таким армейским шиком отбивали шаг, что государь захлопал в ладоши, нарушив этим строгий распорядок парада.
Вечером Аким с чувством расцеловал отца и, сознавшись в своих грехах, сообщил, что определённо пойдёт в военное училище.
Максим Акимович прослезился, потому что сбылась его мечта, и от гордости за сына.
«Рубанов растёт! Ещё один защитник Отечества!»
Ирина Аркадьевна, узнав о прогуле и безумном решении старшего сына, думала совершенно иначе.
____________________________________________
В мае Максим Акимович Рубанов поехал в Гаагу в составе российской делегации, чтоб принять участие в мирной конференции, созванной по инициативе русского императора.
В Гааге собрались представители двадцати держав, которые с треском и провалили предложения Николая о разоружении. Да и как они могли утвердить их, если принц Уэльский назвал призыв России к миру «величайшей бессмыслицей и вздором, какие он когда–либо слышал».
Кайзер Вильгельм и вовсе воспринял российскую инициативу, как государственную шутку. Вдосталь насмеявшись от этого сумасброда Ники, и наязвившись на тему — «Миротворец», он дал ответ русскому царю: «Ники, я надорвал живот от смеха. Вообрази монарха, распускающего свои полки, освящённые вековой историей, и предающего свой народ анархии и демократии…»
