– Вададай, с чего ты так сильно замерз? На улице ведь не холодно! – удивилась Кайпа.
– Ради бога, Кайпа, позволь мне сегодня у вас переночевать?
– Ночуй, конечно, о чем разговор. Слава богу, места хватит.
– Братья не пускают меня домой из-за того, что не поехал сегодня в лес. Я бы поехал, – стуча зубами, объяснял Сями, – если бы не заболел. Ломает всего, и голова кружится.
– Голоден ты, наверно, потому и голова кружится, – Кайпа поставила перед ним ужин – долю Хасана. – На, поешь. Садись и ты, – кивнула она сыну.
– Я сыт, нани. Поел у Исмаала.
– Вот и хорошо. Дров не привез, так хоть сытым приехал.
Хасан нахмурился. Бровь дернулась и застыла вверху.
– И чего так много говоришь об этих дровах. Я же сказал, завтра привезу тебе полную арбу, – значит, привезу! Если буду жив…
Сями съел очень мало и отставил миску. Мать и сын удивились. Такого не бывало.
– Кайпа, где мне лечь? – спросил Сями.
Сейчас сон ему был дороже всякой еды.
– Где тебе больше нравится, там и постелю!
– Можно здесь, у печки? Мне тут теплее будет.
– Ну что ж, ложись здесь.
Кайпа постелила матрас. Сями укрылся своей старенькой шубейкой, свернулся калачиком и затих.
И невдомек было всем троим, что стражники, сидевшие у Соси, заметили Сями, когда он стучал в дверь, и теперь кружили вокруг дома Кайпы. Они подумали, что это Дауд.
Казаки близко не подходили. Решили подождать, пока пришелец не пойдет обратно. Так будет сподручнее, а если не сдастся, то из засады стрелять безопаснее.
Кайпа долго не могла уснуть – Султан не давал. Наконец все затихли, и слышалось только тяжелое прерывистое дыхание Сями.
…Вдруг что-то грохнуло. Кайпа очнулась. В окне уже брезжил рассвет.
– Стой! – услышала она крик во дворе. Вслед за тем один за другим раздались два выстрела.
Кайпа вскочила и подбежала к окну. В дверь ворвались два казака. С испугу она и не подумала, как же они вошли, дверь ведь была заперта.
– Где оружие? – подступили они к Кайпе.
Женщина не понимала, о чем они спрашивают и чем так встревожены. Она бессмысленно смотрела на них и моргала глазами. И даже тогда, когда они встряхнули матрас, на котором раньше лежал Сями, она не подумала, почему же его-то нет на матрасе. Только вдруг сообразила в чем дело. «Вададай! Они, наверно, ищут ружье, что было у Хасана! Куда он его спрятал?»
Проснувшись и увидев казаков, Хасан тотчас кинулся к печке, но не успел. Стражник вытянул из очага ружье. Кайпа вся задрожала от ужаса, но про себя подумала: «Может, на этом успокоятся и уйдут?»
Хасан вырывался из рук казака, пытаясь дотянуться до ружья. Но силы были неравные. Здоровенный мужик, как в тисках, сжимал парнишку.
– Будь спокойней. Не зли их, – со слезами упрашивала его Кайпа. – Отдай им винтовку, а то…
Но Хасан не слушал ее. Тогда второй казак снял с гвоздя шерстяную веревку и скрутил ему на спине руки.
– Отпустите моего мальчика, собаки, – кричала по-ингушски Кайпа. – Что он вам сделал?
– Не плачь, нани, не унижайся перед ними. Ничего со мной не будет.
– Ничего не будет! Я знала, что этим кончится, знала, что накличешь новую беду на мою голову!..
– Убирайся, стерва! – оттолкнул стражник Кайпу и вывел Хасана во двор.
Хасан вел себя очень мужественно, хотя сначала немного испугался. Теперь он даже гордился, что его арестовывают, как настоящего мужчину. Вот если бы Кайпа не плакала, тогда бы он чувствовал себя совсем спокойно.
– Перестань, нани! – попросил Хасан, когда она выбежала вслед за ним. – Не плачь…
– О дяла, почему ты во всем жесток с нами, – причитала Кайпа. – Хоть бы раз пощадил! Сидишь у себя в небе и будто ничего не видишь и не слышишь.
Кое-кто из соседей, разбуженных выстрелами, заглянул во двор и, увидев казаков, молча отходил.
– Люди, помогите! – кричала Кайпа.
Показался всадник. Это был старшина Ази. Ему сообщили, что убит абрек.
Увидев его, Кайпа немного успокоилась. «Уж он-то поможет, – подумала она. – Ведь Ази – старшина». Но Кайпа и рта не успела открыть, чтобы пожаловаться, как Ази тотчас закричал:
– Вот уже второй раз я на твоем дворе из-за непорядков! Видно, захотелось в Сибирь!
– За что в Сибирь? Что мы сделали?
– Прячешь у себя абреков! Что еще ты должна сделать?
– Каких абреков? Где ты их видишь? И мне ли до абреков!
Ази махнул рукой и, не отвечая Кайпе, повернулся к казакам. Один из них поманил его за дом.
– А ну, иди сюда! – крикнул оттуда Ази. – Сейчас я покажу тебе абрека.
На лице у Кайпы выступил холодный пот. «О дяла, кто еще там? – подумала она. – Неужели Дауд?» Но, увидев растянувшегося на грядке Сями, Кайпа обмерла.
– О дяла! – Она покачнулась, будто внезапный ураганный ветер толкнул ее в грудь. С трудом устояла на ногах и, чуть придя в себя, сказала: – Это он абрек? Посмотри на него получше.
Ази сошел с коня, повернул Сями. Он был мертв. Глаза бедняги застыли в удивлении, казалось, вопрошали: «За что?» Нижняя губа плотно прижалась к верхней, чтобы уже никогда не отвиснуть и не дрожать от обиды, от холода и мало ли еще от чего.
– Какой он абрек! За что убили человека?
Кайпа воздела руки к небу и заплакала.
Ази не слушал ее. Стражник рассказывал ему подробности события. Ази прервал его какой-то фразой, тот застыл в удивлении.
– Что? А почему же тогда убегал?
– Потому, что не все у него на месте… – Ази покрутил пальцем у виска. – Понял?
Казак молча повернулся и пошел к дому.
– А оружие? – вспомнил он, вдруг остановившись, – Рружие, которое мы нашли в доме?
– Чья винтовка? – спросил Ази у Кайпы.
– Наша. Чья же еще. – Кайпа была не из тех, кто мог бы свалить свою вину на другого, пусть и на мертвого Сями, который теперь снес бы любое обвинение.
– Разве ты не знаешь приказа? Почему вы держите в доме огнестрельное оружие?
– Это же однозарядное ружье! – покосился на Ази Хасан.
– Это неважно, какое, однозарядное, десятизарядное или такое, которое заряжают в могиле моего отца! – закричал Ази. – Приказ есть приказ! И что тут за народ! Лучше быть пастухом, чем старшиной в этом Саго шли!
Ази внимательно посмотрел на Хасана. Потом махнул казакам. Те быстро пошли со двора. Хасан забился, как рыба в силках, когда увидел, что они уносят с собой его ружье.
– Развяжи мне руки, нани! – кричал он.
– Ох, если бы они у тебя всегда были так связаны! – в сердцах сказала Кайпа. – Не делал бы, чего не следует!
– Развяжи меня, они уносят ружье!
– По голове бы тебя этим ружьем.
Сями похоронили в тот же день. До похорон раздали чапилги,[49] а собравшихся на траурное поминание угостили бараниной. Деньги, которые дали все пришедшие на похороны, сполна окупили бы и барана и все другие расходы.
Кроме вдовой сестры Сями, никто не плакал, если не считать притворные всхлипывания жен Элмарзы и Товмарзы.
Мужчины выражали соболезнование Элмарзе и уходили, в душе уверенные, что смерть принесла облегчение несчастному Сями.
Но были в селе и такие, в ком убийство невинного отозвалось новой болью и злобой к насильникам.
Летнее солнце щедрое. Не успеет взойти – шлет миру тепло. Все живое пробуждается, радуется.
И только Хусен никак не может проснуться. Правда, мать начала будить его, едва забрезжил рассвет. И поручений надавала такую уйму: присмотреть за Султаном, покормить цыплят, уберечь созревшие вишни от мальчишек. И еще что-то, Хусен сквозь дрему не все разобрал и запомнил.
Кайпа с Хасапом уже наверняка перевалили Терской хребет и едут по моздокской дороге, а Хусен все еще не может глаза продрать. Голодные цыплята забежали в открытую дверь и носятся по комнате как оглашенные, а во дворе наготове сидит стая воробьев в ожидании, когда будут кормить цыплят. Но Хусен не слышит ничего: ни цыплячьего писка, ни воробьиного чириканья.
И все же он проснулся. Со двора донеслось мелодичное, нежное пение птицы. Это тебе не воробей и не цыпленок. Хусен знает, кому принадлежит чудное пение. Это иволга. Как-то, когда точно такая же очень красивая птица, величиной почти с голубку, с яркими разноцветными перьями сидела на макушке вишни и беспечно пела свою песню, Хусен незаметно подкрался и убил ее из рогатки.
– Зачем ты убил ее? – с укоризной покосился на него оказавшийся поблизости Мажи и уверенно добавил: – Теперь за это в ад попадешь!
– Ну да! – недоверчиво отмахнулся Хусен.
– Не веришь? Спроси у моего дади.
Побежали к Гойберду.
– Конечно, в ад попадешь! – подтвердил тот. – Это же райская птица! Клянусь богом, райская.
Хусен тогда вернулся домой весь в слезах.
Кайпа долго утешала сына.
– Ты ведь не знал, что она райская! А знал бы, так ни за что бы не убил! Правда?
Хусен кивнул.
– Ты же ведь не знал, что убить птицу – большой грех. Не знал – значит, и бог тебя простит.
Хусен тогда успокоился. Но и по сей день он с болью вспоминает об этом случае и всякий раз, заслышав голос этой птицы или невзначай увидев ее, вздрагивает. Вот и сейчас: сон слетел с него мигом. Пусть поет, сколько хочет, Хусен не тронет ее…
