Польская крылатая конница не потому страшна, что рубится жестоко, не давая пощады ни врагу, ни себе, она страшна потому, что до конца, до последней точки исполняет приказы своих командиров. Напрасно казачий гетман изображает скуку.
А Хмельницкому и впрямь было не до сна и не до скуки. Он зевал от жесточайшего напряжения ума и нервов.
Все последние дни его крепостью была неторопливость. В жестах, в словах, приказах, отдаваемых без единого окрика, с деловитой крестьянской назидательностью.
Люди охотно поймались на сию хитрость. Продуманная неторопливость их вожака показалась им несокрушимой уверенностью в себе и в них. Но сам Богдан знал: это всего лишь игра. Он, человек опытный, самый большой грамотей среди казаков, видел, что от него ждут, и не обманывал надежды, подчиняя волю многих каждому своему слову.
Приказы он отдавал глуховатым голосом, заставляя слушать себя с напряжением. Это были не приказы, а внушения. Приказывать он еще не научился, да и не мог. Он не доверял каждому своему произнесенному вслух слову, но уж раз оно слетело с языка, то должно было стоять, как камень среди дороги, и он отделял слово от слова паузой. Он уже не мог позволить сотнику Хмельницкому, домовитому казаку, встать на пути у гетмана. Отныне он был гетман, и всякое слово, жест, чих были не чувствами казака Зиновия-Богдана, но были изъявлением высшей государственной воли.
Зевнул… И зевок годится на пользу государственным делам.
Уж он-то знал, Богдан Хмельницкий, сколь зыбка, а по сути своей ничтожна его теперешняя власть. Всей силы — три тысячи казаков да четыре тысячи татар, и еще неизвестно, помогать они пришли или смотреть за ним. Если им худо придется, схватят и тому же Потоцкому продадут по сходной цене.
Страх свой Богдан посадил на цепь, спрятал в подземелье душú, как Змея Горыныча.
Все последние дни казачий гетман хлопотал, словно сваха перед свадьбой.
У хорошей свахи — хорошие свадьбы. Еще ни одной головы не слетело с плеч, а у поляков трети отряда как не бывало.
5
Казаки, прибывшие в лагерь Стефана Потоцкого, привезли от Хмельницкого письмо. Гетман учтиво приветствовал сына коронного гетмана, клялся в верности королю перечислял казачьи обиды и свои собственные и просил кончить дело миром. Пусть-де польское войско уходит из пределов Украины, а польские магнаты возвратят казакам прежние вольности.
Комиссар Войска Запорожского Яцек Шемберг, выслушав письмо, сокрушенно покрутил головой:
— Не пойму старую лису! Ясно, что он посадил нас в капкан, но почему не торопится захлопнуть его, переломав нам кости?
— Он сам в капкане! — пылко возразил Стефан Чарнецкий. — Мы преградили ему путь на Украину, в тылу у него ненадежные татары.
— Теперь трудно понять, где фронт, где тыл, — проворчал пан Шемберг. — Пока у нас есть продовольствие, порох и заряды, пока лошади и люди не истощены, нужно пробиваться и уходить к Чигирину.
— Пробиться мы пробьемся, — согласился командир драгун пан Сенявский, — но потери будут велики. У нас только сорок возов, мы не сможем составить сильного табора, татары нас истерзают, как волки.
— Обоз можно бросить! — отрезал Чарнецкий.
— И пушки? — спросил Стефан Потоцкий.
— Ради спасения войска можно бросить и пушки, — поддержал Чарнецкого пан Шемберг.
— Я коронный обозный, и я против того, чтобы усиливать врага имуществом и оружием, принадлежащим его королевской милости и всей Речи Посполитой, — напыщенно, назидательно выступил сын польного гетмана Стефан Калиновский. — И почему такие разговоры? Еще несколько часов тому назад мы искали врага — и вот нашли его. Нужно подождать полковника Барабаша и сделать то дело, ради которого нас послали сюда.
Стефан Калиновский говорил как будто здравые слова, но все знали, что он глуп, и теперь вся его глупость лезла наружу. Не объяснять же, в самом деле, пану коронному обозному, что отряд в первой же стычке потерял тысячу казаков, которые не погибли под саблями и пулями, а изменили. Конечно, можно, а может быть, и нужно подождать полковника Барабаша с его сильным отрядом, но ведь у Барабаша под рукой все те же казаки, а что, если и они… Нет, лучше об этом не думать, но только как не думать… Все посмотрели на Стефана Потоцкого.
— Пан коронный обозный прав, — сказал Потоцкий, — мы искали врага. Но беда в том, что не мы нашли его, а он подкараулил нас… И все же отступление слишком рискованно. Мы не знаем, какими силами располагает враг. Если к Хмельницкому на помощь пришел хан, нам не уйти из степи.
— Коли Хмельницкий так силен, почему он затеял переговоры? — опять же с вызовом спросил Чарнецкий.
— Может, для того только, чтобы сохранить видимость дружелюбия к Речи Посполитой и к королю, — сказал пан Шемберг. — Хмельницкий озабочен не нашим уничтожением, а будущими переговорами.
— Какие переговоры! Какие переговоры! — вскричал Чарнецкий. — Все казачье племя нужно — под корень.
— Милостивые паны, мы пустились в разговоры беспредметные. — В голосе Стефана Потоцкого прозвенела власть. — Мы дадим Хмельницкому следующий ответ: вопросы, поставленные им, мы решать не вправе, потому что такие вопросы решает сенат и король. Мы предложим Хмельницкому, в обмен на помилование ему и его бунтовщикам, немедленно сдаться. Приказываю продолжать укреплять лагерь. Я убежден, что у нас достаточно отваги и воинской выучки, чтобы отбить все атаки неприятеля и дождаться помощи.
Заря не поспела за молодым командиром. Все спали: небо, казаки, поляки, а Стефан Потоцкий уже был на ногах, осматривал с паном Шембергом позиции.
За рекою Желтые Воды — лагерь Хмельницкого, слева и с тыла — река Зеленая, справа — топкая низина. Удобнее всего отступать налево, через мелкую на изгибе речку Зеленую и по лесистой балке Княжьи Байраки.
— Какое сегодня число? — спросил Потоцкий.
— Двадцать четвертое апреля, — ответил пан Шемберг.
— Если отец узнает, что к Хмельницкому пришел хан, нам придется надеяться только на свои силы.
Пан Шемберг сурово шевельнул бровями.
— Твой отец поступит правильно. Его небольшая армия — единственная военная сила на Украине. Потерять ее — потерять Украину.
Стефан, оглаживая шею своего прекрасного коня, усмехнулся, покрутил головой.
— Я вслед за паном Калиновским могу сказать: еще несколько часов назад мы искали врага и, столкнувшись с ним, оказались в безвыходном положении. Ладно бы мы — плохо оперившееся рыцарство — прозевали смертельную угрозу, но, оказывается, смертельная угроза нависла над всей Украиной. Правда, поняли мы это здесь, еще ни разу не схватившись с врагом, но уже потеряв тысячу воинов. А ведь в Чигирине этого не понимают.
— Будем надеяться на лучшее, — сказал пан Шемберг.
— Я надеюсь только на гонцов.
И только он сказал эти слова, послышался конский топот. На холм выскочили два всадника с пиками. На пиках торчали головы гонцов. Казаки воткнули пики в землю перед польским лагерем и ускакали прочь.
Пан Шемберг перекрестился. Стефан Потоцкий закрыл глаза и повернул лошадь к своему шатру.
— Хватит ли сметки у полковника Барабаша поискать нас в степи, — сказал он то ли Шембергу, то ли себе.
6
Полковник Барабаш, с выкрученными за спину руками, сидел между двумя другими полковниками, Ильяшом и немцем.
На Каменном Затоне, где реестровое казачество ожидало Стефана Потоцкого, кипела черная рада.
Ганжа пробрался в казачий лагерь за полночь. Разговор его с казаками был недолог.
Филон Джалалия, старый запорожец, счастливый в бою, будто белый сокол у него за пазухой, собрал вокруг себя самых надежных людей, напал и вырезал отряд немецких наемников.
Барабаш, разбуженный воплями умирающих, кинулся с оружием в руках на помощь немцам, но людей с ним было мало, и, окруженный восставшими казаками, он сдался.
Рада была крикливая. Может, и не все пошли бы к Хмельницкому, но куда теперь денешься. За убитых немцев поляки все равно шкуру сдерут. На телегу с пушкой забрался Филон Джалалия.
— Казаки! Время теряем попусту. Наши братья на Желтых Водах бьются за волю матери Украины, а мы лясы точим. Прихвостней в воду, и — в поход! Украина слезами умывается, ждет нас.
— В полковники Филона! — закричали казаки.
— Зачем меня? Есть и поумней моего! Хотя бы кум Хмельницкого, пан Кричевский.
— Пан Кричевский Хмельницкого в тюрьму сажал, в Сечь ходил, на усмирение. Тебя хотим! Джаджалыха!
И полковничий пернач оказался в руках Филона Джалалии.
Бывших полковников, связанных по рукам-ногам, кинули в челн, отвезли на глубокое место и утопили.
Едва казачье войско изготовилось к походу, показались татары.
— К бою! — приказал Джалалия.
