Лепид умолчал о своей ненависти к Калигуле, злоупотребившему их дружбой, оскорбившему его мужское достоинство. Когда он вспоминал произошедшее той ночью, его одолевала такая жажда мести, что начинали трястись руки.
Агриппина обратила к нему строгое красивое лицо, так походившее на лицо их с Калигулой матери. Она унаследовала и ее сущность: была горда, даже надменна, честолюбива и, когда того требовали обстоятельства, хитра. Мужчины служили для нее только средством достижения цели, и если она делила с одним из них ложе, то едва ли испытывала страсть и удовольствие, а думала лишь о своем благополучии.
— Меры? Что ты имеешь в виду?
— Ответь сначала на мой вопрос, но, пожалуйста, откровенно. Ты любишь Калигулу как брата?
— Нет! — твердо сказала Агриппина. — Я люблю и ценю свою сестру Ливиллу, а его презираю и говорю об этом не только тебе. Он сам имел не раз возможность слышать мое мнение о нем.
— Но ты не чувствуешь себя в опасности?
— До сих пор, пожалуй, нет, но после рождения сына у меня появились сомнения. Калигула в любом родственнике мужского пола видит угрозу. Это давно известно.
— Да от них никого и не осталось, кроме дяди Клавдия, которого никто не принимает всерьез.
— Ты забыл моего сына, Лепид. Пока у Калигулы нет собственных детей, в любом из мальчиков нашей семьи он видит претендента на трон.
— Ты права. Что касается меня, я ничего не боюсь, пока Друзилла делит с ним ложе. Но если она ему надоест или он предпочтет ей другую, и я окажусь в опасности. Возможно, так далеко не зайдет…
Агриппина покачала головой.
— Я сестра обоим и уверяю тебя: пока жива Друзилла, никакая другая женщина не удержит Калигулу больше двух дней. Вспомни хотя бы Орестиллу.
— Ах, Агриппина, если бы Тиберий тогда выдал тебя замуж за меня, все могло бы быть по-другому.
— Я бы тоже предпочла тебя Агенобарбу, можешь быть уверен.
Лепид поклонился.
— Твои слова меня радуют.
Агриппина, которая видела в Лепиде возможного помощника и союзника, изобразила на лице теплую улыбку.
— Твои откровенные слова, Лепид, произвели на меня впечатление и вселили надежду — я имею в виду надежду на перемены.
— Ты красива, Агриппина. Если бы не траур, я мог бы…
Агриппина встала.
— На сегодня достаточно.
Она по-сестрински поцеловала его, отведя готовые обнять ее руки.
— Всему свое время, Лепид. Мы должны быть терпеливы, как бы тяжело нам это ни давалось.
Лепид остался доволен своим визитом. Теперь нужно было выжидать, пока ненависть к Калигуле не охватит все больше народа. Противников у него скоро будет так много, что Сапожок окажется не в силах всех убить.
Корнелий Сабин быстро привык к службе, которая едва ли требовала участия души и состояла в основном из ряда четко расписанных действий. Он выслушивал доклады, обсуждал с легатом повышения и выполнял много других обязанностей. Временами в Эфес прибывали знатные римляне, которых трибуны должны были встречать и потом с десятком солдат сопровождать в город. Короче говоря, Сабин служил добросовестно. Самое главное — он был в Эфесе.
Свой первый свободный день Сабин посвятил осмотру города. Его сердце — внушительных размеров агора — состояла из верхней и нижней частей и располагалась как раз в самом центре долины. Дома разросшегося за последние десятилетия города карабкались вверх по склонам Пиона и Корессия вплоть до того места, где отвесная скала делала дальнейшую застройку невозможной.
Для торговцев всеми видами товаров Эфес был золотым дном. Сотни лавок выстроились плотными рядами в тени аркад между храмом и огромным амфитеатром. Тут могли разместиться больше двадцати тысяч человек, и в дни празднеств, посвященных богине Артемиде, как заметил с гордостью один житель Эфеса, здесь не оставалось ни одного свободного места.
После первого беглого осмотра Сабин отправился к Портовой улице, протянувшейся почти на полмили немного в сторону от театра. По обеим ее сторонам в самых дорогих и самых лучших торговых лавках выставлялось на продажу все, чего жаждала душа пресыщенной городской знати.
Но Сабину не было дела до разноцветных шелков, миниатюрной глиняной посуды, изделий из благородной древесины, украшений, ароматических масел и всего остального, что с каждым днем делает богатый город еще богаче.
В многочисленных лавках покупателям предлагались исключительно предметы религиозного поклонения и освященные дары. На прилавках лежали фигурки Артемиды, выполненные из дерева или глины, камня или золота, рядом стояли большие статуи богини, высеченные из мрамора или отлитые из бронзы. Сабин лишь мельком посмотрел на Артемиду, поскольку его влек порт.
О Елене и ее семье он знал лишь то, что ее отец судовладелец, а будущий муж — трижды проклятый Петрон! — из семьи кораблестроителей.
Сабин был в отчаянии из-за того, что тогда, в Эпидавре, ему не пришло в голову спросить имя отца Елены. С чего он должен был начинать? В Эфесе, вероятно, существовала тысяча Елен, и он не мог, в конце концов, ходить по пристани и спрашивать о судовладельце, дочь которого зовут Еленой. Значит, оставался только этот Петрон, за которым она была замужем, если, конечно, тогда сказала ему правду.
Поразмыслив, Сабин подошел к одному из кораблей и спросил о Петроне.
— Петрон? Такого не знаем. Но если тебе понадобится переправить…
Сабин быстро отошел и стал пробиваться сквозь толпу к южной стороне порта. Там как раз ремонтировали парусник. Несколько полуобнаженных рабов отскабливали нарост из ракушек и водорослей с киля, другие стучали молотками и что-то пилили на палубе. Сабин обратился к надсмотрщику.
— Прости, если мешаю работать, но я здесь впервые и хотел бы знать, сколько у вас всего площадок для ремонта и постройки кораблей.
Не отрывая глаз от работы, мужчина с бородой пробормотал:
— Здесь, в порту, две. Дальше вниз, вдоль канала, есть еще несколько.
— Есть ли среди их владельцев человек по имени Петрон?
Бородач отрицательно покачал головой.
«Я по-прежнему ничего не знаю, — подумал Сабин. — По-видимому, начинать надо было по-другому».
В следующий свободный день он надел самую лучшую свою тогу, заказал дорогие носилки и велел доставить себя к портовому управлению. Стоящему в дверях охраннику Сабин сунул монету и сказал что-то о необходимости поговорить с начальником.
— О ком мне доложить, господин?
— Тит Цестий из Рима. Хочу приобрести парусник.
Начальник тут же принял его и поднял в знак сожаления руки.
— Боюсь, ты зря сюда пришел. Я отвечаю за портовые налоги, слежу за погрузкой и разгрузкой судов, определяю места причала. Тебе лучше пойти на площадку, где строят корабли, и высказать свои пожелания там.
— Но я думал, ты сможешь порекомендовать мне хорошего кораблестроителя. Кто-то называл мне имя Петрона — или какое-то похожее.
— Петрон? В нашем городе нет владельцев площадок с таким именем. Может, ты неправильно понял?
Сабин поблагодарил и вышел. Через минуту ему в голову пришла спасительная мысль.
Он отправился в одну из таверн, где портовый люд и слоняющиеся без дела горожане сидели, ели, болтали или просто наблюдали за пестрой толпой, и обратился к хозяину.
— Мне нужен посыльный. Ты можешь порекомендовать кого-нибудь?
Тот оглядел свое заведение и крикнул:
— Клеон! Подойди сюда!
Высокий молодой человек не спеша встал и лениво направился к ним.
— У господина есть для тебя поручение.
— Ты хорошо знаешь эти места? — обратился Сабин к подошедшему.
Клеон ухмыльнулся:
— Я здесь родился и еще ни разу не уезжал из Эфеса.
— Хорошо, пойдем.
На улице Сабин спросил:
— Здесь есть платные писари?
Клеон кивнул и попросил господина следовать за ним.
Писари ожидали под небольшими деревянными навесами:
— Чем можем помочь, господин?
— Мне кусок пергамента.
Сабин написал пару первых пришедших на ум строк Катулла, сложил пергамент и велел писарю поставить восковую печать, а потом протянул Клеону.
— В порту есть две площадки для ремонта кораблей и вдоль по каналу еще несколько, да ты это и без меня знаешь. На одной из них — не знаю точно, на какой — есть некий Петрон. Хорошенько запомни имя: Петрон. Расспрашивай о нем так долго, пока не найдешь. Передашь ему это послание. Сколько стоят твои услуги?
Клеон плутовато улыбнулся.
— Это может занять много времени, особенно если мне придется искать на площадках вдоль канала. С пятью сестерциями тебе точно придется расстаться.
Сабин кивнул.
— Договорились. Я буду ждать в твоей таверне. Когда вернешься, получишь еще пять. И я хочу знать, где ты найдешь этого Петрона.
— Понятно, господин. Я уже побежал.
