Легко было Плинию раздирать одежды по поводу падения нравов в сенате. Легко ему было восклицать: «Какое счастье, что моя жизнь не пришлась на то время, за которое мне стыдно так, словно я жил тогда!»
Но если бы Плиний участвовал в заседании, которое благодарило Палланта за спасительный проект и обдумывало, как вознаградить автора, то, вероятно, проголосовал бы вместе со всеми. И неизбежно позже нашел бы для себя оправдание.
Постановление, присваивавшее Палланту преторские отличия и эти миллионы, от которых он благородно отказался, было принято 23 января 52 года. Итак, это был тот самый год, когда состоялся императорский суд над евреями; тот самый, когда Феликса назначили правителем Иудеи. Это был счастливый год для обоих братьев-вольноотпущенников: один сделался прокуратором с чрезвычайными полномочиями, второй — членом сената в ранге претора.
Эти милости и почести сыпались на них не без серьезной причины. Чванство и влиятельность Палланта в ту пору объяснялись тем, что вот уже четыре года он вел крупную игру.
Еще осенью 48 года при дворе Клавдия разыгралась мрачная трагедия. Вольноотпущенник Нарцисс открыл императору глаза на то, что его жена Валерия Мессалина много лет изменяла ему; последнее время она явно праздновала медовый период с Гаем Силием. Пораженный горем и страхом, Клавдий тотчас вернулся из Остии в Рим. Он остановился в казармах преторианцев. Туда доставили всех любовников вероломной Мессалины и немедленно их казнили. Мессалина еще пыталась прорваться к мужу и вымолить у него прощение. Но Нарцисс был бдителен. Не пропустил ни ее, ни старшую весталку, которая жаждала уломать императора, чтобы тот по крайней мере выслушал жену. Тем не менее сам Клавдий вечером распорядился, чтобы «несчастная» (он употребил именно это выражение) назавтра явилась к нему для изложения своего дела. Хотя некоторые считали это свидетельством исключительной слабости императора, ход его поступков был вполне разумен. Вопрос о прелюбодеяниях Мессалины имел и политический аспект, существовали реальные опасения, что готовился государственный переворот с целью посадить на трон именно ее «мужа» Силия. Теперь, после подавления заговора и казни виновников, осталась только личная обида нагло обманываемого супруга. Теперь, однако, Клавдий мог позволить себе проявить великодушие. Ведь Мессалина являлась матерью двух его детей: семилетнего Британника и немногим старшей его Октавии. Несмотря на все вины и безумства Мессалины, трудно было лишить детей матери.
Нарцисс предвидел, каковы намерения Клавдия. Тотчас же, едва услышав его слова, он выбежал к офицеру, несшему службу, и крикнул ему:
— Немедленно исполнить приговор над Мессалиной!
На всякий случай вместе с солдатами он направил одного из своих вольноотпущенников.
Императрицу они застали в ее великолепных садах, некогда принадлежавших Лукуллу. Она лежала на земле, то плача и стеная, то предаваясь иллюзорным надеждам, то, преисполненная гнева, возмущалась. С ней находилась только мать, Домиция Лепида. Она жила с дочерью в разладе. Теперь, однако, явилась к ней. Мать говорила:
— Не жди, пока явится палач. Твоя жизнь кончилась. Единственное, что ты еще способна сделать, — это достойно умереть!
Солдаты силой высадили ворота. Офицер стоял молча. Зато вольноотпущенник не жалел бранных слов. Мессалина поняла, что это конец. Схватила в руки кинжал, пытаясь дрожащей рукой вонзить его то в грудь, то в шею. Офицер, сгорая от нетерпения, нажал на острие сильнее. Брызнула кровь…
Весть о смерти жены Клавдий внешне воспринял с полным безразличием. Такое поведение одних удивляло, других возмущало. А ведь перед лицом этой трагедии показное спокойствие было единственной маской, достойной императора. В глубине души Клавдий не мог смириться с мыслью, что Мессалина мертва — красивая, любимая и ненавидимая женщина, мать его детей. Впоследствии только один-единственный раз, и то на краткий миг, раздвинулась завеса, скрывавшая его глубочайшую тайну — что память о Мессалине по-прежнему в нем жива. Через какое-то время после ее смерти, когда подавали к столу, он неожиданно обратился к слугам:
— Почему госпожа не приходит?
Возможно, именно потому, что Мессалина продолжала жить в его сердце и мыслях, Клавдий решил снова жениться. Правда, поступая так, он нарушал торжественное обещание, которое дал преторианцам сразу после известия об измене Мессалины:
— Так как мои предыдущие браки были неудачными, я даю обет безбрачия. Если нарушу свое решение, можете меня убить!
Однако это говорилось в состоянии аффекта. Супружества Клавдия действительно были неудачными. Два первых брака завершились разводами: с Ургуланиллой — из-за ее слишком развязного образа жизни и подозрения насчет ее соучастия в каком-то преступлении; с Элией Петиной — из-за пустяковых, но тягостных недоразумений. Третьей его женой стала Мессалина.
Кому же из прекрасных римских женщин ныне выпадет честь войти в императорский дом?
То было дело чрезвычайной важности, особенно для вольноотпущенников. Возраст Клавдия приближался к шестидесяти, и он никогда не отличался крепким здоровьем. Следовало подумать о будущем; ясно было, что новая императрица переживет мужа и сможет сказать веское слово, когда настанет смена власти.
Во всем деле Мессалины Паллант соблюдал определенную осторожность. Он не единоборствовал с Нарциссом, так как Мессалина враждебно относилась ко всем вольноотпущенникам, но и не поддерживал его, ибо они издавна соперничали. Ныне, однако, Паллант не пожелал остаться в стороне.
Каждый из вольноотпущенников поддерживал свою кандидатуру.
Нарцисс, которому умелое проведение дела против Мессалины обеспечило большой авторитет при дворе, в этом вопросе допустил определенную ошибку, возможно от избытка осторожности. Ему пришла в голову идея, чтобы Клавдий по второму разу женился на Элии Петине. Нарцисс аргументировал это следующим образом:
— Элию император уже хорошо знает, знает, как она себя ведет и что можно от нее ждать. И, что самое главное, у них с Клавдием дочь Антония, самая старшая из его детей; почему бы Элии не взять под опеку и сирот Мессалины?
Однако вторичная женитьба императора на той же самой женщине представлялась почему-то крайне странной. Незадачливый проект скоро отпал, и Нарцисс с огорчением убедился, что подлинные шансы имеются только у кандидаток двух его соперников — Каллиста и Палланта.
Каллист выдвигал Лоллию Паулину. Она происходила из хорошей семьи. Ее дед принадлежал к числу советников императора Августа. Более того, Лоллии уже довелось побывать, хотя и очень кратковременно, императрицей, так как она была повенчана с Калигулой, предшественником Клавдия на престоле. Правда, брак этот был заключен по меньшей мере необычным образом. Однажды кто-то в присутствии Калигулы сказал, что бабка Лоллии в свое время считалась красивейшей женщиной Рима. Сама Лоллия была тогда женой Маммия Регула, наместника балканских провинций, и пребывала там вместе с ним. Император повелел обоим срочно прибыть в Рим и развестись, а потом сам женился на Лоллии. Во время свадебных торжеств место покойного отца Лоллии занимал ее недавний муж. Брак оказался недолговечным. Оставив Лоллию, император специальным эдиктом запретил ей вновь выходить замуж: женщина, которая была женой принцепса, не должна уже ни с кем делить свое ложе.
У Лоллии имелось еще одно преимущество: сказочное состояние. Один из современников свидетельствует: «Однажды я видел Лоллию Паулину, жену Калигулы; это не было какое-нибудь грандиозное торжество, всего лишь скромный прием по поводу обручения. Так вот, Лоллия оказалась сплошь в смарагдах и жемчугах. Они сверкали, уложенные вперемешку на голове, среди прядей волос, в ушах, на шее, на пальцах. Общая их стоимость оценивалась в сорок миллионов. И это не был подарок властелина, но богатство, унаследованное ею от деда, добытое ограблением провинций».
В пользу Лоллии, наконец, по мнению Каллиста, говорила и ее бездетность — можно было надеяться, что она одарит сирот искренним и безраздельным чувством.
Если бы Лоллия могла предвидеть, как дорого заплатит она за согласие на повторный свой брак с властителем Рима!
А кого же поддерживал Паллант?
Свою протеже Паллант представлял следующим образом:
— Это красивая женщина в расцвете лет (ей тридцать два года), полна живости и энергии, достойная наследница великих традиций. Она — правнучка императора Августа, родная сестра предыдущего императора, Калигулы, была женой одного из самых высокородных аристократов, Гнея Домиция. Правда, доводится Клавдию племянницей, для супружества это родство может показаться слишком близким. Но, с другой стороны, женщине из царственного рода не пристало озарять блеском какое-нибудь заурядное семейство. Немаловажно и то, что от брака с Домицием у Агриппины сын; он наследник рода, который своим великолепием немногим уступает императорскому. Не будет ли целесообразно еще теснее связать его с династией?
