Между тем шли месяцы, а за ними годы.
Что же в конце концов сделало европейское Совещание реальностью? Как, когда, каким образом начали таять льды «холодной войны»?
В течение долгих послевоенных лет ледяной покров, сковавший не только действия, но и души людей, казался вечным. Таяние этих льдов представлялось столь же отдаленной перспективой, как и грядущее изменение мирового климата в результате таяния арктических снегов… Как же все это произошло теперь? Как?!
С чего начать статью? С предыстории хельсинкского Совещания? С Декларации, в 1966 году выработанной в Бухаресте Политическим консультативным комитетом государств — участников Варшавского Договора? С будапештского Обращения этих же государств в 1969 году, где содержался призыв созвать Совещание стран Европы, США и Канады? Или с женевского многомесячного подготовительного этапа, со споров и дискуссий, которые, как это порой казалось, способны были похоронить саму идею общеевропейской встречи? Но и об этом писалось уже не раз.
Так как же сковать в статье цепь времен? Где искать точку отсчета? Как найти вершину, откуда можно охватить взглядом послевоенные десятилетия? Особенно последнее — ведь именно оно сделало возможным то, что должно произойти послезавтра.
Наконец, — это тоже немаловажно — как назвать статью? А что, если просто и коротко: «Победа»? Подумав об этом, Воронов тут же вступил во внутренний спор с самим собой. Победа чего? Чья победа? Над чем? Над кем?
Но нужна ли здесь подробная расшифровка? Явятся ли «Хельсинки» победой? Да, разумеется. Чьей? Советского Союза? Его политики мира? Победой всего социалистического содружества? Да, конечно. Но в данном случае слово «победа» имеет и более широкий смысл. Победа здравого смысла над силами вражды. Победа народов в борьбе за свое мирное будущее…
Но тогда это слово не исчерпывается самим фактом предстоящего Совещания. Оно становится шире, включает в себя не только эту сегодняшнюю победу, но и все другие, уже одержанные в прошлом…
Так как же все-таки назвать статью?
Воронов так и не принял окончательного решения. Он устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Снова открыл их, посмотрел в окно. Наступали сумерки.
"Хорошо бы позвонить Маше, — подумал Воронов. — Интересно, сколько стоит здесь минута разговора с Москвой? "
Впрочем, он расстался с женой сегодня утром в аэропорту Шереметьево и через три дня будет дома. Колька, сын, только что улетел в рейс и раньше чем через неделю в Москву не вернется.
Воронов посмотрел на часы. Было без двенадцати минут девять. Уже девять! А он не только не написал ни строчки, но даже не составил хотя бы примерного плана статьи.
Воронов снова попытался сосредоточиться.
Когда же, если мерить масштабами истории, началась международная встреча, которая фактически откроется послезавтра? Где ее истоки? Не формальные, нет, а, так сказать, глобальные, связанные с судьбами миллионов людей? Когда, в сущности, началась «холодная война»?
В сорок пятом, когда над нами нависла угроза американской атомной бомбы? Нашей стране, еще полуразрушенной, кровоточащей, пришлось тратить тогда многие миллионы рублей, чтобы создать свою собственную бомбу…
Или в сорок девятом, когда бывшие наши союзники, лишившиеся атомного превосходства, создали пресловутое НАТО, вынудив нас противопоставить опасному мечу, направленному в самое сердце социалистического мира, могучий щит — Варшавский Договор?..
Когда же, когда началась эта бессмысленная, иссушающая души и сердца, замораживающая человеческую кровь «холодная война»?
Что в конце концов привело к ее затуханию? Где начало начал? Какой старый этап завершит общеевропейское Совещание и какой новый начнет? Почему здравый смысл, казалось надолго, если не навечно похороненный под толстым ледяным настом, пробился на поверхность именно сейчас?
"Почему?! " — мысленно повторил свой вопрос Воронов.
…и вот тогда раздался телефонный звонок.
Все, над чем он только что думал, сразу отодвинулось куда-то, ушло в далекие глубины памяти. Грохот войны, который в первые годы после ее окончания так часто слышался ему, а потом постепенно затих, вновь явственно донесся до его слуха.
Тридцать лет жил в памяти Михаила Воронова облик Чарльза Брайта — молодое, веснушчатое, мокрое от жары лицо, рыжеватые волосы, военная с погончиками рубашка — рукава завернуты чуть выше локтей, на погонах маленькими металлическими буквами обозначено: US correspondent — американский военный корреспондент…
Почему он теперь так ждал Чарльза? Что хотел услышать от него? Может быть, он ждал свидания со своей молодостью? С самим собой, с тем двадцатисемилетним майором, каким был тогда? Или подсознательно стремился вернуться в те страшные, кровавые и в то же время лучшие, героические годы своей жизни?
Воронов остановился у двери, надеясь услышать приближающиеся шаги, но синтетика поглощала все звуки.
Он нетерпеливо открыл дверь и выглянул в коридор…
Никого не было. Только в дальнем конце коридора официант в белой куртке толкал перед собой столик на колесиках. Воронов захлопнул дверь и с досадой подумал: откуда, из какого конца города, из какой дали Брайт добирается? Или у него нет машины?
При этой мысли Воронов невольно улыбнулся: ему вспомнилось, как Чарли ведет себя за рулем…
А потом… Потом наконец раздался стук в дверь.
— Come in![3] — крикнул Воронов так громко, словно боялся, что тот, кто стоит за дверью, не расслышит и может уйти.
Дверь открылась. На пороге стоял немолодой человек в синей куртке из легкой хлопчатобумажной ткани и джинсовых брюках. У него были рыжевато-седые волосы. Веснушки едва различались на покрытом морщинами лице.
Воронову казалось, что вместе с этим не по возрасту одетым пожилым американцем в комнату вошло далекое прошлое. Особым, внутренним зрением Воронов видел сейчас не только этого человека, столь изменившегося с тех пор — с тех давних-давних пор! — но и неясные очертания того, что их тогда окружало, — седые, покрытые щебеночной пылью развалины, руины, по которым, точно зеленые ручейки, ползли змейки плюша. Из тумана медленно выступали чьи-то полузабытые лица, глядели чьи-то знакомые глаза.
Некоторое время они стояли друг против друга — Михаил Воронов и Чарльз Брайт, застывшие, окаменевшие, точно внезапно оказавшиеся в совсем другом измерении и еще не знавшие, как вернуться из него в сегодняшний день.
Воронов глядел на этого седовласого американца.
Встретив на улице, он, конечно, никогда не узнал бы его…
Но это был именно тот Чарльз Брайт, которого Воронов с таким нетерпением ждал. Широко раскинув руки, он крикнул: "Чарли! " — и бросился к человеку, все еще продолжавшему одиноко и нерешительно стоять на пороге.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НАЗАД, В ПРОШЛОЕ
В июле 1945 года Воронов снова ехал в Берлин.
Война опять обступала его со всех сторон.
Правда, теперь не раздавались винтовочные выстрелы, не частили автоматы и пулеметы, не слышались разрывы бомб и снарядов. Но ведь и на войне, окончившейся немногим более двух месяцев назад, тоже бывали минуты, а то и целые часы, когда в лица солдатам молча смотрели пустые или наполненные водой темные глазницы воронок, мертвые развалины домов…
Воронов ехал в купе жесткого вагона. Соседями его были майор в форме пограничных войск и двое армейских офицеров — капитан и старший лейтенант.
Поезд останавливался редко и проделал путь до Берлина менее чем за двое суток. Когда Воронов в середине мая возвращался из Берлина в Москву, он добрался до дома лишь к исходу четвертого дня.
Обо всем успели переговорить между собой четверо попутчиков, но один вопрос так и оставался без ответа: зачем все они едут сейчас в Германию. Как только Воронов касался этого вопроса, в купе возникало странное, неловкое молчание.
После разговора с Лозовским Воронову было в общих чертах известно, зачем он едет. Но почему в его командировке, кроме Берлина, упоминался еще и Потсдам? И главное, зачем, с какой целью шел в Германию этот поезд, полный солдат и офицеров? Ведь сейчас тысячи, десятки тысяч солдат двигались как раз в обратном направлении!
Почему в этом поезде так много пограничников? Наконец, для какой цели их посылают именно в Потсдам?
Однако все попытки Воронова получить ответ на эти вопросы ни к чему не приводили.
С чего ему самому надо начинать по приезде в Берлин, Воронов хорошо знал. Прежде всего он должен направиться в восточный район города — Карлсхорст. Здесь, в двухэтажном сером невзрачном здании, бывшем немецком военно-инженерном училище, недавно произошло событие, которого мучительно ждали миллионы людей на земле, — была подписана капитуляция «третьего рейха». В Карлcхорсте Воронов уже бывал. Добравшись до Берлина на второй день после взятия немецкой столицы советскими войсками, он — собственный корреспондент Совинформбюро — присутствовал на церемонии капитуляции.
