— Как вам разъяснить, товарищ майор… Сколько лет мы прожили до войны, а вокруг одни капстраны. Всюду это чертово окружение. Так ведь его в газетах называли?
— Именно так.
— А теперь его нет!
— Как так нет?
— Да что вы, товарищ майор, — искренне удивляясь недогадливости Воронова, воскликнул сержант, — дело-то ведь изменилось. Гитлеру — крышка! Англия — союзник, Франция — союзник, Америка — хоть и далеко, но тоже ведь… Или возьмем, к слову, Европу. Скажем, Польшу, Болгарию, Чехословакию. Неужто они теперь согласятся под буржуями жить? Да ни в жизнь, товарищ майор, это я вам точно говорю! Так кто тогда нам грозить теперь будет? Вроде некому! Выходит, работать можем спокойно. Страну восстанавливать… Может, я неправильно говорю? — неожиданно перебил себя сержант и настороженно покосился на Воронова.
Воронов молчал. То, что в такой примитивно — категорической форме говорил сейчас сержант, как это ни странно перекликалось с тем, что несколько дней назад он слышал от Лозовского. Разумеется, у того были иные слова термины, формулировки, но суть тоже сводилась к тому чтобы сохранить союз, сложившийся в годы воины, продолжить сотрудничество великих держав и в послевоенное время…
— Рассуждаешь, сержант, правильно, — задумчиво ответил Воронов. — Как говорится, правильно в основном.
— Я вам так скажу, товарищ майор, — явно ободренный поддержкой Воронова, продолжал сержант, — какие американцы вояки, да и англичане тоже, вы сами знаете. Со вторым фронтом тянули до второго пришествия. Однако — как бы в скобках добавил он, — высадку провели здорово, я в газетах читал. Только главное-то для них другое.
— А что же?
— Торговая нация! В крови это у нее. Я в Берлине нагляделся. Как свободная минута — давай к рейхстагу, на рынок. Русский Иван, помогай фрицам город расчищать продпункты организовывать, патрули выставлять. Ты может вчерашний фашист — после разберемся, — а сегодня ты мирный житель, и чтобы никаких там самосудов! А эти — шасть на барахолку! И что любопытно, товарищ майор, — У них, видать, за это не наказывают. Ни на губу, ни даже наряда вне очереди. Раз теперь мир — значит торгуй. Халло, Боб, что же еще делать? Эх черт! — встрепенулся сержант. — Проехали товарищ майор. Мне вон на ту штрассе свернуть надо было. Сейчас дальше поедем, а то тут не развернешься…
— Не надо разворачиваться, — поспешно сказал Воронов — я эти места знаю. Отсюда до политуправления десять минут ходу. Спасибо тебе, сержант. Притормози.
Машина остановилась.
— Счастливо, товарищ майор. Вы, можно сказать, последний мой пассажир. — В голосе его послышалась печальная нотка, словно ему грустно было расставаться с Вороновым. — Завтра сам пассажиром стану.
— То есть как?.. Почему?
— Демобилизация! Завтра в шесть ноль-ноль на сборный пункт. По машинам — и к поезду!.. У меня под Смоленском дом. Деревня Останкино, не слыхали? Впрочем, что я, ведь ее ни на одной карте нет. Колхоз — пятьдесят дворов.
«Друг ты мой дорогой! — хотелось сказать Воронову. — Твой Смоленск разрушен страшнее Берлина. Ничего от него не осталось. А Останкино твое наверняка как корова языком слизнула…»
Сержант, видимо, угадал его мысли.
— Знаю, туго будет. Жена писала — с пацаном в землянке живет. Кругом запустение, трава — лебеда, земли под сорняком не видать. Ничего, — он тряхнул головой, отчего пилотка сдвинулась на затылок, — не я один возвращаюсь. Таких, как я, много. И вспашем, и засеем, и выполем, и построим! Войны нет, голова на плечах, руки-ноги на месте, что еще человеку надо! Верно я говорю, товарищ майор?
В тоне, каким сержант сказал эти слова, Воронов почувствовал просьбу, почти мольбу поддержать их, подтвердить их правильность.
— Верно, очень верно говоришь, сержант! — горячо сказал Воронов и почувствовал, что голос его дрогнул.
— И союзники-то, — продолжал сержант, — должны нам кое-чем помочь. Ведь мы — то их как выручили!
— Должны, должны помочь, — задумчиво ответил Воронов и крепко пожал руку сержанту. — Всего тебе доброго. Счастья тебе.
По странной случайности Карлсхорст не был тронут ни бомбардировками, ни артиллерийским обстрелом. После взятия Берлина именно здесь разместилось командование Первого Белорусского фронта. Сегодня все в Карлсхорсте выглядело по-старому: шлагбаум, около него — часовые автоматчики, за шлагбаумом — небольшой двухэтажный дом, по левую сторону от него — несколько домов еще поменьше, крыши — шатром, под острым углом друг к другу.
Возле центрального двухэтажного дома, где так недавно происходила церемония капитуляции, тоже прогуливались автоматчики. В стороне стояло несколько легковых автомашин. Воронов решил, что резиденция маршала Жукова на старом месте. Тут же неподалеку, во флигеле позади центрального здания, раньше размещалось политуправление, во всяком случае его руководство.
Проверка документов прошла быстро. Оказавшись по ту сторону шлагбаума, Воронов направился к знакомому флигелю в надежде увидеть если не начальника политуправления генерала Галаджева, то его заместителя.
Прежде чем пропустить во флигель, у него снова проверили документы.
Воронов был здесь совсем недавно — меньше двух месяцев назад. Но за этот короткий срок многое в политуправлении переменилось. Многое перестраивалось. Из коротких разговоров со знакомыми политработниками Воронов узнал что бывший командующий фронтом возглавляет теперь всю группу советских оккупационных войск, расположенных в Германии. Кроме того, он является Главноначальствующим советской военной администрации и советским представителем в Союзном Контрольном совете
Майоры и подполковники, читавшие документы Воронова, никак не могли определить, куда его следует направить и кому подчинить.
Наконец он добрался до Бюро информации — такого органа с сугубо гражданским названием раньше здесь не существовало.
Однако ни начальника Бюро Тугаринова, ни его заместителя Беспалова на месте не оказалось. Оба они, как сказал дежурный майор, уехали в редакцию «Теглихер рундшау» — газеты, которую советская администрация стала издавать для немецкого населения.
Тем не менее майор вписал фамилию Воронова в какую — то книгу и сделал отметку на его командировочном предписании. На вопрос Воронова, где ему жить и что делать майор молча пожал плечами. В конце концов он посоветовал Воронову обратиться с этими вопросами к высшему начальству.
Воронов помнил, что кабинет начальника политуправления генерала Галаджева размещался раньше на втором этаже.
Поднявшись по лестнице, он оказался в приемной, куда выходили три двери. У одной из них за столом сидел капитан.
— Генерал у себя? — спросил Воронов.
— По какому вопросу, товарищ майор? — устало осведомился капитан.
— Корреспондент Совинформбюро. Из Москвы.
— Генерал сейчас в городе, — все так же устало произнес капитан, но вдруг вскочил и вытянулся.
По взгляду капитана, обращенному мимо него, Воронов понял, что. в приемную вошел некто старший по званию.
Обернувшись, он увидел пересекавшего комнату генерал-майора.
Воронов подтянулся, едва не свалив поставленный у ног чемоданчик, и откозырял.
Генерал скользнул рассеянным взглядом по вытянувшимся офицерам, небрежным движением поднял руку, не донося ее до козырька, и пошел к выходу. У двери он остановился, словно вспомнив что-то, обернулся, в упор посмотрел на Воронова и неуверенно произнес:
— Михаил… ты?
Широкое лицо генерала было изрезано морщинами, из под фуражки виднелись седые виски. В лице этого человека было что-то до боли знакомое Воронову. Это был тот человек, каким Воронов его знал, и вместе с тем вроде бы другой… Почувствовав, как немеют пальцы прижатых к бедрам рук, движимый смутным, но властным воспоминанием, он почти автоматически воскликнул:
— Товарищ полковник!.. — Остальное как бы сама собой досказала его память: — Василий Степанович!..
Теперь у Воронова уже не было сомнений. Перед ним стоял Василий Степанович Карпов, его бывший начальник, командир дивизии, которая обороняла Москву в ноябре сорок первого и в которой он, Воронов, редактировал газету. Тогда еще полковник, а ныне постаревший, тучный генерал-майор…
Самый тяжелый, самый страшный период войны связывал Воронова с этим человеком. Бои шли на ближних подступах к Москве, враг стоял на окраинах Ленинграда, решалась судьба всего, что было свято, дорого и близко миллионам советских людей…
Затем война на целых три с половиной года разъединила Воронова с его бывшим командиром дивизии. Их военные дороги разошлись с тем, чтобы случайно сойтись вновь только сейчас.
Воронов поспешно шагнул вперед, словно хотел обнять генерала, по овладел собой и, покраснев от сознания, что это его движение было замечено, вовремя остановился.
— Здравия желаю, товарищ генерал! — преувеличенно громко отчеканил он.
