Она сделала невинные глаза.
— Какие сплетни?
Принц не поверил ее удивлению. Впрочем, такая молодая женщина могла и в самом деле ни о чем не догадываться. Тем более он сказал уже столько, что оставалось лишь продолжить:
— Некоторые люди подвергают сомнению отцовство императора.
Цыси отвернулась. Ее веки затрепетали, губы задрожали, она приложила шелковый платок к губам.
— Ох, — простонала императрица, — а я-то думала, что мои враги мертвы!..
Принц возразил:
— Я сказал это ради вас самой. Я не враг.
Накатившиеся было слезы высохли от высочайшей ярости.
— Вам, принц, следовало казнить тех, кто разносит обо мне подобные мерзости! Не стоило позволять им жить и часа. А если вы не осмелились, то тогда должны были сказать мне, и я сама бы позаботилась об их казни!
Неужели ее возмущение было искренним? Принц Гун не знал и никогда не узнает. Он продолжал молчать. Цыси выпрямилась на троне.
— Я больше не прошу совета. Сегодня же, как только вы удалитесь, я объявлю Жун Лу Верховным советником. И если кто-либо осмелится поднять против него голос…
— Что вы сделаете? — спросил он. — Что, если сплетня охватит весь двор?
Она наклонилась вперед и, позабыв о вежливости, вскричала:
— Я заставлю их замолкнуть! И вам, принц, велю — молчите!
Никогда за все годы эти двое не гневались друг на друга в открытую, и сейчас они вспомнили, что должны оставаться взаимно верны.
Принц спохватился первым.
— Высочайшая, простите меня.
Он встал и почтительно поклонился. Императрица ответила нежнейшим голосом:
— Не знаю, почему я с вами так говорила, ведь именно вы научили меня всему, что я знаю. Это мне следует просить у вас прощения.
Принц немедленно возразил бы, но Цыси подняла руку, чтобы упредить его:
— Нет, ничего не говорите — пока. Потому что я давно уже собираюсь дать вам самую лучшую награду. Вы будете представлены к благородному титулу принца советника трона с полным жалованьем. А моим особым указом — то есть нашим указом обеих регентш, моей сестры-супруги и моим, — титул герцога Чин, что мой покойный господин даровал вам за вашу верность, теперь станет наследственным.
Это были величайшие почести, и от такого внезапного награждения принц Гун смутился. Он снова отвесил почтительный поклон и сказал в своей обычной мягкой и приятной манере:
— Высочайшая, я не желаю награды за то, что составляло мой долг. Сперва по отношению к старшему брату, а потом к моему императору, младшим братом которого мне случилось родиться. Теперь я прежде всего исполняю долг перед его сыном, молодым императором. Следующая моя приверженность — вам, Мать императрица, и вам обеим, двум императрицам, которые являются регентшами. Видите, как полон мой долг, и ни за какую долю его мне не причитается вознаграждения.
— …которое вы все-таки должны принять, — не унималась императрица, и так началась между ними вежливая борьба. Цыси настаивала, а принц отказывался, пока они не пришли к соглашению, устроившему обоих.
— Прошу вас по крайней мере убрать тот титул, что может наследоваться, — сказал принц Гун. — Не в нашем обычае, чтобы детям переходило то, что завоевали отцы. Предпочитаю, чтобы мои сыновья добивались своих собственных почестей.
С этим Мать императрица могла только согласиться.
— Тогда отложим вопрос до более благоприятного времени. Однако, почтеннейший принц, я тоже попрошу у вас некоторый дар.
— Он вам дается.
— Позвольте мне удочерить ка. к императорскую принцессу вашу дочь Чжун Чунь. Подарите вашей императрице это счастье, поддержите меня им, и позвольте почувствовать, что вы имеете хоть какую-то малую награду за то, что верой и правдой послужили мне в Жэхэ. Разве тогда вы сразу не откликнулись на мой зов? Я помню, что промедления допущено не было.
Теперь пришла очередь принца уступить, и он великодушно дал свое согласие. С этого дня Чжун Чунь стала императорской принцессой, и так преданно она служила своей высочайшей госпоже, что та в конце концов пожаловала ей паланкин, занавески которого имели императорский желтый цвет. Дама получила право пожизненно ездить в нем, словно она в самом деле была урожденная принцесса.
Итак, Мать императрица обдумывала свои действия. Она никогда и ничего не делала поспешно или небрежно. А замысел начинался с семени, каковым было желание или стремление. Посаженное семя могло безжизненно пролежать год, два, десять, пока не приходил час прорасти и не наступало в конце концов цветение.
Снова было лето, приятное время года, когда дули южные и восточные ветры, принося дымку и мягкий дождь и даже запах соленых морей, о которых императрица слышала, но сама никогда не видела, хотя очень любила воду в бассейнах, источниках и озерах. Постепенно за стены Запретного города закрадывалась глубокая и сонная жара середины лета, и Цыси тосковала по дворцам Юаньминъюаня, которого больше не было. Она так и не видела его руины, не видела пепелища, потому что выдержать этого не смогла бы. Однако, сказала императрица самой себе, оставались ведь еще и знаменитые Морские дворцы. Почему бы ей не устроить там место отдыха и удовольствий?
Словом, Цыси назначила день, а ее дамам и евнухам выпало сопровождать паланкин Матери императрицы — кому в своих носилках, кому верхом на лошади или в повозке, запряженной мулами, то есть каждому в соответствии с обычаем. Дорога в Морские дворцы предполагалась короткой, не более полумили, однако процессия двигалась с большой пышностью, а чтобы не вводить в соблазн всяческих злодеев, улицы были очищены от народа императорской гвардией.
Увеселительные парки трех Морских дворцов были правительнице уже хорошо знакомы, поскольку ей раньше не раз приходилось их посещать. Каждой весной она совершала жертвоприношение богу тутового дерева на Алтаре шелковичных червей, а затем, уже в Зале шелковичных червей, приносила жертву богине шелковичных червей. Иногда Цыси приезжала сюда и прогуливалась на лодке по какому-нибудь из трех здешних озер, именовавшихся морями. А зимой на озере, прозванном Северным морем, лед выравнивали горячими утюгами, и двор устраивал там катание на коньках; императрице нравилось смотреть, как умело скользят по зеркальной поверхности ярко разряженные евнухи.
Эти старинные озера имели пятивековую историю. Когда-то давно их создали императоры нурченских татар. Однако те правители и вообразить не могли, какую красоту привнесет сюда первый император китайской династии Мин. Он приказал углубить дно озер и построить мостики на маленькие островки — там поставили разрисованные и украшенные резьбой беседки, причем ни одна из них не походила на другие. С юга и с северо-востока были привезены могучие каменные глыбы, причудливо источенные водою горных потоков. Их поставили в парках, где также возвели дворцы и залы. Вокруг посадили причудливые деревья, изогнутые и скрученные; о них заботились, словно о людях, а некоторым даже дали придворные титулы, вроде герцога или принца. В зале Блеска находился огромный Будда, именовавшийся Нефритовым Буддой, хотя эта искуснейшей работы скульптура была изготовлена не из нефрита, а из белого светлого камня, доставленного из Тибета.
Любил Морские дворцы и Предок Цяньлун, который построил там библиотеку и назвал ее Сосновая гора, а три зала поименовал так: Зал хрустальных вод, Веранда омовения орхидей (а обряд этот совершался в пятый день пятого месяца лунного года) и Зал радостного снега, названный в честь одного из стихотворений поэта Ван Сичжи, который, слагая однажды зимой свои строки, испытал счастье от неожиданного снегопада. Его стихи, хотя и были вырезаны на мраморе, много веков считались утерянными, пока один простой труженик не обнаружил замечательную плиту в каких-то развалинах и не передал тогдашнему правителю Предку Цяньлуну, а тот поместил ее в подобающий зал.
Такого рода преданиями был овеян каждый уголок Морских дворцов, и Мать императрица читала об этом в книгах. Но ни одно место в этом приюте наслаждений она не любила больше, чем двухэтажный Павильон мыслей о доме, который стоял у Южного моря. Цяньлун построил его для своей фаворитки, прославившейся как Благоухающая наложница Цань Фэй, ибо пот с ее изящного тела был сладостен подобно духам. Она происходила из далекого Туркестана, где ее захватили как военный трофей и взяли от дома и от мужа. Прослышав о волшебной красоте этой кашгарской принцессы, а в особенности о мягкости ее белоснежной кожи, Цяньлун дал приказ своим генералам привезти женщину, и если придется, то силой. Красавица, однако, оставалась верна своему мужу, она ни за что не соглашалась покинуть свой дом, и за нее началась война.
Когда муж принцессы потерпел поражение и наложил на себя руки, то вдову некому было больше защищать, и ей пришлось прибыть к императору Китая. Однако она отвергала Цяньлуна, а тот, хотя и влюбился в наложницу с первого взгляда, не хотел брать ее силой, желая сполна получить удовольствие от добровольного согласия. Поэтому император построил павильон, откуда из башни принцесса могла смотреть в сторону своей утраченной родины, а сам терпеливо ждал, когда же, наконец, она сменит гнев на милость. В этом Цяньлун пошел против совета своей матери, вдовствующей императрицы, которая в ярости велела сыну отослать эту прекрасную и неприступную женщину обратно в Туркестан, так как Благоухающая наложница не позволяла правителю даже приблизиться к ней, говоря, что если он прикоснется своей ладонью к ее руке, то она убьет и себя, и его.
