При иных обстоятельствах подобный поступок законной супруги Хидэёси вызвал бы у Тяти великое неудовольствие, однако в тот момент речь шла о спасении тайко, и она понимала, что здесь все средства будут хороши, нельзя презреть никакую помощь, лишь бы больной встал на ноги.
Тайко провёл в постели двадцать дней, и с восходом двенадцатой луны его состояние улучшилось. Едва он достаточно окреп, чтобы сидеть на постели, тотчас велел позвать своего обожаемого трехгодовалого сына и хотел заключить его в объятия, но Тятя, опасаясь, что любая, даже самая лёгкая, хворь может пристать к выздоравливающему и вызвать осложнения, сослалась на запрет лекаря и не разрешила Хирохи приближаться к отцу. Она с жалостью наблюдала за своим господином — тот издалека жадно пожирал глазами сынишку, которого слуги выводили на энгаву, и громко разговаривал с ним. Это был уже не могущественный властелин, а всего лишь немощный старик, чьё осунувшееся лицо было изуродовано приближением смерти.
Осознав, с каким равнодушием она теперь смотрит на человека, который раньше волновал её кровь, Тятя сама себе подивилась. Впрочем, ничего странного в этом не было: любовь, которую раньше дарил ей Хидэёси, теперь принадлежала только его сыну, точно так же и Тятино чувство к старому полководцу переродилось в безоглядную материнскую нежность к Хирохи.
Однажды, когда Хирохи, как обычно, играл на энгаве, а Хидэёси поглядывал на него с постели, Тятя сказала:
— Я счастлива вашему выздоровлению, мой господин, но, если вдруг настанет чёрный день и с вами что-нибудь случится, что будет с вашим маленьким сыном?
— Ох, перестань! Не говори мне больше об этом! — воскликнул Хидэёси с таким смущённым видом, будто испытывал стыд за то, что доставил Тяте столько хлопот. — На новогодних празднествах я заставлю вассалов дать новую клятву в верности.
— Разве одной недостаточно?
— В таком деле очень важно повторение. Лучше запомнят, в чём поклялись.
— И это единственное, что вы намерены предпринять?
— Это всё, что в моих силах. Ему только три года.
Когда Хирохи исполнится полных четыре года, он, отец, возможно, сумеет добиться присвоения ему титула наследника дома Тоётоми и проведения по этому случаю официальной церемонии, однако никакого военного ранга, который со временем обеспечил бы ему реальную власть, в столь юном возрасте за Хирохи никто не признает.
Тятя была очень недовольна, но ведь прибавить сыну лет она не могла. Хидэёси задумался и вдруг заявил:
— Я представлю Хирохи императору! — И повторил ещё раз, словно решение ему чрезвычайно понравилось: — Ну конечно — представлю его императору!
Тятя не вполне поняла, какую пользу они смогут из этого извлечь, но она готова была согласиться на всё, что хоть немного поможет Хирохи в будущем.
В двадцать третий день первой луны 1-го года Кэйтё[100] даймё из разных провинций по приказу Хидэёси снова присягали в верности наследнику дома Тоётоми. Клятву подписали и пятеро высокопоставленных чиновников, ближайших соратников тайко, — Мицунари Исида, На-гамори Масуда, Гэнъи Маэда, Нагамаса Асано и Масаиэ Нацука. Содержание клятвы почти не отличалось от того, что было оглашено в седьмую луну минувшего года, то есть сводилось к обету хранить верность Хидэёси и его сыну Хирохи при любых обстоятельствах.
Вскоре после этого было торжественно объявлено о визите Хирохи ко двору. Визит должен был состояться в пятую луну, так что на приготовления оставалось три месяца. Разумеется, присвоение придворного ранга ребёнку само по себе являлось большой честью, но помимо этого представление Хирохи ко двору должно было дать надёжную основу его будущей власти — власти, которой пока ещё не на что было опереться. Именно с этой целью Хидэёси и затеял торжественную церемонию вступления сына в чертог Небесного государя, а посему ритуал надлежало провести с величайшим размахом, дабы в конце концов добиться всеобщего признания могущества наследника тайко.
В начале пятой луны Хидэёси, совершенно оправившийся от болезни, отбыл в свою резиденцию в Киото — хотел лично проследить за последними приготовлениями. Даймё со всех концов страны уже съехались в столицу поприсутствовать на торжественной церемонии.
В назначенный день Хирохи в окружении свиты покинул замок Фусими. От киотоской усадьбы Гэнъи Маэды, который должен был принять у себя мальчика на время его пребывания в столице, их отделяли восемьдесят восемь ри, но обочины дороги на всём протяжении этого долгого пути были черны от столпившегося там народа — столько людей пришли поглазеть на процессию. На расстоянии десяти кэнов друг от друга по обеим сторонам дороги, ограждённой занавесями, стражу несли конные самураи.
Процессия, обдуваемая тёплым весенним ветерком, продвигалась вперёд неспешно. Первыми в два ряда выступали вассалы низшего ранга с тремя сотнями ларцов, мечами, пиками и ружьями — подношением императору. Все как один были в алых накидках-дзимбаори и при оружии. За ними бежали собаки в попонках из китайской парчи, запряжённые в маленькие повозочки с дарами. Далее следовали пять десятков юношей не старше пятнадцати лет, после них — вереница паланкинов, и только потом Хирохи, важно восседавший на руках у няньки в открытых, богато украшенных носилках, выделявшихся на фоне остальных паланкинов. За паланкинами придворных дам наставники вели малолетних детей даймё, разодетых в пух и прах, старшим не исполнилось и десяти. Замыкали шествие ближайшие вассалы Иэясу Токугавы и Тосииэ Маэды.
Сами Тосииэ и Иэясу, оба в седле, проводили в тот день Хирохи со свитой до храма Тофуку. На Иэясу поверх парадного кимоно были ярко-синяя накидка-хаори и церемониальные хакама из алого шёлка. Тосииэ щеголял в чёрных атласных одеждах.
За мостом Годзё Хирохи продолжил путь на руках у няньки, которая теперь шла пешком в окружении знатных женщин. Так они и вступили в Киото под жадными взглядами зевак, толкавшихся и наступавших друг другу на ноги в стремлении получше разглядеть будущего наследника дома Тоётоми.
Хидэёси и с ним ещё пятьдесят всадников встретили процессию у моста Сандзё и вместе с участниками шествия направились к усадьбе Гэнъи Маэды.
На следующий день, тринадцатого числа пятой луны, отец и сын вошли в чертог Небесного государя в сопровождении свиты ещё более пышной, чем накануне.
Паланкин, в котором восседал наследник тайко, являл собой истинное произведение искусства, расписанное лаком, инкрустированное серебром и золотом, а велик он был настолько, что в нём смогли свободно разместиться несколько человек: Хидэёси, Хирохи на коленях у няньки и ещё Тосииэ Маэда с супругой. Иэясу Токугава и прочие воины выступали следом. Все высшие чины, сопровождавшие вельможное дитя, в том числе Иэясу и придворные советники, сидели в лакированных паланкинах поменьше, прочие, в доспехах, длинных накидках и высоких шапках-эбоси, скакали следом верхом. Процессия являла собой невиданной красоты зрелище.
По прибытии в императорский дворец тайко поднёс его величеству от имени Хирохи два священных меча, тысячу серебряных монет, отрезы драгоценных тканей, двадцать лебедей и алоэ, а также сделал подарки принцам, придворным дамам и наложницам. Все придворные вельможи получили серебряные монеты.
Небесный государь подарил Хирохи чашу и пожаловал ему пятый придворный ранг.
Пятнадцатого числа Хидэёси снова отправился в императорский дворец с визитом благодарности, и в тот день, равно как и семнадцатого числа, при дворе был дан спектакль театра Но, в котором сам тайко сыграл одну из второстепенных ролей. Торжественная церемония представления Хирохи ко двору закончилась. Вечером после второго спектакля театра Но Хидэёси с сыном вернулся в Фусими. Двадцать пятого числа туда явились императорские посланники с благопожелательными письмами и дарами, которые тайко не смог принять на Новый год по причине болезни. Случаем воспользовались и многие даймё, а также коменданты крепостей, не сумевшие поздравить своего господина вовремя, так что на пиру в честь прибывших вельмож было людно. Почётные места среди гостей занимали Иэясу Токугава, Тосииэ Маэда, Кагэкацу Уэсуги и Такакагэ Кобаякава.
Тятя тоже присутствовала в зале, сидела рядом с Хидэёси, пока он принимал благопожелания от собравшихся, и вдруг запечалилась, подумав о том, что среди знатных воинов на этом пиру нет Удзисато Гамоо. Будь он в живых, всё равно, наверное, не смог бы приехать, поскольку земли, находившиеся на его попечении, лежали далеко от Фусими. Он и в былые времена нередко пропускал шумные празднества. Не было его на пиру в честь взятия Одавары, не заглядывал он ни в Осаку, ни в Ёдо, не показывался на приёмах, которые устраивались цветом воинского сословия. Кабы владения Удзисато располагались поближе к Осакскому замку и Киото, он непременно занимал бы на пирах одно из самых почётных мест подле зрелых воинов самых высоких рангов, рядом с Иэясу Токугавой и Тосииэ Маэдой. Но Тятя ни разу не видела его среди гостей.
