Матфания заглянул в пергамент, но не нашел в нем ответа и взял одну из восковых дощечек.
— Назывались следующие имена: царедворец Ирода Антипы Хуза, римский сотник Корнилий, настоятель капернаумской синагоги Иаир, а также…
— Нет, нет, — снова перебил его Иоиль. — Это пустое. К тому же дело давнее. И если были какие-то по пытки с его стороны, то партия их давно уже пресекла. С тетрархом мы переговорили, и он отстранил Хузу от должности главного царедворца. Иаир одумался, признал свои ошибки и перестал поддерживать Иисуса. Сотник Корнилий — ну, это вообще смешно: брать в расчет какого-то сотника… Ты согласен со мной, Левий? — предупредительно обратился Иоиль к главному шаммаисту.
В пустых и белесых глазах опять что-то ожило и зажглось, и голос проскрипел:
— Ханну он совершенно не интересует. Антипа его остерегается и хочет задержать. Мы внушили тетрарху, что Назарей может быть воскресшим Крестителем… Пилату о нем известно?
— Не думаю, — покачал головой Иоиль.
— Ну и хватит об этом, — сказал Левий Мегатавел.
— Обвинение в нарушении Закона, — объявил Матфания, переходя к следующему пункту. — Товарищ Руввим обвинил Назарея в многократных покушениях на Закон, и особенно — в злонамеренных и тенденциозных нарушениях святой субботы. Товарищ Ариэль возразил, что эти нарушения либо вовсе нельзя считать нарушениями, либо Назарей приводит довольно убедительные аргументы.
— Аргументы в пользу чего? — быстро спросил Иоиль.
— Виноват. У меня тут не конкретизировано, — ответил Матфания.
— А какова согласительная формулировка? — спросил Иоиль.
— По этому вопросу стороны не достигли согласия.
— А почему не согласились? — спросил Иоиль и впервые сурово посмотрел на Ариэля, словно именно он был виноват в отсутствии согласия.
— Потому что Закон не сводится к соблюдению субботы, — устало и безразлично начал отвечать Ариэль. — И некоторые правила из Закона Иисус не нарушает, а исполняет, иногда даже более ревностно, чем члены фарисейской партии. Напомню, что два года назад он, например, изгнал из Храма торговцев, чем заслужил одобрение учителя Левия Мегатавела…
Ариэль покосился на главного шаммаиста, но тот сохранял молчание и окаменелость лица. Тогда Ариэль так же спокойно и безразлично продолжил, словно подчеркивая свое безразличие:
— С точки зрения нашей школы, школы Гиллеля, лечение в субботу нужно рассматривать скорее как проявление особого Божьего милосердия, чем как отступление от четвертой заповеди Моисея…
— Ты говоришь: «злонамеренные и тенденциозные нарушения». А в чем это проявляется? — вдруг прервал Ариэля Левий. Но кому был адресован вопрос, не было понятно, так как Левий ни к кому не обратился и ни на кого не посмотрел.
Ариэль покосился на Матфанию, тот сначала посмотрел в пергамент, потом достал одну из табличек, а потом спросил:
— Можно товарищ Руввим ответит? Ведь это его формулировка.
Левий чуть заметно кивнул. И тогда Руввим скорбно и почтительно произнес:
— Известно, что Назарей может лечить одним прикосновением и даже словом. Он так и лечит обычно. Но в субботу — по крайней мере, в последнее время — он специально и, я считаю, провокационно совершает работу и исцеленных заставляет ее производить. Так, на празднике Пурим он велел паралитику ходить по городу и носить постель. На празднике Кущей он, я полагаю, злонамеренно плюнул на землю, сделал брение и этим брением долго мазал лицо больному, хотя, повторяю, было достаточно одного слова…
— Откуда ты, который в жизни не исцелил ни одного человека, откуда ты знаешь, что было достаточно или недостаточно? — устало, но твердо перебил Руввима Ариэль. — И постель, которую носил с собой паралитик, может статься, была единственным его имуществом… Ее, эту постель, наверняка украли бы, оставь он ее лежать на месте.
Иоиль, главный гиллельянец, сперва внимательно и благосклонно выслушал своевольную реплику своего младшего товарища и лишь затем сердито посмотрел на него и укоризненно сказал:
— Не надо никаких дискуссий. И надо слушать, когда говорит твой товарищ.
Иоиль посмотрел на Левия, будто извиняясь перед ним или ища его одобрения. А тот повернулся к Матфании и заговорил скрипуче и нудно, но взгляд его, по мере того как он говорил, все более и более разгорался где-то там, в своей белесой и мутной глубине.
— «А день седьмой — суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец…» Это — заповедь Моисея, и ее ни под каким предлогом, ни под каким мнением нельзя нарушать. По тому что еще до сотворения человека заповедь эта соблюдалась на небесах самим Богом и святыми ангелами Его. Потому что народ израильский единственный из всех народов был избран для соблюдения этой заповеди и этим отличен от нечестивых язычников. Разве неясно высказался пророк Иеремия, который устами Господа глаголет: «Берегите души свои, и не носите нош в день субботний и не вносите их вратами Иерусалимскими, и не выносите нош из домов ваших в день субботний, и никакого дела не делайте». Разве сын Саломифы, дочери Даврия, не был побит насмерть камнями за собирание дров в субботний день? Когда Антиох Епифан послал против нас отряды, мы молча гибли, не шевеля ни руками, ни ногами, потому что была суббота, а сражаться в субботу, оказывать сопротивление — немыслимо для настоящего иудея. Помпей взял Иерусалим, потому что вел осадные работы в субботу, и никто из правоверных защитников Священного Города не осмелился, спасая свои тела, погубить свою душу, нарушив великую заповедь. Когда Птолемей, сын Лага…
Тут словно кончился завод в Левин, взгляд его потух, а голос на прощание произнес:
— Ибо сказано: «…благословил Господь день субботний и освятил его». И тот, кто нарушает субботу, учит людей грешить. И этот грех ему никогда не простится, потому что он умножает грехи человеческие и губит на род Израиля — единственный избранный Богом народ.
За столом наступило молчание.
Нарушил его Иоиль, который, совсем закрыв правый глаз и еще шире открыв левый, торжественно произнес:
— Замечательно сказал мой брат и товарищ Левий Мегатавел! И мы эти слова глубоко сохраним в сердце! — Иоиль сделал паузу, а потом сказал, уже не торжественно, а просто и как бы виновато: — Я только вот что хочу добавить: немощен человек. Он еще более не мощен оттого, что приходится ему жить среди язычников и вероотступников. И эту немощь его мы обязаны понимать и прощать, как нам самим прощает многие грехи наши всемилостивый Господь наш.
Левий повернулся к Иоилю и так сильно поджал губы, что маленький рот его почти вовсе исчез с лица. Но ничего не сказал, а Иоиль нетерпеливо воскликнул, обращаясь к согласителю Матфании:
— Дальше давай, дальше!
— По формулировке товарища Руввима, нарушая Закон и субботу, Назарей стремится усилить разногласия в партии…
— Какие еще разногласия? В партии нет, не было и не может быть никаких разногласий! — свирепо воскликнул Иоиль. — Надо, в конце концов, выбирать выражения!
— Но я зачитал слова товарища Руввима, — виновато сказал Матфания.
— И в чем ты видишь разногласия? — напустился Иоиль на Руввима, так широко открыв правый глаз, что теперь оба его глаза были одинаково открытыми.
Руввим сперва посмотрел на Левия, а потом ответил:
— Некоторые фарисеи и книжники ушли к Назарею и стали постоянными его учениками. Я насчитал семерых таких перебежчиков. Среди первых учеников Назарея — так они сами себя называют — один происходит из потомственной и уважаемой фарисейской семьи, а другой некоторое время воспитывался и учился на фарисея.
— И кто же такие? — с интересом спросил Иоиль.
— Первого зовут Иуда, но сам он себя теперь называет Фаддеем, отказавшись от собственного имени. Он сын товарища Иакова, нашего уполномоченного по Хоразину.
— Это страшная история! — воскликнул Иоиль и тотчас стал объяснять товарищу Левию: — Сын этого Иакова сначала стал бесноватым, а потом в падучем припадке выбросил из колыбели и умертвил своего собственного сына! Дело разбиралось в провинциальном синедрионе. Несчастный был оправдан, поскольку в момент совершения убийства был совершенно невменяем. Отец на десять лет удалил его из Галилеи куда-то на север или на восток… Оттуда он вернулся еще более бесноватым и сразу же вступил в компанию Иисуса… А второго, второго ученика как, ты говоришь, зовут?
— Второго зовут Иаков. Он сын Зеведея из Капернаума, который торгует соленой рыбой…
— Иаков? Сын Зеведея? — переспросил Иоиль. — А у этого Иакова есть брат?
— Его младшего брата зовут Иоанн, — подсказал Рув-вим.
— Иоанн! Совершенно верно! Удивительно обаятельный юноша. Я прямо-таки влюбился в него! — радостно воскликнул Иоиль и Левию стал объяснять: — У их отца лучшая в Галилее соленая рыба. Он торгует ею в Иерусалиме. Причем не на рынке, а в городе у него есть постоянные клиенты, как правило богатые и влиятельные люди… Прекрасный засол! Пальчики оближешь!.. Сперва эту рыбу доставлял мне старший его сын. Действительно, его звали Иаков. А потом появился юноша с такой улыбкой и с таким обаянием… Даже если тебе ничего не нужно, клянусь золотом Храма, ты купишь у него всё, что он тебе предложит… Ты не знал этого Иоанна? Он никогда не приносил тебе рыбы?
