В столице Рамзес согласился принять Моисея, кричавшего, что темнота, покрывавшая столицу, была девятым несчастьем, посланным Яхве на египетский народ.
— Ты убежден, наконец, Фараон?
— Ты только по-своему истолковывал естественные явления, приписывая их твоему богу; это твое видение мира, и я его уважаю. Но я не соглашусь, чтобы ты сеял волнения в народе во имя религии. Это противоречит Законам Маат и может привести только к хаосу и мятежам.
— Требования Яхве остаются неизменными.
— Покинь Египет со своими сподвижниками, Моисей, и молись своему богу там, где ты этого хочешь.
— Это не то, что ждет Яхве; вместе со мной должен уйти весь еврейский народ.
— Ты оставишь здесь скот, крупный и мелкий, так как по большей части он вами нанят и принадлежит нам. Те, кто отказывается от Египта, не могут пользоваться его благами.
— Наши стада уйдут вместе с нами, ни одно животное не останется в твоей стране, так как каждое послужит культу Яхве. Нам они нужны, чтобы совершить жертвоприношение до нашего прибытия в Землю Обетованную.
— Ты поведешь себя, как вор?
— Только Яхве может меня судить.
— Какая вера могла мы оправдать такое действие?
— Ты не способен ее понять. Лучше уступи.
— Фараонам удавалось пресекать фанатизм и нетерпимость, смертельные яды, разъедающие сердце человека. Ты не опасаешься, как я, последствий абсолютной и окончательной истины, вера в которую навязывается одними людьми другим?
— Выполни волю Яхве!
— Неужели у тебя больше нет ничего, кроме угроз и поношений на устах, Моисей? Что стало с нашей дружбой?
— Меня интересует только будущее, и это будущее — исход моего народа.
— Уходи из дворца, Моисей, и не появляйся больше предо мной. Не то я буду считать тебя мятежником, и суд вынесет тебе наказание, применяемое к виновникам беспорядка.
Объятый гневом, Моисей прошел через ворота дворца, не поприветствовав придворных, которые охотно обменялись бы несколькими словами с ним, и вернулся в свое жилище в еврейском квартале, где его ждал Офир.
Приспешники мага рассказали ему о неудаче и смерти Меба. Но последний отчет, написанный сановником, содержал интересную информацию: во время церемонии в храме Птаха в Мемфисе Меба убедился, что Ка освободился от магической защиты, созданной Сетау. Конечно, должность верховного жреца защищала его от темных сил; но почему бы Офиру не испытать удачу?
— Рамзес уступил? — спросил маг.
— Он не уступит никогда! — ответил Моисей.
— Рамзес не знает страха. Эта ситуация останется без изменений, пока мы не обратимся к насилию.
— Мятеж...
— У нас есть оружие.
— Евреи будут уничтожены.
— Кто говорит об открытом бунте? Нужно использовать смерть, она явится десятым и последним несчастьем, обрушившимся на Египет.
Ярость Моисея не спадала. И слушая угрожающие слова Офира, он полагал, что слышит голос Яхве.
— Ты прав, Офир, нужно ударить так сильно, чтобы Рамзес был вынужден освободить евреев. В полночь, в ночь смерти, Яхве пройдет по Египту, и умрут все первенцы.
Офир столько ждал этого момента! Наконец он отомстит за поражения, которые ему нанес Фараон.
— Одним из первых, старший сын Рамзеса и его вероятный наследник. До сих пор он пользовался магической защитой, и я никак не мог преодолеть ее. Но теперь...
— Рука Яхве не пощадит его.
— Мы должны обмануть, — предложил Офир, — пусть евреи братаются с египтянами, как когда-то, и пусть воспользуются этим, чтобы забрать много драгоценных вещей. Они нам потребуются во время исхода.
— Мы отпразднуем Пасху, — объявил Моисей, — и украсим наши дома красными букетами иссопа, окропленными кровью животного, принесенного в жертву в честь праздника. В ночь смерти злой дух пощадит эти жилища.
Офир поспешил в свою лабораторию. Благодаря кисточке, украденной у Ка, магу, возможно, удастся вызвать паралич у старшего сына Рамзеса и заставить его уйти в небытие.
Игра тени и света оживляла сад, делая Нефертари еще более красивой. Таинственная и величественная, прохаживаясь среди деревьев и цветов с грацией богини, она была счастлива. Однако, когда Рамзес поцеловал ей руку, он сразу почувствовал ее недовольство.
— Моисей не прекратил угрожать нам, — прошептала она.
— Он был моим другом, и я не могу поверить в его испорченную душу.
— Я тоже, я испытываю уважение к нему, но разрушительный огонь исходит из его сердца, именно этого я опасаюсь.
С озабоченным видом Сетау подошел к царской чете.
— Прости меня, я привык говорить прямо: Ка болен.
— Это серьезно? — спросила Нефертари.
— Я опасаюсь этого, Ваше Величество; мои снадобья не помогают.
— Ты хочешь сказать...
— Не будем обольщаться: это порча.
Дочь Исиды, чародейка по призванию, Великая Супруга Фараона поспешила к изголовью старшего сына Рамзеса.
Несмотря на боль, верховный жрец Птаха сохранял достоинство. Лежа на низкой постели с искаженными чертами лица, Ка прерывисто дышал.
— Мои руки неподвижны, — сказал он Нефертари, — и я не могу больше двинуть ногой.
Царица положила руки на виски юноши.
— Я дам тебе всю свою энергию, — пообещала она, — мы вместе будем бороться против смерти. Я дам тебе свое счастье, свою жизнь, и ты не умрешь.
В хеттской столице переговоры продвигались очень медленно. Хаттусили оспаривал каждый пункт, написанный Рамзесом, предлагал другую формулировку, упорно боролся с Аша, с трудом приходил к согласию, взвешивая каждое слово. Путухепа добавляла свои замечания, разгорались другие споры.
Аша сохранял невозмутимое спокойствие. Он осознавал, что присутствует при подготовке мира, от которого зависело счастье всего Ближнего Востока и большей части Азии.
— Не забывайте, — напомнил Хаттусили, — что я требую выдачи Урхи-Тешшуба.
— Это будет последним пунктом для обсуждения, — ответил Аша, — когда мы подпишем соглашение по всему договору.
— Замечательно... Но вы убеждены, что император полностью доверяет вам?
— Если бы он допустил этот промах, был бы он императором хеттов?
— Читая мои тайные мысли, не подвергаете ли вы опасности исход переговоров?
— У вас есть тайные мысли, Ваше Величество, и вы пытаетесь добиться договора более благоприятного для хеттов, чем для Египта... Моя роль состоит в том, чтобы установить равновесие на чашах весов.
— Тонкая игра... может быть, обреченная на неудачу.
— Будущее мира... вот что доверил мне Рамзес, вот что находится в наших руках, Ваше Величество.
— Я спокоен, рассудителен и упрям, мой дорогой Аша.
— Я такой же, Ваше Величество.
Серраманна больше не покидал помещения, выделенного для его наемников. Лишь позволял себе некоторые развлечения с женщинами из харчевни, но удовольствию не удавалось оторвать его от навязчивой идеи: противник неизбежно совершит ошибку, и он должен быть бдительным, чтобы воспользоваться этим.
Болезнь Ка повергла сарда в глубокую печаль; все, что касалось несчастий царя и его близких, приводило его в расстройство, как если бы царская семья была его собственной, и он топал ногами, разозленный, что не мог раздавить врагов Рамзеса.
Один из наемников пришел с донесением.
— У евреев происходят странные вещи...
— Объясни.
— На дверях их домов видны следы красной краски. Я не знаю почему, но подумал, что это могло бы вас заинтересовать.
— Ты хорошо сделал. Приведи ко мне Абнера под любым предлогом.
Дав свидетельские показания в пользу Моисея, каменщик Абнер, имевший склонность грабить своих братьев-евреев, больше не заставлял говорить о себе.
Опустив голову, он чувствовал себя как не в своей тарелке.
— Может быть, ты совершил преступление? — спросил Серраманна грозным тоном.
— Нет, нет, господин! Мое существование так же незапятнанно, как белое платье жрецов.
— Тогда почему ты трясешься?
— Я только презренный каменщик и...
— Этого достаточно, Абнер; почему ты запачкал дверь своего дома красной краской?
— Это случайно, господин!
— Случайность, которая повторилась на десятках других дверей! Прекрати принимать меня за идиота.
Гигант-сард заставил хрустеть суставы своих пальцев, еврей подскочил.
— Это... это обычай!
— А, да... А если бы мой обычай заключался в том, чтобы отрезать тебе нос и уши?
— Вы не имеете на это права, суд вас обвинит.
— Чрезвычайное обстоятельство: я расследую порчу, наведенную на старшего сына Рамзеса, и я бы не был слишком удивлен, узнав, что ты замешан в этом.
Судьи выказывали большую суровость против тех, кто практиковал черную магию; Абнер подвергался риску тяжелого обвинения.
— Я не виновен!
— С твоим прошлым было бы трудно в это поверить.
— Не делайте этого, господин, у меня семья, дети...
