Они уж были на окраине Суздаля, у самых ворот, распахнутых настежь тёплого тихого дня ради. Воротник скучал, сидя на чурбачке и от скуки чертил что-то концом копья в дорожной пыли. Он встрепенулся навстречу парням - хоть какое-то развлечение:
- Куда спешите, молодцы?
- А к девкам, в Ярилину рощу.
- Ныне праздник у них - хотим в гости.
- А не погонят девки-то? - со знанием дела спросил воротник. В молодости и он бегал и пару раз бывал бит за то, что совал нос не в свои дела.
- Да мы учены, - усмехнулся Михаила.
- И звали нас, - уверенно ответил Бессон.
- Ну-ну, идите. А не то стерегитесь - мало ли, чего они там наворожат!
В Суздале почти все были крещены, крестили и детей, но к старым обычаям относились с прежним почтением. Да и как их не почитать, когда жила, сказывают, в овраге Ярилиной Рощи старая волхва. Она гадала девкам, предсказывала погоды и урожаи, вершила всякую ворожбу и тайно приносила требы [19]истукану Ярилы. Поговаривали, что Ярила всё чаще отказывался внимать мольбам старухи, потому, что по нраву ему не её холодная кровь, а молодая горячая, а девки приходили к нему на поклон мало и редко. Да и стоял он в тёмном сыром овраге, а должен бы - на высокой горе, согреваемый солнышком и обвеваемый летним ветерком. Прошли годы - умерла старая волхва, сырость источила деревянный истукан, но, пока будет стоять роща, будут звать её Ярилиной и будут приходить сюда по весне девки - петь старые песни, водить хороводы, плести венки и завивать берёзовые ветви.
До рощи было всего ничего, но Бессон с Михайлой не успели закончить беседы с воротником, как послышался топот копыт. На улице показался небольшой отряд - впереди молодой боярин, за ним - боярские отроки. Бессон с Михайлой не спеша поворотили коней.
- А ну, прочь с дороги! - гаркнул боярин, вздымая плеть. - Неча проезду мешать!
- А ты кто таков, что на княжьих людей орёшь? - воинственно отозвался Бессон. Было их с Михайлой всего двое, но они уже привыкли мнить себя людьми вольными.
- Я вот те покажу - княжьи! - боярин надулся, как лягуха и выпучил глаза, впрямь став на неё похожим. Лицо его налилось гневом.
- Пёс! - заорал он. - Поганый пёс! Вот ты где? Добрался я до тебя!
Михаила вздрогнул. Он признал в боярине сына своего прежнего хозяина Удачи Прокшинича, Андрея, но лелеял смутную надежду, что за прожитыми годами тот его не помнит.
- Напраслину возводишь, боярин, - сказал он. - Почто меня лаешь?
- Пото, что ты, пёс поганый, от хозяина сбег! Да я тебя за то, татя, в чепи велю заковать! До смерти запороть! Вор! Держи вора!
Воротник вскочил, покрепче хватаясь за копье. Случившиеся люди стали собираться поближе, толкали друг друга, спрашивали:
- Чего тут творится?
- Боярин дружинника лает.
- А почто?
- Бает, холоп его беглый.
- А-а… ну, это за дело!
Боярские отроки двинулись было на Михаилу и Бессона, и те вздыбили коней:
- А ну, прочь, черти! Чего удумали? Берладников хватать?
- Ух ты! - заговорили в толпе. - Так то берладники!
Симпатии людей сразу оказались на стороне приятелей - берладскую дружину Ивана Ростиславича успели в Суздале узнать и полюбить, был это единственный князь, который заслужил славу заступника. Как уехал в Киев князь Юрий Владимирич, оставив при малолетнем сынке Святославе Ивана Ростиславича пестуном, совсем бояре распоясались. Чинили произвол и среди купцов, и среди городского населения. Кабы не Иван Берладник и его молодцы, вовсе житья бы не стало. Не раз и не два вступался он за обиженных. Бояре ворчали, но с княжьим пестуном не больно поспоришь. Его, как цепного пса, поставил заместо себя грозный Юрий Долгорукий.
- Понапрасну ты меня лаешь, - расправил плечи Михаила, - знать я тебя, боярин, не знаю. В холопах коли и бывал когда, то не у тебя. А ныне я - княжий дружинник. Коли желаешь суда, так ступай к князю Ивану Ростиславичу - он нас рассудит.
- Да я тебя… Да ты у меня… - от гнева Андрей Удачьевич не знал, что сказать, и только пыхтел и хватал ртом воздух.
- Чисто лягуха на болоте! - воскликнул кто-то в толпе, глядя на онемевшего боярина.
Возглас подхватили, послышался смех. Андрей Удачьевич зафыркал, попытался крикнуть гневное, но вместо злых слов послышалось что-то, напомнившее лягушачье кваканье, и хохот стал громче. Тогда он просто указал отрокам рукой на толпу, и те двинулись на собравшихся, чтобы плетями разогнать насмешников.
Но смешно - не страшно. Одни шарахнулись в стороны, другие кинулись на всадников. Хватали за полы опашеней, за узды коней, за сапоги и вскинутые Руки. Кого-то просто колотили кулаками, у кого-то отняли плеть и охаживали ею в ответ. Бешено заскакал Конь, которому попало плёткой по глазам. Не усидев в седле, отрок сполз набок, и его тут же подхватили, стаскивая наземь.
Это разъярило и боярина, и отроков. Андрей Удачьевич рывком обнажил меч, и люди отпрянули. Только берладники не дрогнули.
- Не срамись, боярин, - громко сказал Бессон. - При всём честном народе кого хочешь рубить? Горожан? То не твои холопы. А прольёшь кровь - гляди, как бы тебе красного петуха не подпустили. Супротив кого ты вышел? Супротив людства!
Андрей Удачьевич оглядел улицу. Многих его отроков успели помять и поцарапать. У кого-то были порваны дорогие опашени, у одного из носа текла кровь. Но и среди горожан были пострадавшие - кого замяли конём, кто-то получил плетью по лицу и зажимал ладонями вспухший рубец. Ещё немного - и народ начнёт выворачивать из заборов колья. Тогда уж - держись…
- Погоди ужо, - с трудом выдохнул сквозь зубы боярин, - встретимся мы с тобой… холоп… Тогда за всё заплатишь!
Он шлёпнул коня ножнами меча по боку и поскакал прочь, увлекая за собой отроков. Осмелевшая толпа проводила его смешками, криками и бранью. Но Бессону и Михаиле было не до смеха.
- Вот те и съездили к девкам на Ярилину Гору!…
Свершившееся переполнило чашу терпения суздальских бояр. Год с малым хозяйничал у них Иванка Берладник, а всем житья не стало. Истинно говорят - пришёл он из диких краёв, где не уважают ни боярина, ни князя, привёл с собой таких же диких людей и стал скликать под своё крыло смутьянов, устанавливая в Суздале свои порядки. Теперь всем было ведомо - как холоп сбег, знать, ищи его на Берладниковом дворе. И не было на него управы. Сперва хоть на княгиню оглядывался, а как она прошлым летом уехала в Киев, так совсем хозяином стал. Надо было что-то делать.
Собираясь вместе, бояре тихо переговаривались за накрытыми столами и просто так, сидя на лавках. Сегодня худое приключилось с Андреем Удачьевичем, а кого поднимут на смех завтра? Народишко осмелеет совсем, перестанет шапки перед боярами ломать, а там и Бога забудет. И ста лет не прошло с тех пор, как ходили в голодный год по городам и весям Залесья волхвы - многих жён и дочерей боярских тогда они зарубили, ища спрятанного в их чревах хлеба. Андрей Удачьевич про то должен знать - мамку его деда, боярина Прокши, зарезал один такой волхв. Была она как раз череваста - вот и пострадала.
- Гонца надо слать в Киев, - рассуждали одни, - пущай князь с ним справляется.
- Князь нас послушает, как же! - сомневались другие. - Нет, бояре, надо самим управиться.
- А как?
- Известно - как!
- Да ты че? Креста на тебе нет? То ж князь!
- Не князь он! Изгой! Ни удела, ни богатства! Одно прозванье…
- А всё-таки супротив Долгорукого идти боязно! Судили и рядили бояре, не ведая, что судьба сама повернулась к ним лицом. Что уже спешат в Суздаль гонцы и ведёт их Юрьев воевода.
Не в силах терпеть, бояре всё-таки решили проучить берладского атамана. Андрей Удачьевич сам вызвался быть заводилой. Его тесть боярин Суеслав снарядил в подмогу своих отроков, но упредил, что чуть чего - он ото всего отрекается…
Иван жил не тужил, хоть и не рад был тому, что в Суздале. Память об Ольге Юрьевне с годами стёрлась и напоминала о себе лишь в те дни, когда он переступал порог княжьего терема. Но это была скорее не печаль, а светлая горечь, как об умершем дорогом человеке, - Ольга уже шестой год как была мужней женой. Небось давно забыла князя-изгоя в богатой новой жизни, а нет - так нашла своё счастье в детях. Самому Ивану судьба отказывала в этом - девки были, вертелись и молодые бабы, и разбитные вдовушки, а такой, чтобы согрела не только постель, но и душу, до сей поры не было.
Жил он не в Суздале, а чуть в стороне от него, на холме срубив себе крепостцу. Там чувствовал себя свободнее - почти самовластным князь. Туда к Ивану стекалась из окрестных деревень и городов беднота - все те, кому не по нраву было житьё на боярских подворьях, кого замучили поборами тиуны, кто спасался от гнева сильных мира сего. Шли в одиночку, а иногда с жёнами и детишками. Заложенный при Юрии Долгоруком пригород стал обрастать избами и становился настоящим городком. Берладники даже порядки в нём завели свои, берладские, и понемногу вернулись к старому ремеслу - озоровать на дорогах. Озоровали, впрочем, осторожно и с оглядкой.
