- Был ты хозяином земли, боярин Кучка, - сказал он, сжимая кулаки от бешенства, - да весь вышел… Эй, кто там! Взять боярина!
Стукнула дверь - на пороге возникло два отрока с мечами наголо. Боярин выкатил глаза.
- Да ты что удумал, паскуда? - уже не вполне владея собой и зверея от одной только мысли, что может оказаться не всесильным, вопросил он. - Ах ты, пёсий сын… Да я тебя…
Кучка замахнулся на молодого князя, хватаясь за первое, что попалось под руку. Но это было последнее, что он успел в жизни. Не снимавший меча Андрей оказался проворнее - он успел выхватить меч из ножен, и ринувшийся боярин напоролся брюхом на остриё! Какое-то время он ещё стоял, не веря случившемуся, а потом завалился набок и, цепляясь пальцами за край камчатой скатерти, упал на пол, увлекая с собой и скатерть, и посуду.
- Зрите, - Андрей стоял над убитым, - что бывает с теми, кто идёт супротив своего князя. Он на меня первым бросился - Бог его и покарал!
Ворвавшись на шум в горницу, заголосили над убитым старая жена и юная дочь Улита.
- Не войте так! - сморщившись от криков и причитаний, сказал Андрей. - Отца вашего не вернуть, но я сумею вам помочь. Обе поедете со мной в Суздаль - там я вас не оставлю! Улите - жениха сыщу, а тебе, старая, вдовью часть выделю… А покамест у меня иные дела есть!
На другой же день повели на Московский холм пригнанных из Суздаля плотников и каменщиков, а с ними и полонённых по дороге мужиков. Следовало до зимних холодов заготовить лес, начать копать ров, чтобы с весною, когда оттает земля, поставить на месте посёлка новый город - Москов.
Споро застучали топоры, закачались верхушками, падая наземь, дубы и сосны. Кирки врезались в землю, пролагая первый, ещё неглубокий, ров. День за днём неспешно рос новый город, вставала на порубежье молодая Москва, которой Андрей готовился отгородиться от Киева и родного отца в придачу.
Самого князя не было на строительстве - два дня спустя он воротился в Суздаль, везя зарёванных, печальных боярыню и боярышню Кучковну. Сейчас он не смотрел на Улиту, которая прятала опухшее от слез лицо под убрусом, но пройдёт несколько лет, и Андрей Юрьевич, прозванный к тому времени Боголюбским, заметит расцветшую красоту молодой боярыни. Не в силах бороться с нахлынувшим поздним чувством, казнит он её мужа, чтобы сделать Кучковну княгиней - и предвестницей его гибели.
Война на Волыни закончилась поражением. Мстислав Изяславич успел привести на помощь угров - король Гейза дал полки, ведь его жена была тёткой Мстислава. Несколько дней без толку простояли галичане и киевляне под стенами Владимира-Волынского. Наконец у юного Владимира Андреевича лопнуло терпение. Он с несколькими отроками выехал к воротам, стал кричать, чтобы отворили и впустили в город своего нового князя, но вместо ответа со стен полетели стрелы. Одна пробила Владимиру горло…
Едва живого его отвезли в стан, где лекари с превеликим трудом извлекли стрелу. Юрий Долгорукий хотел было продолжать осаду и мстить за ранение, но, уверенный, что вот-вот умрёт, Владимир ответил еле слышным шёпотом:
- На что мне мёртвому город сей? Живым в нём княжить…
Десять дней спустя, когда осень уже давала о себе знать, Долгорукий снял осаду и повёл полки вспять. Мстислав Изяславич, выйдя из стен Волыни, пошёл по следам недавних врагов, дойдя до Дорогобужа. Всюду он жёг городки и деревни, захватывал мирных жителей и их добро. Наконец, ополонившись вдосталь, повернул восвояси.
Без чести, усталые, с потерями, возвращались полки по своим городам. Задержались только галичане, но причина этой задержки стала ясна, едва к Юрию Владимиричу попросился воевода Константин Серославич.
На войне он не лез вперёд, был себе на уме и сейчас, встречая в палатах старого боярина, Долгорукий гадал, с чем пришёл тот? С какой просьбой? Будь великий князь похож на отца нравом, он бы подумал, что принёс тот весточку от дочери Ольги. Но Юрию не была важна дочь: уехала - всё равно, что померла. Гораздо больше беспокоил его зять - как бы не отошёл Ярослав Владимиркович к врагам! В своё время его отец больно ловко хитрил с Изяславом Мстиславичем! Да и сам Ярослав не промах! Небось чего худое замыслил?
Юрий оглядел посла настороженно:
- С чем прислал тебя зять мой князь Ярослав?
- Князь мой, Ярослав Владимирович, просил у тебя, дабы ты выдал ему беглого князя Звенигородского, Иванку Ростиславича, Берладником рекомого. Поелику он есть враг Галичины и много смуты посеял.
- Ивана выдать? - усмехнулся Юрий. - С чего вы порешили, что отдам я его?
- С того, что он лжив, двуличен и клятвами играет. Ведомо всем, что соблазнил он галицких бояр, которые подняли супротив законного князя бунт. Потом науськал Всеволода Ольжича, дабы тот огнём и мечом прошёл по Галичине. Когда же не стало Ольжича, переметнулся сперва к Святославу, брату его, а после того кинул и ушёл к князю Смоленскому. От него перебежал к тебе.
- Ну и что? Клятвами не он один играл - Владимирко Галицкий тоже хитрил и изворачивался сверх меры, - возразил Юрий, а про себя добавил: «Да любой из нас готов обмануть и предать, если в том его выгода!»
- Княже, Владимир Володаревич тебе в верности клялся и клятву ту не нарушал, - сказал воевода. - И сын его Ярослав - твой верный слуга. Иванка же предаст тебя, помяни моё слово. Так не лучше ли выдать его, покамест не уязвил тебя предатель в самое сердце? Сыщет он тебе врагов - и расправится с тобой! Оборони себя, княже. Выдай Иванку!
Юрий сделал вид, что задумался. Он чувствовал, что кияне не питают к нему любви. Климента Смолятича тут все любили, а когда покинул он стольный град, многие решили, что из-за князя и его княгини-гречанки, которая не смогла простить, что не грек, а русский митрополит на престоле. Да и остались ещё Изяславовы доброхоты. Взять того же воеводу Шварна! После смерти Мстиславича он поклялся в верности Давидичу и открыто выражает ему свою приязнь. Скрипит зубами Юрий, а сделать ничего не может. И не он один! Но Иван Берладник далеко, остался блюсти Суздаль.
Подумав о Берладнике, Юрий вспомнил о сыне. Если бы Андрей был в войске, всё повернулось бы по-другому. Не было бы позорного поражения, сидел бы на Волыни послушный Владимир Андреич, а теперь…
- Добро, - кивнул он. - Отдам вам Иванку.
1 Лето в тот год наступило поздно и было прохладным. Но едва на Каменке схлынуло половодье и зазеленели луга, потянулась к рощам на окраине молодёжь - справлять Троицу, а с нею - Ярилин день, Красную Горку и Кукушкины похороны. Девушки плели венки и водили хороводы под старинные песни, кумились, завивая ветки берёзок, устраивали пиры под свежей зеленью деревьев, а молодые парни тайком подсматривали за пригожими девками и, случалось, нарочно наскакивали на их хороводы, чтобы поближе познакомиться.
Томясь бездельем - с осени в Суздале было тихо и сонно, даже булгары не тревожили, - берладники днями торчали на берегу за рощами. Многие были молодые парни, успели обзавестись в Суздале жёнками - до жены ли тут, когда ты княжий дружинник и всякий день могут увлечь тебя на войну. Воротишься ты или нет - бабка надвое сказала. Чего понапрасну сирот и вдов плодить? Дома в Берлади жили только так - еле успевали у плетня потискать девку между набегами. А порой не было и этого.
Бывший боярский холоп Михаила сдружился с коломыйским купцом Бессоном. Оба были из тех, кого тянуло к мирной жизни - купцу подавай товар, верных товарищей, с которыми можно пуститься в дальний путь, в городе лавку с сидельцем, а дома - жену, что ждёт и молится. Михаиле мечталось о своей землице, где можно пахать и сеять, не боясь, что боярин отберёт половину урожая. Поехать бы в тот сказочный Берлад - там, сказывают, ни бояр, ни тиунов, ни князей нету. Сруби дом, раздёрни целину под пашню - и живи! Так мечталось, а пока оба что ни день бегали к роще, подсматривали за девками.
Миновала Пасха, за нею - Красная Горка и Троица, подошёл и прошёл праздник Ивана Купалы. Попы требовали, чтобы люди забыли дедовы обычаи - например, на Троицу навещали родительские могилы, поминали усопших, а на Ивана Крестителя постились и молились, но как раз на Троицу и выпал праздник Кукушкиных похорон. В нарушение нововведённого обряда девушки по-старинному хоронили кукушку, обрядив её чучелко в тёмный вдовий наряд. Кукушка - вдова, ей мужа не досталось. Хороня кукушку, девушки словно заодно хоронили и горькую для женщины долю - остаться вековухой. Парни ежедённо подсматривали за обрядом. Оба - и Михаила, и Бессон - уже лелеяли в мыслях встречи с девками. У каждого завелась зазноба, и каждый думал, что надо будет жениться…
