- И тут населю…
- Не за один год! Пятьдесят лет ты сидел Суздальским князем. А тут сидишь второй год. Послушай моего совета…
- Яйцо курицу учить вздумало! - вспылил Долгорукий. - Да пойми ты, что я ради справедливости на такое дело иду! Мне тоже вдов и сирот жаль, а только я обещался сироту пристроить, Владимира. А заодно и Изяславово племя наказать, чтоб другим неповадно было, чтоб потом таких бедствий Русь не знала. Это не только Изяславичам - всем, кто придёт после нас, наука. Вспомни слова дьячка, что тебя грамоте учил. Говорил он: «Горек корень учения - зато плод его сладок!» Так же и тут…
- Всех людей не переучишь, - стоял на своём Андрей.
- Не спорь со мной, - смиряя гнев, мягче заговорил Юрий. - Не должны видеть враги разлада промеж нас. Вы, сыны мои, должны быть со мной во всём едины, как едины были мы, Мономашичи, подле отца своего. Тогда будет Русь сильна…
Долго длился спор отца и сына. Наконец Андрей попросил Юрия отпустить его в Вышгород.
5 Вернувшись домой, Андрей долго не мог найти себе места.
Готовилась новая война. Но не принесёт она ничего, кроме бедствий для народа и нового обнищания Киевщины. Как ни короток был путь от Киева до Вышгорода, успел и тут Андрей заметить опустевшие сёла, виднелись тут и там пятна бурьяна на месте брошенных и разрушенных временем жилищ. Возле самого Киева не было так заметно запустение, но чем дальше, тем ярче оно проявлялось.
В Суздале всё было не так. Но как он был далеко, милый Суздаль!
Андрей в раздумье прошёл в храм, преклонил колена перед иконой Богородицы. Её доставили в Киев недавно, привезли с самого Пирогоща, из Царьграда. Юрий, поселившись в княжьем дворце, отдал её Андрею, зная его набожность. Икона стала любимой, и сейчас Андрей именно перед нею горячо шептал вслух, поверяя Деве Марии свои печали и радости.
- Ведомо мне, отец на меня наговаривает, что, ежели уйду я, ослаблю этим великого князя. Васильке ещё молод, он совсем отрок по разуму. Борис далеко и слаб. Глеб силён, но его половцы наседают. А прочие братья… На них нет надежды. А наши враги сильны. Всё я ведаю, но не могу не видеть и того, что отец мой совершает ошибку. Ежели победит он, наживёт новых врагов. А ежели будет разбит, поверят враги в его слабость и придут с новой войной… И так, и эдак плохо. И так, и эдак война. Я же не хочу войны! Научи, что делать! Подскажи! Вразуми, Пречистая!
Строгие, обведённые тёмным, как от бессонных ночей, очи Богородицы смотрели, казалось, в самую душу князя Андрея. Она молчала - иконы не умеют разговаривать. Но всё же молодому князю показалось, что она…
Ей не нравилось здесь. Не для неё был этот маленький тёмный храм, сложенный из дубовых брёвен, с дощатым полом и тёсаной крышей. Здесь терялась её сила, переходила на дерево, подверженное дождям и непогоде. Её бы поставить в каменном соборе, где всяк издалека увидит её глаза - тревоясные, бессонные, полные силы и мысли. В светлый каменный храм. Такой, как на севере. Там эта икона была бы уместна.
Осознание своей ненужности, лишней доли в Киевской земле было так внезапно и велико, что Андрей прервал молитву, встал и попятился к выходу. Уже в дверях он внезапно обернулся.
Что-то словно толкнуло его под руку. Бегом вернувшись, Андрей сорвал со стены икону и выскочил из храма.
На другой день, наскоро собравшись, с дружиной и немногими советниками, кинув большую часть казны, Андрей Юрьевич ускакал в Суздаль, увозя, как святыню, как золотую гривну, дающую пропуск по всем землям, икону Богородицы (будущую Божью Матерь Владимирскую. - Прим. авт.).
Дух перевести смог он только в Москове, в землях боярина Кучки. Но и после, уже переступив порог княжьего дворца в Кидекше, не мог отделаться от мысли, что отец дышит ему в затылок.
Конечно, Юрий Долгорукий сейчас был занят войной. Он пошёл на Владимир-Волынский не только потому, что хотел восстановить справедливость и посадить на местный стол сына брата Андрея. В первую очередь он хотел доказать непокорному Андрею, что его дело правое. Но, вернувшись из похода, он тотчас двинет полки на Суздаль. Тогда на его стороне выступит не только Владимир Андреич, но и его союзник Святослав Ольжич, и галицкие полки. А может, и рязанские князья тоже.
И Андрей стал готовиться к войне с родным отцом.
Но прежде надо было укрепить рубежи.
В своё время Юрий Владимирич построил много городов - то защищаясь от Смоленского князя, то грозя непокорному Новгороду, то обороняясь от воинственных рязанских князей, а то и против булгар. Он и сына Андрея женил на булгарке, чтобы отвратить войну. Так почто теперь не хочет поступать также? Есть же у Мстислава Изяславича юная дочь. А у него сын Василько. Или хотя бы Владимира Андреевича женил, коли хлопочет ради него. Глядишь, в приданое за дочерью Изяславич отдал бы часть городов.
Но, как говорится, свежо предание, а верится с трудом. Не верил Андрей больше отцу. Ждал от него удара в спину. И решил построить собственный город, чтобы встал он на пути низовых полков неприступной стеной.
Такой городок был - Москов, где сидел род боярина Кучки. Идя несколько лет назад на Луцк, не мог его миновать Андрей с полками. И возвращаясь обратно, тоже шёл через Москов. Идёшь с Суздаля в южные земли - через Москов. Идёшь с юга на Суздаль - опять-таки через Москов. Юрий Долгорукий, когда протянет свои загребущие руки в Суздаль, тоже не минет его.
О Москове и следовало позаботиться перво-наперво.
Ясным осенним днём подъезжал Андрей к Москову. Была с ним дружина, были плотники из Суздаля, был зодчий, ставивший ещё дом и двор в Кидекше, позади обоза гнали толпу пленных - идя вятичскими землями, не мог не похватать Андрей тамошних людей. Было их немного - едва сотня мужиков с бабами и зарёванными детьми. Мычала влекомая следом скотина. Сейчас пусть плачут - потом населят новый город.
Правду сказать, городка как такового не было. Был боярский терем, был прилепившийся к нему посад, было несколько небольших деревенек, стоящих одна подле другой. Все они кучковались возле впадения Неглинной в Москву, за что, наверное, и боярина Ивана, отца Степана, прозвали Кучкой. Но не было главного - крепостных стен, земляного вала и сторожевой башни.
Зато стояли вокруг вековые боры. Стройными рядами высились дубы и сосны, темнели вечнозелёные ели, красовались липы и берёзы. Проезжая окрестными лесами, Андрей тихо улыбался - лес был богатый. Добрый город можно срубить из этого леса.
Старый Степан Кучка не ждал Андрея. Когда тот полтора месяца назад проскакал мимо, лишь тревожно покачал головой - чего, мол, князьям неймётся? И не подумал тогда, что это была его большая беда и большое княжье дело.
Сейчас вышел навстречу, долго кланялся и размахивал рукавами долгой шубы, приглашая гостя в терем.
- Уж прости, князюшка, не ждали мы тебя, не готовили сладких яств и дорогих вин не припасли, - хлопотал он, пока слуги торопливо вытаскивали что ни попадя на столы.
- Ничо, - Андрей прошёл на переднее место, - не пиры пировать приехал. Приехал дело делать.
- А что ж за дело? - заглянул в глаза боярин.
- Великое дело. Град задумал срубить.
- Град? Это доброе дело! За новый город не грех поднять чашу… Жаль только, вино не иноземное. Не обессудь…
- Ничего, - Андрей принял двумя руками чашу. Подала ему чашу боярская дочь Улита, и он улыбнулся девушке. - Город здесь будет, так и пить надо здешнее вино.
- Верно говоришь, - закивал было боярин, но опомнился: - Где город-то, говоришь?
- А здесь, - Андрей выпил и принялся за щи с зайчатиной. - Здесь город будет.
- На Москве?
- На Москве.
- Так ведь эта земля моя! Знать, и город будет мой?
- Город будет княжьим. Я - князь этой земли!
- Ан нет! - боярин даже хлопнул по столу. - Земля моя и город мой!
- Я князь!
- А я - боярин! И воля тут моя, боярская! А ты здесь - никто. Гость и не след тебе, гостю, с хозяином спорить!
С отцом бояре не осмеливались вести такие речи. От обиды захолонуло сердце Андрея. Неужто он и впрямь никто? Но ворочаться к отцу побитой собакой? Ни за что!
- Был ты хозяином земли, боярин Кучка, - сказал он, сжимая кулаки от бешенства, - да весь вышел… Эй, кто там! Взять боярина!
Стукнула дверь - на пороге возникло два отрока с мечами наголо. Боярин выкатил глаза.
- Да ты что удумал, паскуда? - уже не вполне владея собой и зверея от одной только мысли, что может оказаться не всесильным, вопросил он. - Ах ты, пёсий сын… Да я тебя…
