Четверо мужчин за руки и щиколотки прижали жертву к земле. Еще двое встали у нее по бокам возле бедер. В руках эти двое держали по длинному тонкому бамбуковому хлысту. Прозвучала команда, и они принялись поочередно несильно хлестать женщину по обнаженным ягодицам.
Первые удары вряд ли причинили осужденной страдания, но постепенно ее ягодицы стали краснеть и подергиваться, а вскоре все тело уже извивалось в руках истязателей.
Зрители хлопали в ладоши и выкрикивали советы палачам. «Пустите ей кровь из задницы!» — ревела толпа. Некоторое время спустя пыль вокруг тела женщины окрасилась мелкими брызгами крови, которой с каждым ударом становилось все больше и больше. Женщина завыла от нестерпимой боли, однако мужчины продолжали наносить удары. Лань Гуй, наблюдая, наматывала на палец прядь волос.
Наконец женщина смолкла. Все ее тело и земля по обе стороны превратились в месиво крови, пота и мочи. Палач ткнул ее хлыстом, и кто-то вылил на нее ведро воды. Голова несчастной дернулась, и она тут же вновь закричала, но поскольку рот ее пересох, из облепленных грязью губ исходил только высокий пронзительный стон. Истязатели оставили ее и взялись за одного из двух слуг-мужчин. Их госпожа, будучи больше не в состоянии удержаться на маленьких ножках, опустилась было на колени, но ее тут же, грубо ухватив за волосы, поднял конвоир.
Первого слугу вывели вперед, раздели по пояс, двое стражников заломили ему руку за спину. Третий намотал прядь его волос на палец, и они втроем повели обреченного человека к палачу, Стоявшему опершись на огромный меч. Как и всегда на китайских казнях, все свершилось очень быстро. Растянутого за руки и волосы мужчину поставили на колени. Палач — могучего телосложения китаец, также обнаженный по пояс, с блестящим от пота телом — даже не примерился мечом к шее жертвы. Он просто взялся двумя руками за рукоять своего грозного оружия и обвел им безупречную дугу в воздухе. Со стороны показалось, будто тело обвиняемого просто разделилось под усилием растягивающих его людей. Двое стражников, державших его за руки, отбросили в сторону залитое кровью тело. Третий поднял за волосы отрубленную голову над толпой, демонстрируя ее зрителям, которые встретили этот жест аплодисментами одобрения. Затем он тоже отбросил голову в сторону. Тут же набежавшие собаки принялись ее облизывать, но группа мальчишек, отобрав у них добычу, начала пинать голову ногами. Собаки, не долго думая, набросились на труп.
Джеймс почувствовал, как пальцы Лань Гуй сжали его руку. Служанка поднялась из пыли и, шатаясь, направилась в толпу. Кровь струилась по ее ногам, наполняя следы босых ступней. Панталоны она держала в руке. Толпа не потрудилась дать ей дорогу. Зрители издевались над наказанной, хлопали по истерзанным ягодицам, от чего женщина шипела, и таскали несчастную за волосы.
Вот оказался мертв и второй слуга. И его головой принялись забавляться мальчишки. Осталась только дама.
Она едва держалась на своих изуродованных ножках, громко рыдая. Огромные слезы скатывались по щекам и маленькой груди, так как с нее уже стянули блузу. Джеймсу невольно подумалось, каким же издевательствам своего мужа должна была подвергнуться эта женщина, чтобы решиться убить его, прекрасно зная, какая судьба будет уготована ей самой. Женщина, рожденная для достойной и благополучной жизни, о чем можно было судить по ее миниатюрным ножкам, готовилась умереть самым публичным и оскорбительным образом. Толпа взревела от удовольствия, и через мгновение голова дамы оказалась в ногах играющих мальчишек.
Лань Гуй спешно покидала расходящуюся толпу, чтобы никто из зевак не смог узнать в ней дочь управляющего провинцией. Она стремительно прошла по уходящей в гору улице, мимо бамбуковых прилавков, пока пустующих, так как и продавцы, и покупатели ушли смотреть на казнь, и направилась дальше, к обрыву над рекой. Там она со стоном усталости упала в траву.
Чжан Цзинь бежал следом за хозяйкой. Джеймс Баррингтон подходил гораздо медленнее: управляющему Дома Баррингтонов в Уху недостойно мчаться по улице, да кроме того, и просто жарко. В Уху, находившемся в двухстах милях от моря, либо дул ураганный ветер, либо стояла абсолютная тишь, как сегодня. Зимой температура падала ниже нуля, а летом устанавливалась непереносимая жара. Отдохновение давали только регулярные ливневые грозовые дожди. Сейчас, летом, желанной прохладой можно было насладиться только поздним вечером.
Лань Гуй поднялась на ноги и стряхнула пыль с одежды — свободной блузы и панталон, традиционных для китайских женщин. Дополнял ее туалет светло-голубой плащ, украшенный ярко-красными драконами и птицами. Плащ свидетельствовал о высоком положении девушки в обществе, так же как и обувь: обычные китайские башмаки на деревянной подошве, но с мелкими жемчужинами, вделанными в дерево. Обнаруживать богатство своей семьи в одежде, и особенно в обуви, было традицией маньчжурских женщин. Да и Хуэйчжэн хотел, чтобы его дочь выделялась из общего людского стада.
Одежда одеждой, но и так вряд ли кто-либо спутал бы эту крепкую красивую стройную молодую девушку с длинными блестящими черными волосами и огромными глубокими черными глазами с какой-нибудь китайской девушкой-простолюдинкой на коротеньких ножках! Джеймс остановился рядом с ней.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я чувствую себя… возбужденной. Будь у меня муж, я сейчас же пошла бы к нему и удовлетворилась.
Она неотрывно смотрела на него с приоткрытым от возбуждения ртом. Джеймс взглянул на Чжан Цзиня, смиренно замершего у ее плеча. Он знал о преданности юноши своенравной госпоже. Знал и Чжан Цзинь, что Лань Гуй для него — не более чем сказочная мечта: ведь он всего лишь раб.
Другое дело — Баррингтон.
— Тогда выходи замуж за меня, — спокойно сказал Джеймс, — и будешь удовлетворена.
Лань Гуй отвела взгляд, затем ее огромные глаза вновь остановились на его лице. Однако возбуждение уже угасло. Он как-то раньше предлагал ей это, но тогда она обратила все в шутку. Сегодня же ей было не до шуток.
— А ты сделаешь меня очень богатой?
— Да, очень богатой, — пообещал он.
Лань Гуй на мгновение показала язычок.
— Я хочу стать очень, очень богатой, — призналась она.
— Я завтра же переговорю с твоим отцом, — заявил молодой человек.
— Но мы сможем пожениться очень нескоро, — с сожалением напомнила Лань Гуй.
Дело в том, что не так давно умер император Даогуан, и двадцатисемимесячный траур истек только наполовину.
— Но мы можем объявить о помолвке, — заметил Джеймс и, наклонившись, поцеловал ее в губы.
Для Лань Гуй его порыв стал полной неожиданностью, так как она и понятия не имела о поцелуях, которые не были приняты в Китае. Но едва его язык коснулся ее губ, она почувствовала, как вдоль спины пробежала нервная дрожь. Девушка резко отстранилась и побежала прочь по улице: ее трясло от возбуждения. Что скажет папа? Это, без сомнения, перст судьбы. Ведь сегодня день ее рождения, а рожденных на десятый день десятой луны, по преданию, ждет великое предназначение. Но пока она не могла представить ничего более великого, чем брак с Джеймсом Баррингтоном.
Джеймс счастливо насвистывал, шагая вдоль берега реки. Как говорили китайцы, Янцзы брала свое начало где-то так неимоверно далеко в горах на востоке, что можно было подумать, будто речь идет по меньшей мере о Европе. Глупость, конечно, однако Джеймс Баррингтон мечтал исследовать эту реку до самого ее истока, хотя бы ради того, чтобы своими глазами увидеть глубокие ущелья и живописные пороги реки, о которых ему с восторгом рассказывали все те же китайцы. Через Уху Янцзы текла широко разливаясь и неся свои воды неспешно, с достоинством, разве что во время паводков становясь бурной и злой и оттого более величественной. Кроме того, здесь она была еще и желто-коричневой, а по своей нарочитой отстраненности от всего, что ее окружало, какой-то уж очень китайской. Отчим Джеймса рассказывал, что к северу есть еще одна река с куда более желтой по цвету водой, которая, разумеется, так и зовется — Хуанхэ, Желтая река.
Что бы ни рассказывали о реке Янцзы, бесспорным оставалось одно: это величайший, созданный природой водный путь, о котором когда-либо слышал Джеймс. Вверх и вниз по течению беспрестанно сновали суда — от сампанов до океанских джонок. Некоторые из тех джонок принадлежали Дому Баррингтонов. Две из них были сейчас пришвартованы у дока под обрывистым берегом — в них грузили рис. Однако до сих пор иностранных судов видно не было. Если за десять минувших лет после подписания Нанкинского договора, открывшего побережье Китая для британской торговли, число судов под британским торговым флагом в Восточно-Китайском море утроилось, то никто еще не осмелился нарушить договор и попытаться пройти вверх по Янцзы, хотя, без сомнения, многие иностранцы мечтали об этом. И пока дед Джеймса Баррингтона оставался единственным англичанином, направившим свой корабль выше Нанкина.
