– Переоденемся позже, когда начнет светать! – прошептал Джем. – Скорее, Саади, заклинаю тебя! Скорее!
Я и без его заклинаний лихорадочно торопился. Лесные тропки мне были знакомы, мы проезжали здесь во время каждой охоты. Я тихо направлял лошадей, вздрагивая при каждом звуке, выбирая кратчайший путь к равнине.
Благодарю тебя, аллах – тебя, не пожелавшего, чтобы наше бегство увенчалось успехом, – за подаренный тобою краткий миг езды по открытой равнине! Она вдруг сверкнула перед нами, она светилась, несмотря на ночь, – после двойной тьмы лесной чащи мы увидели в ней образ давно забытых степей.
Мы пустили коней вскачь. Джем понукал их торжествующим гиканьем, если можно назвать гиканьем громкий шепот. Я прильнул лицом к шее моего коня, довольно низкорослой дешевой лошаденки, чувствуя себя растроганным до слез. Чуть впереди ехал Джем – снова ловкий, снова ликующий Джем, – он сидел в седле немного странно: не пригибаясь, словно хотел вобрать в себя побольше ветра и ночной прохлады. Мы забыли обо всем, и не знаю уж, как долго скакали наугад. Потом Джем остановился. «Сверься со звездами, Саади. В какой стороне Шамбери?» (В суете я даже не сказал ему о том, что, пока мы пировали в замках Дофине, соотношения в мире переменились и нам придется пробираться в Каир, а не в Савойю!)
Я тоже остановил коня. Пока я собрался ответить, наступила ненадолго тишина – топот наших коней не заполнял собою ночи. И в этой тишине я услыхал совсем близко другой конский топот. Не восемь копыт, больше. Нет, то было не эхо. За нами гнались, нас настигали.
Каким страшным было в ту минуту лицо Джема! Так, наверно, выглядят лунатики, если их внезапно разбудить. Застывшее, мертвое, опустошенное. Тем временем погоня настигла нас, окружила кольцом. Мне казалось, что сопят не кони, что это монахи злорадно сопят в свои бороды, выражая свое презрение к нами свое превосходство. Именно с превосходством обратился брат Антуан Д'Обюссон к Джему:
– Ваше высочество заблудились во время ночной прогулки. Рошшинар находится гораздо левее.
То была первая наша попытка. За ней последовали другие – не помню уж сколько, – более зрелые, более хитрые. Однако перехитрить Орден нам не удалось ни разу.
Показания Батисты Спиньолы, лица без определенных занятий, о событиях осени 1484 года
Насчет неопределенных занятий – это неверно. Все знали, что есть у меня занятие. Как не знать? Но вижу, вам тоже охота соблюсти приличие, так я и думал. Мир ни в чем не переменился с моих времен, ни на йоту. Так вот, значит…
Зовут меня Батиста Спиньола, родом я из Генуи. Генуэзцы в наши времена были по большей части мореходами. Мореходы-то мореходы, но это вовсе не значит, что все на один лад. Были среди них и богатеи, и совсем мелкий народишко, еле-еле зарабатывавший на кусок хлеба. А посередке – самые что ни на есть отчаянные, вроде моего приятеля Христофора Колумба, к примеру, который позже прославился, хотя был ничем не лучше меня.
Отец мой, вечная память ему, оставил мне в наследство штаны да рубаху, только и всего добра. Мотаться по морю от Генуи до Каира, Марселя или Мальты за полдуката в год мне не больно улыбалось, и взялся я искать выход разными другими способами, которые я тут перечислять не стану. Короче, к 1480 году я вроде бы уже встал на ноги, так что моими услугами пользовались и люди видные – богатые купцы, мелкая знать и прочие.
Вы спросите, о каких услугах речь, но я объяснять не стану, потому что были они по большей части не для огласки. Да и неохота ворошить дела, за которые я получал плату дважды: сначала – чтобы их обделать, потом – чтобы помалкивать. Поверьте, во все времена большие люди нуждаются в таких, как Батиста Спиньола, ваш покорный слуга; черная работа достается нам, а пеночки снимать – им.
Ближе к делу. В 1484 году – я тогда был в Марселе, продавал крепостных баварского князя за египетские червонцы (султан Каитбай предпочитал иметь светловолосую стражу) – приходит ко мне один незнакомец. Говорит, что послан герцогом Эркуле Феррарским, в подтверждение показывает его печать.
Насчет Эркуле, если вам интересно, могу сказать, что второго такого бандита не сыскать и в преисподней. Правда, в наше время особой разницы между разбойниками с большой дороги и господами не было. Я, во всяком случае, не замечал. Но в Италии расплодились совсем уж оголтелые разбойники из числа господ – непрестанные войны довели их до такого разорения, что приходилось как-то покрывать свои расходы, вот они и пустились грабить средь бела дня. Буколини, к примеру: никто не знал, откуда он взялся, а он подступил с осадой к Озимо, порту под Анконой (сама-то Анкона принадлежала святому престолу), занял его и в том же 1484 году принялся искать, кому бы его сбыть. Продавал порт за деньги, вот вам крест! Или же Медичи – нет, не Лоренцо: властитель Флоренции был человеком почтенным и уважаемым, несмотря на войны, которые он вел против святого отца. Я о другом Медичи, корсаре по ремеслу. Тот завладел Хиосом, уже принадлежавшим султану, силой оружия правил там и собирал дань. Я хочу сказать, что в наше время не было резкой границы между корсаром, разбойником и князем, все друг дружки стоили. Теперь, вы говорите, разница есть. Прекрасно.
Так вот, герцог Эркуле был чистой пробы бандит. Кто бы ни вздумал сотворить в Италии какую-нибудь пакость – начать войну, набрать наемников, завладеть каким-нибудь селением или горным перевалом, – обращался к герцогу Феррарскому. И тот не отказывался. А проворачивал дела по большей части руками нашего брата. Поэтому, когда меня отыскал в Марселе тот субъект, я понял, что пахнет большими деньгами – раз названо имя Эркуле Феррарского.
Незнакомец предупредил меня, что дело из самых что ни на есть секретных. Конечно, припугнул: мол, ежели захотят меня убрать, я и охнуть не успею. И зря: наш брат умеет держать язык за зубами. Велел ехать с ним в Феррару. Герцог, мол, желает лично говорить со мной.
Оставил я своего напарника (тоже генуэзца) торговать баварцами и двинулся в путь-дорогу. В Ферраре меня приняли сразу, Ну, герцог-то этот, не в пример другим важным особам, улаживал такие дела самолично, с глазу на глаз, поэтому когда за что брался, то все у него ладилось.
Что вам сказать о герцоге? Человек как человек. Только разговор у него был крутой, словно вот-вот пустит в ход кулаки. Любил, чтобы его понимали с полунамека. Итак, совсем вкратце, Эркуле сообщил мне, что надо устроить похищение того султана, о котором шло столько разных толков.
Не ожидал я, что дело будет такое рискованное. Все говорили, что святые братья какого-то там ордена стерегут султана пуще глаза. Как он себе это представляет, герцог-то?
Я так прямо его и спросил: как он себе это представляет?
– Да кабы я это себе представлял, зачем бы я стал тебя, дурака, звать? – Я не вру, вот таким манером он обходился с людьми. – Не требую от тебя ответа ни сегодня, ни завтра. Поразмысли, потолкуй со своими парнями. Но только если возьмешься, так уж изволь сделать, ясно? Иначе будешь иметь дело не с какими-то там купцами из Генуи или баварскими князьками.
– Платить кто будет? Венецианский дож? – попробовал я что-нибудь из него выудить. В наше время в Италии самые крупные сделки такого рода оплачивали венецианцы. А с ними шутки были плохи – что верно, то верно.
– Ха, дож! – ощерился Эркуле. Вот и все, что я из него выудил. – Возвращайся в Марсель, приготовь там все и сообщи мне цену!
Я вдруг расхрабрился. Раз Эркуле обратился ко мне, значит, в других местах у него не выгорело. И взваливал он на меня не кого-нибудь, а султана, которого стерегут монахи… Мы уже были наслышаны, что тот султан – самая крупная сделка века, крупней не придумаешь. Это что же выходит? Я стану рисковать головой, а мне даже не соизволят сказать, кто платить будет, а? Мы, дескать, люди темные, и нечего вопросы задавать. Э-э, нет!
– Хочу знать, кто платит, – сказал я, сам на себя дивясь.
Эркуле остановился – до этого во все время разговора он прохаживался взад-вперед – и глянул на меня так, будто сейчас разорвет на куски. Потом хохотать принялся:
– Хочешь знать, а? Ну, знай, так и быть! Все равно тебя прихлопнут прежде, чем успеешь рот открыть. Платят двое: король Матиаш и маленький герцог. Дурак ты, иначе предпочел бы не знать – может, тогда и унес бы' ноги в целости.
– Мы, ваше высочество, молчать умеем, – с достоинством ответил я. – И когда же упомянутые особы намерены заплатить?
– Как водится. Когда дело будет сделано.
– В такую игру мы уже играли. Вместо платы всадят тебе нож в спину. Нет, не приступим к делу до тех пор, пока в какой-нибудь римский или флорентийский банк, это по вашему усмотрению, на имя Батисты Спиньолы не будет внесено сто тысяч дукатов. Только так.
– Сколько же вы думаете всего содрать? – Герцог опять хохотал, весело ему было.
– Это мы прикинем. Наши расходы и сколько причитается за работу. Разницу получим, когда будем передавать султана. Больше десяти тысяч я себе в карман не положу, святой крест!
