— А у вас и таких нет, — вступился за командира и корабль мичман «Корейца» Левицкий.
— Наши две восьмидюймовки пересилят двенадцать шестидюймовых пушек «Варяга». И комендоры наши лучше обучены.
Лучше бы он этого не говорил.
Артиллерийский офицер «Варяга» Алексей Ляшенко просто взъярился, услышав такой поклёп на комендоров. Да ещё от кого?.. От своего товарища.
Беляев довольно посмеивался, слушая молодёжь и вспоминая себя в их годы.
Спор прекратил вернувшийся с «Талбота» капитан первого ранга.
— Господа. Японский адмирал Уриу всё поставил на свои места. Уходим из порта не ночью, а в полдень и принимаем бой, как любят говорить высокие начальники, с превосходящими силами противника, — оглядел своих офицеров, неожиданно для себя подумав, что некоторых из них видит в последний раз: «Что за глупые мысли, недостойные русского моряка перед боем», — отогнал прочь лирику. — Задача — прорваться в Порт—Артур. В 11:30 снимаемся с якоря. До этого, ещё раз обойти суда и всё привести в боевой порядок: очистить палубу от хлама, если такой имеется и всё, что горит, ненужные снасти там, или доски с брусками, выбросить за борт. Ещё раз проверить водонепроницаемые перегородки, люки, запасные полупорты в артиллерийской палубе. Опробовать противопожарные средства… Словом… Готовьтесь к бою, господа. Шампанского офицерам, — велел содержателю кают–компании.
К одиннадцати часам команда «Варяга», по приказу капитана, была построена на верхней палубе.
Пройдя перед замершим строем, Руднев объявил матросам:
— Война, братцы! Японцы заняли город. В море их эскадра. Нам ничего не остаётся, как с боем идти в Порт—Артур. Помолимся и храбро в бой, братишки. Не посрамим Андреевский флаг.
После молитвы просвистали к вину.
— Молитва да водочка и враг не страшен, — рассуждали матросы, стоя в длинной очереди к ендове, около которой священнодействовал боцман.
— По два раза не подходить, — простужено рычал тот. — А то знаю я вас, чертей одинаковых…
Вскоре на обоих кораблях пробили боевую тревогу и подняли якоря.
— Синьоры-ы, — когда проходили мимо «Эльбы», вопили итальянцы. — Мадонна с вами-и… Со щитом или на щите-е…
«Про какой щит они гуторят? — задумался старший командор шестидюймовой пушки Бондаренко. — Боцман, пожалуй, разрешит полежать на щите, — протёр тряпкой прицел. — Ага! Итальяшки, видать, о том щите гуторят, который тянет миноносец во время состязательной стрельбы, — осенило его. — И откедова макаронники прознали, что я по ём промахнулся… Не иначе кочегарные квартирмейстеры Жигарёв с Журавлёвым в кабаке растрандели, — расстроился он. — Да и машинная команда хороша… Те ещё балаболы… Особливо ихний трюмный механик Сизов. Ну, уж тут я не промажу», — когда вышли на внешний рейд, узрел вдали шесть японских крейсеров и восемь миноносцев:
— Это тебе не по махонькому щиту палить, — погладил ластившегося к нему небольшого, белого с чёрными подпалинами, пёсика. — Правильно говорю, Кирюшка? — тот утвердительно помахал пушистым хвостом.
Руднев, стоя на капитанском мостике, разглядывал в бинокль японские корабли.
— Закрывают оба прохода в море вокруг острова Идольми, — сообщил стоящему рядом мичману Нироду. — На головном крейсере флаг адмирала. Стоят в кильватерной колонне.
— Какие будут команды? — подлетел к командиру мичман Ляшенко и подмигнул Нироду.
Тот дружески улыбнулся.
— Алексей Сергеевич, посерьёзнее пожалуйста. Это не учебные стрельбы, а боевые, — не сумев дальше играть роль сурового командира, улыбнулся молодым офицерам. — Давайте–ка, господа, атакуем крайние крейсера и, отогнав их, попытаемся уйти в море. Как раз и туман опускается, — обрадовался он и вздрогнул от неожиданного разрыва рядом с бортом японского снаряда, и поднятого им каскада воды, брызги которой окропили офицеров. — По местам, господа.
— Держись, Алёшка, — сжал руку в кулак Нирод. — Начинается первый акт спектакля: «Русско–японская война и бравые мичманы», — засмеялся он.
«Ну, чисто дети», — покачал головой капитан, вновь припадая к окулярам бинокля.
— Давай, Бондаренко, наводи в переднюю мачту крейсера, — приказал Ляшенко.
— Готов! — через минуту доложил комендор.
— Пли! — махнул рукой мичман и вскинул бинокль, с радостью убедившись, что цель накрыта. — Бондаренко. Порцию водки тебе к обеду.
— Рады стараться, — весело ответил комендор. — И шматок сала не помешал бы, а моему помощнику — бомбардиру Кирюше, сахарную косточку из котла.
— Пли! — вновь скомандовал мичман.
И вновь попадание.
— Вторую порцию к обеду, комендор Бондаренко. Бомбардиру Кирюхе — котлету из моей тарелки.
Весь правый борт «Варяга» гремел орудиями.
Комендор Бондаренко, рассматривая врага через окуляры оптического прицела, попутно размышлял, на что сменяет у кочегаров 18 порций водки: «Тельник новый не повредит, — целился он в противника, — или ботинки взять? Собачонку–то легче. Слопал наградную котлету, и нечего голову ломать».
— Горит японский крейсер, ваше высокоблагородие, — доложил, переорав пальбу, сигнальщик Снегирёв.
««Чиода» пылает и улепётывает», — обрадовался Руднев:
— Перенести огонь на флагманскую «Наниву», — приказал он. — И просемафорьте «Корейцу», чтоб не отставал. А то не видно его в дыму, — вновь поднёс к глазам бинокль.
Японская эскадра выгнулась полукругом с «Варягом» в центре, и адмирал Уриу приказал разнести русский крейсер в щепки: «Чиоду» зажгли, — с яростью думал он, — и мою «Наниву» повредили».
Для лучшего обзора Руднев поднялся на верхний мостик, разглядывая неприятеля в бинокль и корректируя стрельбу.
— Всеволод Фёдорович, — весело улыбаясь, подбежал к нему мичман Нирод, и в эту секунду всё заволокло дымом и оглушило мощным грохотом.
Японский снаряд, на глазах капитана, на куски разорвал мичмана и разнёс штурманскую рубку.
Самого Руднева взрывной волной отбросило на кнехты. С трудом встав на ноги, он осмотрелся и помотал головой, стараясь унять в ней шум, и тут ему на глаза попалась сжатая в кулак кисть руки с перстнем на пальце.
«Алексей Михайлович… Бедный, бедный Алёшенька Нирод», — с трудом сдержал слезу, но безудержную, дикую ярость сдержать не смог:
— Огонь! — закричал он. — Из всех орудий — огонь! — насквозь мокрый от брызг беспрерывных водяных столбов за бортом, хрипел он. — Огонь! — шёпотом произнёс и заплакал, не вытирая слёз, текущих по тёмному от копоти лицу.
Через минуту взял себя в руки, увидев исковерканные орудия и услышав крики раненых на палубе.
— Алёша, усильте огонь по «Асаме», — приказал мичману Ляшенко.
О том, что погиб его друг, говорить не стал. Потом сам узнает. Всё потом… После боя…
«Варяг» вышел из–под огня, обойдя японские суда. Перед ним расстилалось чистое море.
«Только море, только волны, — смотрел вдаль капитан, — и нет вражеских кораблей, а есть жизнь… Что это? — на секунду ослеп он. — Да это же солнце… Разогнало туман, — вновь ослеп, упав на палубу от мощного взрыва. — Я всё ещё жив», — поразился он, подняв голову и заметив, как из люка один за другим вылезали обожжённые матросы.
— Командир, командир убит, — подбежали они к нему.
— Живой я, ребята.
— Снаряд в батарейную палубу угодил, вашбродь. Горит всё, — страшный грохот заглушил слова матроса, а «Варяг» стал крениться на правый борт.
— Торпеда попала. Тонем! — испуганно заорал кто–то из матросов.
— Поднимите меня. Спокойно, ребята. Помогите дойти до мостика. И найдите кого–нибудь из офицеров. Скажите, я приказал подводить к пробоине пластырь.
К его удивлению, несмотря на пробоины, разрушения и пожары, крейсер продолжал двигаться, отстреливаясь от врага из оставшихся орудий.
И тут ещё один взрыв оглушил Руднева, порвав осколками стоявшего рядом штаб–горниста и подбежавшего ординарца.
Верхняя палуба окуталась дымом, в котором сверкали сполохи огня.
Обожжённые матросы из шлангов и вёдер заливали огонь, спотыкаясь об обломки и изуродованные тела своих товарищей. Корабельный священник отец Михаил, потеряв головной убор и пачкая в крови рясу, помогал морякам относить и укладывать останки погибших на неповреждённую часть палубы у исковерканной пушки.
Ум спал в эти минуты ужаса. Бодрствовала лишь малая его часть. Ибо человеческому рассудку невозможно было понять, что тот, с кем недавно шутил и принимал порцию водки, искалеченный и бездыханный, лежит под твоими ногами на палубе.
Весь пропитанный копотью, в разорванной шинели и каким–то чудом уцелевшей на голове фуражке, Руднев стоял на том, что когда–то именовалось капитанским мостиком, и руководил боем.
Моряки, глядя на своего бессмертного капитана, не боялись смерти.
«Что в ней страшного? — заряжал пушку Бондаренко. — Когда она придёт, я всё равно об этом не узнаю, — ещё раз выстрелил он. — Смело товарищи, все по местам, — бормотал он, — последний парад наступает, — заряжал орудие, один оставшись из всей прислуги, из всех друзей, останки коих лежали вокруг орудия.
