День был хоть прохладный, но солнечный, поэтому служба проходила на плацу.
Перед строем юнкеров установили аналой со Святым Евангелием и Крестом.
Юнкеров окружало ещё одно каре — родителей и родственников. Чета Рубановых стояла на почётном месте.
В торжественной тишине, старательно печатая шаг, к середине каре юнкеров вышел начальник училища в сопровождении командира батальона и поприветствовал их. После дружного ответа, волнуясь не меньше юнкеров младшего курса, генерал–майор Шатилов отдал команду:
— Р-равнение на знамя!
Оркестр грянул марш «Под двуглавым орлом», и у Акима восторженно заколотилось сердце, когда знаменщик, чеканя шаг, торжественно прошёл перед замершим строем и встал у аналоя, держа штандарт с золотым орлом на вершине древка.
— На молитву! Шапки долой! — скомандовал на этот раз полковник Кареев и священник, тоже волнуясь, произнёс:
— Повторяйте за мной слова военной присяги: «Обязуюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым Его Евангелием защищать Веру, Царя и Отечество до последней капли крови…».
Аким повторял слова клятвы, но глядел не на священника, а на стоящего неподалёку отца, тоже шептавшего слова давно им принятой присяги.
И столько света было в его взгляде, что у Акима, отчего–то, навернулись на глаза слёзы.
Затем адъютант училища громко зачитывал военные законы, карающие за нарушение присяги и награждающие за храбрость.
Хотя Аким всё это прочёл заранее, сердце его трепетало от гордости — он становился защитником России.
А когда, в порядке очереди, подошёл к аналою, и приложился пересохшими губами к Кресту, Евангелию и, встав на колено, поцеловал краешек знамени, глаза вновь налились слезами и он понял, что судьба его навеки связана с Отечеством и армией.
«Не станет армии, пропадёт и Россия», — подумал он.
Ирина Аркадьевна тоже промокала платочком глаза, осознав, что сын больше ей не принадлежит безраздельно, и у него начинается своя, взрослая жизнь.
Максим Акимович постыдился достать платок и украдкой вытирал глаза ладонью. Этой минуты он ждал всю жизнь, иногда надеясь только на чудо. И оно произошло.
«Старший сын, придёт время, заменит отца и подхватит знамя защиты Отечества из его ослабших рук. Россия бессмертна, пока Рубановы оберегают её», — не стыдясь уже своих слёз, думал генерал.
После присяги и торжественного обеда, юнкеров на целые сутки отпустили по домам — кто жил в Петербурге. Иногородним дали увольнительные до вечера.
Аким получил первую в своей жизни увольнительную, и, взяв в каптёрке парадку, чтоб ушить, в повседневной форме отправился домой.
— Ой, похудел–то как, бедный, — всплеснула руками Ирина Аркадьевна, — а где твои прекрасные локоны? — с ужасом глядела на стриженую голову.
— Зато, мам, по канату могу залезть хоть на крышу дома.
— Слава Тебе, Господи! Научился, — с иронией глянула на сына. — Я всю жизнь об этом мечтала.
— Ладно язвить–то, — обнял Акима отец. — Зато мышцы крепкие стали. Смир–р–но! — вдруг рявкнул он, отметив для себя, что сын сразу вытянулся во фрунт. — На пользу пошла наука, — протянул ему 48 рублей. — Сгодятся в хозяйстве. Скоро и Глеб подойдёт. Форма, однако, сидит на тебе безобразно. Совсем не пригнана. Но ничего. К утру с иголочки одет будешь, — велел не мадемуазель, а мадам Камилле срочно звонить знакомому портному.
— А вот и фотографии, — развеселил отца и расстроил мать Рубанов–средний. — Так что на отлично учиться не обещаю.
Вволю наевшись, под руководством Антипа, разбирал и собирал винтовку, которую, по приказу генерала, денщик держал дома — вдруг опять воры полезут.
Максим Акимович не мог нарадоваться на сына.
Зато Ирина Аркадьевна была в шоке, глядя на то, как надежда и опора становится солдафоном.
«Ладно, Глеб. На него я давно махнула рукой, но Аким…»
После принятия присяги, на должности отделенных и взводных командиров, капитан Кусков выдвинул своих юнкеров.
Фельдфебелем роты стал, получивший третью лычку, Гороховодатсковский.
Начальник училища, приказом, утвердил его выбор.
Тощий Гришка Зерендорф получил две унтер–офицерские лычки и должность командира взвода, а Витька Дубасов, неожиданно для себя, стал командиром отделения и младшим унтер–офицером.
— Ученье и труд всё перетрут, — снисходительно похлопал он по плечу Акима. — Эх–ма! Оказывается, нет ничего лучше армейской службы.
Теперь на железной каретке дубасовской койки висела не какая–то там красная табличка, а солидная, позолоченная, с крупными красными буквами, извещавшими простых смертных юнкеров, что здесь спит младший унтер–офицер Дубасов.
Просыпаясь, он дышал на неё, и полировал рукавом.
После присяги, кроме маршировки и физподготовки, начались лекции, и исчез «ЦУК».
День пролетал как миг.
Взводу легче не стало, что руководили свои юнкера. Дубасов по утрам строго проводил осмотр мундиров, сапог и внешнего вида, придравшись однажды, по поводу оторванной пуговицы, даже к Акиму.
— Дружба–дружбой, а служба–службой, — оправдался потом перед ним.
С огромным упоением он дежурил по роте, и докладывал капитану:
— Ваше благородие, в 3‑ей роте юнкеров 103, в лазарете 5, налицо 98. Всё обстоит благополучно.
Капитан шёл вдоль строя, останавливался по центру роты и здоровался с подразделением:
— Здравия желаю, господа юнкера! — и добродушно слушал чёткий ответ.
Затем сам проводил внешний осмотр.
— Дубасов, — подзывал командира отделения.
Тот срывался с правого фланга взвода, подбегал к ротному и вытягивался.
— Хоть вы и дежурный по роте, но за отделением тоже смотреть следует. Обратите внимание на юнкера Дроздовского. Забыл, наверное, когда сапоги в последний раз чистил. Дневальство вне очереди, господин юнкер.
Полы, после принятия присяги, драить не заставляли.
— А у Рубанова крючок оторван! На следующую субботу без отпуска. Следите за другом.
Дойдя до левого фланга, с удовольствием окинул взором юнкеров, стараясь как можно строже глядеть из–под пенсне, и миролюбиво произнёс:
— Взводный Зерендорф, ведите роту на завтрак.
Ошеломлённый своим значением, Зерендорф командовал:
— Р–тора–а! — с шиком растянул последнее «а». — На пр–р–аво! Шаго–о–м арш! — выстрелил последнее слово, и с наслаждением наблюдал, как чуть качнулись стриженые головы, и рота чётко повернулась на право.
Звучно стуча ногами, стали выходить из помещения.
По быстрому поев и попив чаю с французской булкой, к восьми часам спешили на лекции.
В отличие от гимназии слушали внимательно.
Перед обедом, когда уже уставали сидеть, приходил полковник Дурново и писал на доске формулы. Юнкера переписывали их в тетради, по возможности, стараясь понять и запомнить.
В столовой, у накрытых столов, хором пели молитву и обедали. В конце обеда появлялся начальник училища, здоровался с батальоном, и довольный, выслушивал дружный ответ:
— Здравия желаем, ваше превосходительство.
После обеда и небольшого отдыха, сквозь дрёму, слушали об устройстве орудия: затворах, трубах, муфтах, винтах и прорыве газов.
В половине второго возвращались в казарму, снимали маленькие сапоги и одевали высокие.
— Быстрее, быстрее, хватит спать, — подгонял Дубасов юнкеров, наблюдая, как они напяливают бескозырки, опоясываются ремнями с жёлтыми подсумками и бегут разбирать винтовки.
Затем в одних мундирах выходят на плац, покрытый тонким слоем снега, и по команде капитана Кускова: «Ро–о–ота-а, бего–о–м марш!» — бегут по снегу, выдыхая изо рта пар.
Винтовки хлопают по спине и мешают бежать.
Холодно! Неуютно! Скользко!
— Ать–два, ать–два, — подбадривает их капитан.
Постепенно винтовки будто срастаются со спиной, мороз куда–то уходит, бег становится лёгким, пружинистым и свободным. Кажется, ноги сами несут тебя навстречу ветру и небольшому снегу.
— Шаго–о–м марш! — командует капитан.
Резко чеканят шаг юнкера, но ротному не нравится.
Приглаживая усы, он идёт сбоку, не вынимая левую руку из кармана шинели:
— Но–о–ги нет! Не слышу! Резче! Резче! Отбить шаг! Ать–два, ать–два! Прямее ногу!
Наконец стал довольным и отдал команду: «Вольно-о! Р-разойтись!»
Повеселевшие, с мокрыми от пота спинами, толкаясь и гремя винтовками, юнкера лавиной помчались к подъезду, чтоб скорее попасть в тепло родной казармы.
Капитан Кусков, шагая сзади, улыбнулся, заметив, как Дубасов пытается навести элементарный порядок.
«Дети ещё!» — ласково глядел на юнкеров.
А те, радуясь, что занятия на холоде закончились, грели руки и протирали запотевшие в тепле винтовки.
Перекурив и отдохнув, строились на «ружейные приёмы», по сложности, даже рядом не стоявшие с шагистикой. Всего и делов–то, вытянись во фрунт с оружием «на плечо», и слушай замечания капитана Кускова.
Не занятия — а блаженство, наподобие сна.
