Однако беспечность и самоуверенность муссолиниевского генералитета, а также героизм защитников Республики привели к поистине невероятной развязке, от которой никогда вполне не оправились в Риме. Дуче вначале просто не поверил первым радиограммам, когда же пришлось признать случившееся, он беспощадно перешерстил командование корпусом, потребовав от вновь назначенных генералов максимальной — вплоть до расстрелов — суровости для восстановления среди составлявших его резервистов железной дисциплины. Уже к июню итальянские солдаты и офицеры изжили возникший было среди них комплекс боевой неполноценности и были направлены на Северный фронт, против басков. Благодаря своей численности и моторизованности они сыграли главенствующую роль в выходе франкистов к морю, иначе говоря, в отделении Каталонии от остальной республиканской территории, а там и в занятии Валенсии.
Непосредственным же результатом разгрома экспедиционного корпуса в горах за Гвадалахарой было то, что республиканская Испания смогла вести боевые действия еще два года.
Нескончаемо тянутся иные минуты на войне, но нигде время и не проносится быстрее, чем там. Человеку, попавшему под интенсивный огонь артиллерии и вот-вот ждущему прямого попадания в воронку, где он притаился, час кажется вечностью. Но вот он прошел, и в очередных перемещениях, несмотря на массу новых, калейдоскопических впечатлений, часы монотонно сменяются часами, день пролетает за днем, а там и недели начинают сливаться в памяти.
Вспоминается такой случай.
Сорокалетний седой корреспондент «Комсомольской правды» Савич проводил ко дню комсомола анкету среди молодежи интербригад и с этой целью приехал на позиции в Каса-де-Кампо. День выдался солнечный, а Савич явился на фронт, как всегда, элегантный, в сером костюме, при галстуке и в модных желтых полуботинках. Идти по ходам сообщения пришлось больше километра, и Савичу стало невмоготу жарко, а тут еще сопровождающий предупредил, что сейчас придется идти по траншее неполного профиля и надо хорошенько пригнуться. И тогда Савич жалобно воскликнул: «Если б вы только знали, до чего мне жмут эти проклятые новые туфли, которые я сдуру надел сегодня, вы бы ко мне со всякой чепухой не приставали...» Рассказ об этом вызвал в штабе неподдельное веселье, но когда выяснилось, что Савич прошел опасное место действительно не сгибаясь и над неглубоким ходом сообщения несколько минут плыла серебряная его шевелюра, за которой вражеские снайперы устроили форменную охоту, завершившуюся, по счастью, лишь тем, что аккуратную его прическу дважды осыпало песком, смех заменился сочувственными улыбками. У Лукача же с той поры появилось явно нежное отношение к франтоватому парижскому корреспонденту «Комсомолки».
Впрочем, глубже всего в этой живой хронологии запечатлелся Международный женский день, отмечаемый в Испании лишь в узкопартийных кругах. Штаб бригады задумал хорошенько организовать это празднование. Выведенная с передовой, она уже третьи сутки отдыхала в привычном своем месте, штаб же был помещен в пустующих домах придворной челяди за Эль-Пардо. Седьмого марта за обедом Лукач напомнил, какой завтра день, и заговорил о том, до чего политически важно как следует его отметить.
— Впрочем, о политическом значении пускай Густав думает. Для меня же главное — наших девушек порадовать, чтоб они хоть раз почувствовали себя не прислугой, а полноправными товарищами, нашими дорогими сестрами...
К общему удовлетворению, решили, что с утра всей работой по штабу, начиная с растопки плиты, приготовления завтрака, обеда и ужина, включая, понятно, мытье кастрюль и посуды, уборку комнат, займутся младшие офицеры, а Пакита, Леонора, Лаура и Асунсьон ничего не будут делать, но три раза в день их будут усаживать за парадные трапезы в обществе генерала, его заместителя, начальника штаба, комиссара и старого Морица. По замыслу, праздник должен был закончиться танцами под патефон, на которые были приглашены из находившегося рядом штаба испанской бригады Камнесино три девушки и мамаша одной из них, состоявшая при всех трех кем-то вроде дуэньи.
Рано утром девичья, начавшая было горячо возражать против такой несообразной затеи, получила формальный приказ генерала в Международный женский день своей постоянной службы не выполнять. Поднявшиеся же ни свет ни заря младшие офицеры, в том числе и Алеша, неумело, но старательно растапливали печи, накрывали на стол, заваривали кофе, подавали завтрак и подметали полы. Пакита, Леонора, Лаура и Асунсьон, усаженные рядом с большим начальством, сначала отнеслись к происходящему смешливо, как к плохо отрепетированному представлению в домашнем театре, но, когда разлили кофе и сам генерал, встав, торжественно поздравил их, объявил о премировании за самоотверженную работу месячной зарплатой милисьяно и каждой пожал руку, они посерьезнели, а Леонора от избытка чувств даже прослезилась.
Вечером в салоне особнячка открылись танцы и под бдительным оком полуседой, полной, но черноокой к румяной матроны все семь девушек, храня на свежих личиках приличествующую случаю важность, сами избрали себе партнеров. По свойственной простым испанцам деликатности, первыми они пригласили Петрова, Белова и конечно, Лукача, и лишь после них кавалерами стали и сегодняшние стряпухи с офицерскими нашивками. Тянулось какое-то аргентинское танго, когда вдруг около девяти часов Лукача зачем-то затребовали в Мадрид.
Вернулся он уже после одиннадцати с очень серьезным лицом и, проходя к себе мимо танцующих, бросил по-русски:
— Кончайте поскорее это дело, товарищи,— и, взглянув на часы, пояснил: — Ровно через десять минут, в двадцать три тридцать, я сообщу вам чрезвычайно важные новости...
Извинившись перед «товарищами женщинами», Белов остановил патефон. Свои и кампесиновские девушки с их «мамитой» торопливо удалились в нижние помещения. Отодвинутые к стенам столы и стулья почти мгновенно были возвращены на положенные места. Ждать пришлось недолго. Лукач вышел даже раньше назначенного и сразу же начал каким-то не своим, напряженным топом:
— Друзья. Час тому назад комбриг Горев сообщил мне об очень тяжелой, можно сказать, ужасной угрозе, надвигающейся на Мадрид с северо-востока. По направлению к Гвадалахаре наступает моторизованный экспедиционный корпус Муссолини, по предварительным данным насчитывающий свыше пятидесяти тысяч. Малочисленные наши передовые заслоны были сразу смяты и отступили, и уже в начальной стадии операции войска фашистской Италии выиграли больше десяти километров в глубину. Потеряны отвоеванные нами на Новый год Альгора, Мирабуэно и Альмадронес. Наше командование, чтобы задержать продвижение корпуса, уже выслало навстречу наличные танки, а этой ночью со всей возможной поспешностью бросает нас, Одиннадцатую интербригаду, бригаду Кампесино, Семидесятую, анархистскую, и еще должна будет подойти с Харамы одна из бригад Листера. Все вместе по численности вряд ли составят и треть того, что необходимо. Я всегда был с вами прям и сейчас не хочу скрывать, что предстоящее почти выше человеческих сил. Однако знаю твердо, что бригада выполнит свой долг до конца. Но, если ей суждено погибнуть в неравном бою, прошу всех быть готовыми со мной вместе пойти на передовую, чтобы разделить участь наших товарищей...
Впоследствии европейские газеты сравнивали победу республиканцев под Гвадалахарой с «чудом на Марне» времен мировой войны, еще свежим в памяти. Защитники Республики сумели остановить, а затем и успешно контратаковать моторизованный корпус, весь из резервистов и возглавляемый кадровым офицерством. Можно понять военных корреспондентов и политических обозревателей, видевших в поражении четырех фашистских дивизий нечто сверхъестественное. Между тем, знание всех слагаемых давало случившемуся вполне естественное объяснение.
Важнейшей причиной того, что произошло, надо считать преувеличенное представление фашистских итальянских генералов и офицеров о своем несоизмеримом превосходстве над испанцами вообще и тем более над импровизированной армией республиканцев, плохо вооруженной, малочисленной и в то время все еще почти сплошь состоящей из добровольцев. Такое убеждение, подкрепленное недавними легкими успехами итальянских войск в Абиссинии, а еще больше взятием Малаги, привело к уверенности в собственной непобедимости и вытекающей отсюда недооценке противника. Только этой недооценкой и можно объяснить то, что имевшие опыт мировой войны итальянские генералы допустили движение на Гвадалахару по извилистым и узким горным дорогам сплошным потоком, да еще без разведки и сторожевых охранений.
А уж чего им, во всяком случае, не следовало игнорировать, так это присутствия в Испании советской авиации, хотя и малочисленной, но обладавшей отличными пилотами. Правда, погода большую половину марта стояла совсем не летная: по ночам и ранними утрами в горах за Гвадалахарой ртуть в термометре опускалась до трех, а то и до пяти градусов ниже нуля, а иногда даже шел снег, днем сменявшийся холодным дождем. В таких условиях полевые аэродромы были практически непригодны, движение муссолиниевских колонн не охранялось с воздуха из-за метеорологических условий. По той же причине они и не опасались нападения республиканской авиации. Однако изобретательные республиканцы умудрились соорудить на утопающем в грязи ближайшем походном аэродроме дощатые взлетные полосы достаточной длины, чтобы их асы смогли поднять в низкое, мокрое небо несколько истребителей, обрушивших уничтожающие пулеметные очереди на идущие вплотную друг за другом армейские камионы с пехотой и перемежающую их технику. Новехонькие машины с пехотой врезались одна в другую, становились на дыбы и валились на бок, рассыпая и давя ошалелых солдат. Огромными были и психологические последствия. В несложные души вчера еще столь гордых берсальеров взамен самолюбования и самодовольства проникла неуверенность в себе; впервые обещанная перед отплытием в испанские порты быстрая и победоносная война начинала выглядеть смертельно опасной.
