– Развяжи мне руки, нани! – кричал он.
– Ох, если бы они у тебя всегда были так связаны! – в сердцах сказала Кайпа. – Не делал бы, чего не следует!
– Развяжи меня, они уносят ружье!
– По голове бы тебя этим ружьем.
Сями похоронили в тот же день. До похорон раздали чапилги, [49] а собравшихся на траурное поминание угостили бараниной. Деньги, которые дали все пришедшие на похороны, сполна окупили бы и барана и все другие расходы.
Кроме вдовой сестры Сями, никто не плакал, если не считать притворные всхлипывания жен Элмарзы и Товмарзы.
Мужчины выражали соболезнование Элмарзе и уходили, в душе уверенные, что смерть принесла облегчение несчастному Сями.
Но были в селе и такие, в ком убийство невинного отозвалось новой болью и злобой к насильникам.
Часть четвертая
1
Летнее солнце щедрое. Не успеет взойти – шлет миру тепло. Все живое пробуждается, радуется.
И только Хусен никак не может проснуться. Правда, мать начала будить его, едва забрезжил рассвет. И поручений надавала такую уйму: присмотреть за Султаном, покормить цыплят, уберечь созревшие вишни от мальчишек. И еще что-то, Хусен сквозь дрему не все разобрал и запомнил.
Кайпа с Хасапом уже наверняка перевалили Терской хребет и едут по моздокской дороге, а Хусен все еще не может глаза продрать. Голодные цыплята забежали в открытую дверь и носятся по комнате как оглашенные, а во дворе наготове сидит стая воробьев в ожидании, когда будут кормить цыплят. Но Хусен не слышит ничего: ни цыплячьего писка, ни воробьиного чириканья.
И все же он проснулся. Со двора донеслось мелодичное, нежное пение птицы. Это тебе не воробей и не цыпленок. Хусен знает, кому принадлежит чудное пение. Это иволга. Как-то, когда точно такая же очень красивая птица, величиной почти с голубку, с яркими разноцветными перьями сидела на макушке вишни и беспечно пела свою песню, Хусен незаметно подкрался и убил ее из рогатки.
– Зачем ты убил ее? – с укоризной покосился на него оказавшийся поблизости Мажи и уверенно добавил: – Теперь за это в ад попадешь!
– Ну да! – недоверчиво отмахнулся Хусен.
– Не веришь? Спроси у моего дади.
Побежали к Гойберду.
– Конечно, в ад попадешь! – подтвердил тот. – Это же райская птица! Клянусь богом, райская.
Хусен тогда вернулся домой весь в слезах.
Кайпа долго утешала сына.
– Ты ведь не знал, что она райская! А знал бы, так ни за что бы не убил! Правда?
Хусен кивнул.
– Ты же ведь не знал, что убить птицу – большой грех. Не знал – значит, и бог тебя простит.
Хусен тогда успокоился. Но и по сей день он с болью вспоминает об этом случае и всякий раз, заслышав голос этой птицы или невзначай увидев ее, вздрагивает. Вот и сейчас: сон слетел с него мигом. Пусть поет, сколько хочет, Хусен не тронет ее…
Мать обещала привезти из Моздока мяч. Не сейчас, а в другой раз. Она решила, если удачно продаст таркала, [50] снова поедет на базар, тогда и купит. «Хоть бы продала, – думает Хусен. – Неужели не повезет нам? Люди ведь продают?»
Сегодня Кайпа впервые выехала на арбе. Наконец решилась: продала корову и купила лошадь. Сегодня она привезет муки и подсолнечного масла. Больше ничего. Надо беречь деньги, снова собирать по крохам на корову. Потому что ведь и без коровы не прожить, хотя все говорят, что главное в хозяйстве – лошадь.
В надежде, что мать привезет муки и масла и он тогда досыта наестся вкусных, жаренных на масле чапилгов, Хусен взялся за дело: замочил кукурузных отрубей и дал цыплятам. А пока они клевали, не спускал глаз, чтобы воробьи не подлетали на цыплячий завтрак. Подползший к двери Султан сидел и пристально смотрел во двор. На минуту и он показался брату похожим на цыпленка. Хусен больше не сердился на Султана. С тех пор как мать все же снесла его в какой-то из дворов, где резали скотину, и подержала во вспоротом коровьем желудке, он стал заметно поправляться. Теперь и на ноги встает. Но ходить пока не ходит. Попробует шагнуть, закачается и в страхе тотчас садится и дальше уже ползет.
– Хусен, бапи, [51] – попросил Султан. И когда Хусен протянул ему кусок сискала, он взял, потом показал на красные вишни и захныкал.
– Ну чего тебе? Вишни? Сейчас принесу.
Хусен направился к дереву. Вишни – это можно. Лишь бы не ревел. Он обхватил ствол дерева обеими руками, уже собирался подтянуться, и вдруг услыхал, как его зовет Эсет. Хусен забыл обо всем и побежал к плетню. Сквозь щели на него смотрели два знакомых синих глаза.
– Хусен, иди к нам.
– Что случилось?
– Ничего. Просто так. А знаешь, что мне дади привез?
– Куклу, наверно?
– Тоже мне, куклу! – скривила губы Эсет. – Что я, маленькая?
– Ну что же тогда?
– Догадайся! Что покупают девушкам?
От нетерпения и от радости глаза Эсет горели, как угольки.
– А ты разве уже девушка? – усмехнулся Хусен.
– Ну я же не о том! Просто мне хочется, чтобы ты сам догадался, что мне купили.
– Откуда мне знать? Что я, святой, что ли?
– Ну ладно, так и быть, я сейчас покажу тебе. – Эсет вприпрыжку понеслась к дому.
А Хусен тем временем услышал плач Султана и побежал к нему. Братишка плакал оттого, что на него, распушив свои крылья, кидалась нахохлившаяся квочка. Она уже успела клюнуть его в щеку, и здорово. Султан прижал ладошку к царапине и ревел в голос. Курица хотела было и на Хусена броситься, да вдруг увидела в небе ястреба и затихла.
Наступила тишина. Хусен взял Султана на руки и пошел в сад.
– Ну где ты пропадаешь, Хусен? – крикнула Эсет. – Я ведь жду тебя.
Хусен подошел. Синие глаза смотрели встревоженно. В руках у Эсет была гармошка.
– Что он плачет? – спросила девочка.
– Пока мы с тобой болтали, квочка его клюнула, – сердито ответил Хусен.
– Хорошо, что не в глаз.
– Сказала бы сразу, что тебе купили, я бы не торчал здесь так долго и с ним бы ничего не случилось…
Эсет на минуту помрачнела. Опять Хусен сердится на нее. Но, глянув на Султана, она потеплела и засветилась нежной улыбкой, пожалела мальчонку. Стала утешать. А на Хусена и внимания не обращала, будто его и не было рядом. Султан потянулся к гармошке. Эсет попробовала заиграть. Но стройной мелодии у нее не получилось. Однако и этого было достаточно, чтобы мальчик совсем забыл про свою болячку и успокоился. Даже таких нескладных, отдельных звуков он никогда еще не слышал. Зато Хусен не восторгался этой мелодией.
– Ты играть-то не умеешь! Зачем тебе гармошка? – поджав губы, бросил он.
– Выучусь. Ведь мне только вчера ее купили! – без обиды ответила Эсет.
Султан опять потянулся к гармошке и снова заныл.
– Не тяни свои лапы! – закричал на него Хусен. – Не видишь разве, плетень?
– А вы идите к нам, – позвала Эсет. – Я одна. Никого дома нет.
– Где же ваши?
– Уехали в Моздок. Гармошку тоже оттуда привезли. А что тебе привезут из Моздока? – полюбопытствовала Эсет.
Хусен потупился.
– Ничего. Нам надо деньги копить на корову.
Эсет тоже загрустила.
– Если бы дади исполнил свое обещание и купил вам лошадь, не пришлось бы корову продавать… Потому он теперь и во Владикавказ не ездит – боится встретить Дауда. А как ты думаешь, Хусен, на моздокской дороге он не может встретить дади? А?
– Откуда я знаю?
– Ну как же не знаешь? Он ведь ваш родственник?
– И что, что родственник? – глаза Хусена опять смотрели сердито.
– А ты не знаешь, где он сейчас?
– Зачем тебе? Хочешь донести?
– Я не доносчица.
– Зато твой отец доносчик! Наверное, подучил тебя выспрашивать. Ведь это он тогда донес, будто у нас Дауд! Из-за него и Сями убили!
Эсет нечего было возразить. Хусен прав. Она не забыла, как отец все выведывал у нее, не видит ли она у соседей Дауда. Девочка и тогда понимала, что делал он это не из простого любопытства.
