нас оправдает, — если ты поклянешься быть моим, а я поклянусь быть твоей. Я клянусь.
— И я клянусь, — повторил он, и они захихикали над своими глупыми нежностями.
Она протянула руку, накрыла правой ладонью шрам на его левом бедре. Провела пальцами по шраму, ласкала его, щупала, точно надеялась разгладить рваные края. Она собиралась что-то сказать, но он левой ладонью закрыл ей рот.
— Не сейчас, — попросил он.
Она мягко убрала его руку.
— Ладно, это твоя тайна, — сказала она и заметила слезы в его глазах. — В чем дело? Что с тобой случилось?
— Это не тайна. Просто не сейчас, пожалуйста, не в эту минуту, — взмолился он. — Не после любви.
Она шикнула на него, поцеловала и, когда он успокоился, поднесла свою левую ладонь к его лицу, согнула пальцы, словно пытаясь сжать кулак, но пальцы не коснулись ла-дони.
— Сломана. Я не могу сжать эту руку, — пояснила она.
— Что случилось? — спросил он.
Она улыбнулась, искалеченной рукой дотронулась до его лица.
— Я тоже тебя спросила, а ты заплакал, — сказала она. — Мой дядя сломал мне руку. На самом деле он мне не дядя, но в детстве я жила в его доме. А сломал он ее, поскольку ему не понравилось, что я умею писать. Что ты будешь писать, сказал он. Ты будешь писать мерзости, ты будешь писать записки сводникам.
Некоторое время они лежали молча.
— Мне очень жаль. Пожалуйста, расскажи еще, — попросил Хамза.
— Он ударил меня палкой. Узнал, что я умею писать, и пришел в ярость. Меня научил брат, но потом ему пришлось уехать, и я вернулась жить к дяде. Когда он увидел, что я умею читать и писать, рассвирепел и ударил меня, но ударил не по той руке: писать я все равно могу. А вот овощи резать трудно, — заключила она.
— Расскажи мне с самого начала, — сказал Хамза.
Она встала, принялась одеваться, и он тоже. Она села в парикмахерское кресло, он остался на полу, прислонился к стене.
— Ладно, но после того, как я расскажу и спрошу, что случилось с тобой, ты не прогонишь меня?
— Ты моя любимая. Клянусь, — ответил он.
— Я расскажу коротко, потому что мне пора идти помогать Бимкубве готовить. Я сказала, что иду к соседке, и, если задержусь, она пошлет кого-нибудь за мною.
И Афия рассказала ему, как в десять лет за ней приехал брат, она и не знала, что у нее есть брат, она прожила с ним год, он научил ее читать и писать, а потом уехал на войну.
— Мой брат Ильяс, — сказала она.
— И где он теперь? — спросил Хамза.
— Не знаю. С тех пор как он уехал на войну, я не видела его и не получала от него вестей.
— Наверное, можно навести справки?
Она смерила его долгим взглядом.
— Не знаю. Мы пытались. — Она покосилась на его бедро. — Ты это заработал на войне?
— Да, — ответил он. — Во время войны.
* * *
В тот вечер после разговенья Халифа, как обычно, сидел на крыльце, но два его друга почему-то задерживались. Рядом сидел Хамза, чтобы составить ему компанию, хотя с большей охотой пошел бы погулять, посмотреть, не вернулись ли музыканты. Некоторое время они беседовали о том о сем, Хамза упомянул о группе. Халифа, как всегда, слышал о них, он узнал их историю, не поднимаясь с крыльца.
— Сила слухов и сплетен, — улыбнулся он. — Они прекратили концерты на время Рамадана, только репетируют за закрытыми дверьми. Святоши не одобряют никаких развлечений во время священного месяца. Они хотят, чтобы мы страдали, голодали и стерли себе лоб в молитвах. — Халифа надолго замолчал, а потом сказал, не глядя на Хамзу: — Она тебе нравится.
И обернулся к Хамзе. Тот кивнул.
— Она хорошая женщина, — Халифа опять отвернулся, говорил мягко, деликатно, без малейшего вызова в голосе. — Она живет с нами долгие годы, мы с Би Ашой бережем ее как родную. Я должен знать твои намерения. Я за нее отвечаю.
— Я не знал, что вы родственники, — сказал Хамза.
— Я обещал ее брату, — пояснил Халифа.
— Ильясу? — спросил Хамза.
— Значит, ты слышал о нем. Да, Ильясу. Вернувшись из странствий, он с младшей сестрой поселился в этом городе. Устроился работать на крупную плантацию агавы, потому что хорошо говорил по-немецки. Им это понравилось. Тогда-то мы и подружились. Я как раз женился, поселился в этом доме. Порой Ильяс приходил к нам в гости не один, а с сестренкой. Потом началась война, и он пошел в солдаты, не знаю зачем. Может, возомнил себя немцем, а может, ему всегда хотелось стать аскари. Он часто рассказывал, как шангаан-аскари похитил его, привез в городок в горах, там его освободил плантатор-немец и позаботился о нем. Однажды признался, что с самой той встречи с шангаан он втайне мечтал вступить в шуцтруппе. И когда началась война, не устоял. Мы не знаем, жив ли он еще. Восемь лет минуло, как он ушел на войну, и мы с тех пор ничего о нем не знаем. Я обещал присматривать за ней, — сказал Халифа. — Не знаю, что еще тебе известно о ней.
— Она рассказала о родственниках в деревне.
— Они обращались с ней как с рабыней. Она говорила? Человек, которого она звала дядей, избил ее палкой, сломал ей руку. После этого она прислала мне записку — да, правда. Ильяс научил ее читать и писать, и я сказал, что если ей придется туго, пусть напишет мне записку и передаст деревенскому лавочнику. Она так и сделала, смелая девочка. Написала записку, лавочник отдал ее вознице, а тот привез мне. Я приехал и забрал ее, и вот уже восемь лет она живет у нас. Но ей пора жить своей жизнью, — заключил Халифа. — Ты говорил с ней?
— Да, — ответил Хамза.
— Я очень рад, — сказал Халифа. — Обязательно расскажи мне о своих родителях, своих предках. Как зовут твоего отца и мать, их отцов и матерей? Ты потом мне это расскажешь. Я достаточно за тобой наблюдал и уверен в тебе, но я обещал Ильясу. Я чувствую ответственность. Бедный Ильяс, трудно ему жилось, но он все равно питал иллюзию, будто бы с ним никогда не случится ничего дурного. А на самом деле всегда был на грани ошибки. Невозможно представить человека более щедрого и одновременно более заблуждающегося, чем Ильяс.
Хамза считал Халифу сентиментальным, готовым разделить чужие прегрешения, принять на себя долю ответственности за чужие беды и ошибки, совершенные в его время: Би Аши, Ильяса, Афии, теперь вот Хамзы, людей, о которых
