меня встревожило. Я думал подождать, пока ты захочешь поговорить со мной, не хотел торопить и смущать тебя, я надеялся, что за это время не случится ничего дурного. Теперь Рамадан закончился, вся эта святость позади, наступил Ид, начался новый год, и пора бы тебе проявить решимость. Если ждать слишком долго, упустишь момент или ввяжешься во что-нибудь такое, о чем потом пожалеешь. Вот я и решил тебя подтолкнуть.
У Би Аши тоже есть глаза и ум, она соображает, что к чему, ты и сам наверняка это заметил, и еще у нее есть язык, чтобы об этом сказать. Не знаю, говорила ли она с Афией, хотя, пожалуй, если бы говорила, мы знали бы. У нее свои представления о том, как надо, и вряд ли они тебе понравятся. Я догадываюсь о твоих чувствах к Афие, да ты и сам мне говорил о них. Мне кажется, настала решительная минута, и я не хочу, чтобы ты упустил ее. Я говорю загадками или ты понимаешь меня? Вижу, что понимаешь. Я не собираюсь тебя торопить, да и сам не спешу избавиться от Афии. Я уже спрашивал тебя, говорил ли ты с нею, и ты ответил, что говорил. Если между вами все решено, я рад. Мне нравится эта затея, но ты должен рассказать мне о своих родителях, чтобы мы убедились, что все благополучно. Почему ты не рассказываешь о себе? Твое молчание подозрительно, как будто ты сделал что-то плохое.
— Почему бы мне не соврать тебе, как ты и учил? Почему бы мне не выдумать что-то? — ответил Хамза, поддразнивая Халифу, поскольку уже догадался, куда тот клонит, и не сомневался в исходе.
— Да, я помню, как советовал тебе соврать, но это другое дело. Это тебе не шутки, сейчас речь не о том, чтобы сохранить покой и жить как жили. Быть может, ты сочтешь меня назойливым стариком, который не дает молодой женщине поступать как она считает нужным. Я ей не отец, не брат, но она живет у нас с детства, и я за нее отвечаю. Нам важно знать, кто ты, чтобы не беспокоиться за нее. Жить тебе негде, и, скорее всего, вы останетесь жить с нами. Я бы хотел, чтобы вы остались жить с нами: вот тебе еще одна причина, по которой нам надо лучше тебя узнать. Ты ведь можешь оказаться кем угодно. Разумеется, я ни секунды не верю, что ты сделал что-то дурное — во всяком случае, хуже, чем все мы, — но я хочу услышать это от тебя. Посмотри мне в глаза и скажи. Если ты соврешь мне о себе, я пойму по твоим глазам.
— Вы очень верите в свои силы, — сказал Хамза.
— Вот увидишь. Скажешь правду — я сразу пойму, — ответил Халифа с таким возмущением, что улыбка Хамзы испарилась. — Итак, я задам тебе несколько вопросов, а ты ответишь как сочтешь нужным. Ты говорил, что жил в этом городе много лет назад, в юности. Расскажи, как так получилось.
— Это не вопрос, — не удержавшись, поддразнил его Хамза.
— Не зли меня. Я знаю, что это не вопрос. Ладно, как так получилось, что в юности ты жил в этом городе? — раздраженно спросил Халифа: шутки Хамзы его не веселили.
— Отец отдал меня купцу в счет долга, — ответил Хамза. — Я понял, что он наделал, лишь когда купец забрал меня с собой, я не знаю, сколько задолжал ему отец и зачем понадобилось меня отдавать. Может, купец таким образом наказал нерадивого должника. Купец жил в этом городе и привез меня сюда работать в лавке, хотя лавочником он не был. Кроме лавки, у него было много чего еще: он снаряжал торговые караваны. Он был как ваш купец-пират, Амур Биашара, ничем не брезговал. Взял меня в один из таких походов вглубь страны, он длился несколько месяцев. Это было невероятно. Мы дошли до самых озер и до гор за ними.
— Как его звали? — спросил Халифа.
— Мы называли его дядя Хашим, но никакой он мне не дядя, — ответил Хамза.
Халифа задумался на мгновение, потом кивнул.
— Я знаю, о ком ты. Хашим Абубакар. Значит, ты у него работал. Что с тобой было дальше?
— Я не работал у него. Скорее, меня отдали ему в рабство в счет отцовского долга. Купец ничего мне не объяснял и не платил. Распоряжался мной как своей собственностью.
Некоторое время они молчали, погрузившись в раздумье.
— Что с тобой было дальше? — повторил Халифа.
— Больше я так жить не мог и убежал на войну, — ответил Хамза.
— Как Ильяс, — осуждающе произнес Халифа.
— Да, как Ильяс. После войны я отправился в город, в котором жил в детстве, но родителей там уже не было, и никто не знал, куда они уехали. Купец, который увез меня от них, дядя Хашим, сообщил мне об этом за несколько лет до того, как я от него убежал. Он сказал, они там больше не живут, но я хотел убедиться. Долгое время я не хотел их искать. Думал, они вышвырнули меня из дома, я им не нужен. После войны пытался их найти, но не сумел. Так что рассказывать мне не о ком: родителей у меня нет. Я лишился их. Я лишился их еще в детстве и не могу рассказать о них ничего такого, что пригодилось бы взрослому человеку, который чувствует ответственность за другого человека. Вы хотите, чтобы я рассказал о себе, будто у меня есть законченная история, но у меня лишь обрывки в жутких прорехах, то, о чем я и сам бы спросил у кого-нибудь, если мог, события, которые завершились слишком быстро или так ничем и не кончи-лись.
— Ты уже рассказал мне много. Что привело тебя обратно в город, где ты натерпелся такого стыда? — спросил Халифа.
— Стыда? Какого стыда?
— Тебя отдали в рабство, телом и душой ты принадлежал другому человеку. Бывает ли больший стыд?
— Я не принадлежал купцу телом и душой, — возразил Хамза. — Никто никому не принадлежит телом и душой. Я давно это понял. Он использовал меня, пока я не набрался ума и смелости бежать — правда, тогда я себя не берег и бежал на войну. Если мне и было стыдно, то за отца и мать, но это было потом, когда я повзрослел и узнал больше о стыде. Я вернулся в этот город, потому что другого не знал. Я переезжал с места на место, делал работу, которая медленно меня убивала, и в конце концов просто
