Звероловы и пастухи с малолетства зиму проводили на воле и оттого закалку имели особую. Если Васек жаловался на холод или жару, то Вожа успокаивал:
– Мороз бодрит и крепит, жар костей не ломит.
Чтобы избежать монотонности и однообразия, звероловы занимались и рыболовством для себя. Особенно в ноябре-декабре. На реке во льду пешней[137] пробивали прорубь и опускали туда на ночь плетенную из ветвей морду[138]. Утром вынимали по двести-триста икряных налимов. Иные из которых весом в полтора фунта и больше. Нередко в морды попадала и другая особо ценная добыча: порешни и хохули. Звероловство и рыболовство одновременно. На то и расчет.
К столу ловили раков. Если в озерах раки мелкие, то в Волге и ее притоках очень крупные, в ладонь длиной – норма обыкновенная. Не зря волжские раки поставлялись ко двору царскому. Ловцы опускали в прорубь сак[139]. На дно сака клали камень и привязывали кусок рыбы. Через несколько часов сак можно поднимать. Если в саке находили три-четыре сотни раков, то и не удивлялись. Сак можно опускать в воду несколько раз за день с тем же результатом. К умелым первопоселенцам Дикое поле щедро. Обычно ловцы накидают раков ведро-два, а остальных стряхивают обратно в прорубь. Бери по потребности.
Если одежонка зимой в работе порвалась, то звероловы из налимьих шкур шили накидки-ветровки. Промышляли диких коз. Зимой у козы мех гуще. Замыслил Вожа сделать Моте подарок – длинную козью доху[140]. И чтоб доха получилась легкая и красивая, мехом наружу. Луки-самострелы насторожили на козьей тропе. И сам Вожа ходил в засаду. Днем Вожа промышлял, а вечерами при свете огня от лучины и жирника выделывал кожи.
Не забывала о Воже и Мотя. Она частенько вглядывалась в горизонт, в ту сторону, куда ушел Вожа. Вздыхала. Ее волнение и тревога усилились, когда странники принесли весть о том, что в выселках починков побывала команда из пяти служивых казаков и сыщика. Они искали беглых, справлялись и о Воже.
Мотя стала собираться в дорогу. Запрягла в саночки рыжего рысака.
– Куда собралась? – спросил отец.
– К Воже.
– Дома дожидайся. Нечего по степи шастать. Хочешь, чтобы басурмане опять тебе аркан на шею накинули?
– Хочу Вожу предупредить о сыщиках.
– Как же ты его найдешь?
– Вожа сказывал мне приметы дороги.
– Подожди хоть братьев, – сказала мать. – Вернутся из степи, проводят тебя.
– А вдруг что сегодня случится? – нахмурилась Мотя. Она бросила в сани охапку соломы и вилы. – Засветло доберусь. Поеду.
– Возьми, неугомонная, – Прасковья положила в сани кафтан[141] из конской шкуры.
Санный путь уже давно установился. Только некому накатывать дорогу.
Рысак бежал без усилий. В поле снег неглубокий, и санки катили легко. Но Мотя не учла, что в степных оврагах и в это время снега наметено – не проехать. Самые вязкие места приходилось объезжать, делать большие крюки.
Но это Мотю не смущало. Сердце молодки пело от предчувствия скорой встречи с любимым. И природа тому подыгрывала. Небо закрыто темным серым покрывалом. Ни солнца, ни облаков, ни туч. Один серый тон. Зато земля, укутанная белым снегом, виделась светлее смурого неба. От белого снега исходило сияние. Это всегда волнует.
После полудня на небе неожиданно обнаружилось крошечное бледное солнце. Точнее, это было не само солнце, а бледное пятно там, где оно должно быть. Лучи солнца так и не прорезали серой пелены, но все же вокруг стало еще светлее. На горизонте все чисто и спокойно.
Когда завечерело, из оврага выскочила стая волков. Они, не таясь, пошли за санями.
Мотя взяла в руки вожжи и принялась нахлестывать рысака. Конь летел стрелой. Волки не отставали и даже приближались. Гонка продолжалась долго. Мотя уже чувствовала рядом прерывистое дыхание запыхавшихся волков. Вот-вот настигнут.
Мотя сбросила с себя кафтан из конской кожи и бросила его за санями. Волки тут же уцепились за кафтан и стали тянуть его в разные стороны. Сбитые с толку волки отстали. От них удалось оторваться. Сил на дальнейшее преследование волкам не хватило. Степной конек пролетел еще несколько верст и встал у леса.
Мотя нашла запомнившиеся приметы. Тут Вожа входил в лес. Но куда идти дальше по ночному лесу, Мотя не знала.
В чаще снег рыхлый, не утрамбованный степными ветрами, не скованный настом после оттепелей. Всюду белоснежные сугробы, подобные пуху. Даже на широких охотничьих лыжах по такому снегу идти трудно. На опушке конь с санями вначале шел широким шагом, преодолевая сугробы, в которых вяз по брюхо. Но скоро утомился и встал.
Отчаявшись понукать обессилевшего коня, Мотя приуныла. Ей стало страшно. Чтобы отогнать страх, она принялась звать Вожу, стучать вилами по стволу дерева. Ей повезло: она вошла в лес в нужном месте.
Вожа, спавший на копне сена, услышал очень далекий стук и тихо ушел в ночной лес.
– Откуда ты здесь? – спросил Вожа, оказавшись за спиной Моти в десяти шагах. – Что стряслось?
Мотя вначале испугалась, но, узнав голос Вожи, бросилась ему не шею: – Тебя захотелось увидеть – сил нет.
Рысак, даже распряженный из саней, не мог идти, выдохся, уходя от волков. Тогда Вожа решил ночевать в санях.
Когда из-за туч вышла луна, взволнованная Мотя вспомнила:
– Вожа, Никишенька, тебя сыщик из Самары и служивые казаки ищут. Помнишь, перед свадьбой ты мне рассказывал о предсказании вещуньи. Я боюсь.
– Не бось, – Вожа остался спокоен. – Она сказывала, что лихо придет в конце будущего лета. Эти охотники еще не охотники. Да и кто может взять Вожу в чистом поле? Пустое.
В это время сразу в нескольких местах в лесу волки завыли на луну. Мотя еще плотнее прижалась к Воже и рассказала о том, как за ней гнались волки.
– Мы их прищучим, – пообещал Вожа и отстранился от жены. Подобно волку, он обратил лицо к луне и завыл. Он выл так, что у Моти мурашки пошли по коже. Таким она еще своего возлюбленного не видела. Затем Вожа прервался и прислушался.
– Как настоящий, – испуганно прошептала Мотя.
Желая успокоить ее, Вожа пояснил ей:
– Вот слышишь? Матерый самец воет грубо, низким голосом. Даже на третьем колене басит. А во, во, слышишь? Волчица воет. Голос тоньше. Слышишь?
– Опять она, – сказала Мотя.
– Не. Это переярок[142]. Голос еще тоньше, кажется, что он что-то жует непрерывно.
Прибежал Васек. Он услышал волчий вой и проснулся. Не найдя Вожи, пошел по его следам.
– Чего не спишь? – спросил Вожа.
– Волков услыхал. Тявкают волчата. Можно, я их поманю?
Вожа отрицательно покачал головой:
– Мало различать голос. Вызнай, какой голос когда подавать.
– Какой?
– На вой старика идут матерые волки, чтоб прогнать чужака. На вой переярка спешат молодые волчицы. А на призывный вой самки все идут. Но голосом самки мани только тогда, если самка убита. Иначе она заподозрит подвох и уведет всех. В стае она самая хитрая. На охоту первым идет волк, за ним волчица, а к логову первой идет волчица… И слух у нее лучше.
Вожа снова поднял лицо к луне и завыл, в точности как матерый волк. От этого протяжного, тоскливого и вместе с тем вызывающего воя при лунном свете и впрямь становилось жутко. Васек и Мотя прижались друг к другу и затаили дыхание. Однажды Васек позвал Вожу, но, казалось, тот его и не услышал.
В ответ вой матерого самца приближался. Временами Воже казалось, что он слышит его легкий шаг. Но вот вой самца совсем близко. Звероловы приподняли ружья.
– Вон он, – шепотом сказал Васек.
Вожа увидел волка. Зверь застыл. Застыл и зверолов, ожидая, пойдет ли самец ближе или бросится в чащу, заметив сани и людей. Волк дернулся назад, показав бок, и в тот же миг точный выстрел сразил его.
Утром Мотя еще раз взглянула на оскаленную волчью морду. Сейчас он казался не таким страшным, как ночью, но все ж… Матерый крупный зверь попался. Такой и быка зарезать может.
Звероловы в честь гостьи решили до обеда отдыхать. Праздник. Мотя прибирала зимовье. Хозяйке только пистолеты запретили заносить из холодных сеней в комнату, чтоб не отпотели. Вожа готовил припасы для стола. Он с Васьком наловил свежей рыбы, раков. Особое угощенье звероловы готовили из толченой черемухи и высушенной и размолотой рыбьей икры. Размолотую икру смешивали с мукой и черемухой и пекли пироги и оладьи.
Мотя же для мужиков затеяла тесто на хлеб. Хоть и не было в зимовье русской печи, в которой выпекается лучший хлеб на земле, а все же какой ни выйдет каравай, все обитателям пустошей в радость.
В лесу и в степи звероловы печеный хлеб видели редко. Даже сухарей с собой не брали. Хлеб на морозе замерзал. Если еще в оттепель отпотеет, то потом замерзнет, как колотушка. Зубы обломаешь, не угрызешь, ножом не разрежешь. А ну как провалишься в прорубь? Или лодка перевернется? Размокнет и размажется по мешку.
