Семен Лукьянович сначала заперся, да к нему подступились как к супостату. Признался, что Симонок лошадей лечил. И людей тож! Изгонял дьявола наговоренными травами.
С пристрастием спрашивали Трубецкой и Пушкин, допытывались, не Симонок ли испортил царскую невесту Евфимию Федоровну. Один колдун, насылавший болезнь на царскую невесту, был уже найден. И кто бы мог подумать – на дворе Никиты Ивановича Романова. Найден, бит, жжен огнем и сослан на исправление в Кириллов монастырь. А Кириллов монастырь был в руках Бориса Ивановича Морозова.
Ох, за самого себя болеть нужно было протопопу благовещенскому: страшные две силы сошлись, между ними стоять – раздавят. Принять без оглядки сторону Морозова – сегодня больно хорошо, а что завтра будет? А ну как восстанут Стрешневы в прежней своей силе? Ужом вился протопоп Стефан Вонифатьевич.
Братья Семена Лукьяновича, Иван-большой да Иван-меньшой, домогались видеть Алексея Михайловича, а Морозов не допускал. Братья – к царскому духовнику, а протопоп утешительные песни мурлычет, но глазами в пол:
– Рад бы сердечно свидание устроить, но сам какой уже день видеть пресветлых государевых очей не удостоен. На охоте забавляется, в Хорошове.
4Алексей Михайлович и вправду с соколами тешился… на днях, но теперь он был у себя на Верху, со своими карлами да бахарями.
Домрачеи, плясуны на канате – мотальники, мастера играть на рожках, свирелях были уволены с царской службы, отпущены из кремлевского дворца на все четыре стороны. Царский двор все больше и больше походил на чрезмерно богатый монастырь.
Вдруг полюбились государю Алексею Михайловичу притчи да сказки про богатырей, рыцарей, про эллина Александра. Любимое слушал по многу раз.
Древний старик, побывавший в Царьграде, рассказывал ему теперь о Дигенисе Акрите.
– Охотник он был горячий, как ты, великий государь, – вспоминал дедок легенды о византийском витязе. – Только ты все больше с птицами охотишься, а Дигений никаких помощников не признавал. Ага! Хоть лев ему, хоть олень – побежит за ними и добудет. И упаси Бог, чтоб собак с собой взять или ученых леопардов! Даже на коня не садился, меча или копья с собой не брал – на одни руки надеялся да ноги.
– В какие же времена жил сей великий муж? – Алексей Михайлович разгреб руками карлов, чтоб перед глазами не мельтешили, не мешали слушать.
– Так в давние! – сказал дедок, удивляясь вопросу. – Все ирои жили в давние времена. Те времена – теперешним не чета.
– Ты про Дигения-то расскажи!
– Про Дигения? – Дедок улыбнулся неземной своей, слабой, как сумеречная тень, улыбкой. – Так его не Дигений звали. Его звали Дигенис Акрит!
Старик задумался, и все ждали, потому что Алексей Михайлович глядел на старика затаив дыхание. Пелена, застилавшая мозг старого человека, развеялась на миг, и дедок прочитал стихи:
– Конец бесчинствам агарян он положил кровавым. И города опустошил, и власть над ними принял… – Пожевал губами, опустил голову. – Все забыл.
– Ну, пожалуй нас, дедушка! Вспомни! – взмолился Алексей Михайлович.
– Невесту он себе добывал! – обрадовался дедок. – В Ромейской земле был стратиг Дука, и дочь у него – звали Евдокия. Была она дивной красоты. Дигенис увидал ее и был поражен в самое сердце. Он ее выманил игрой на кифаре и бежал с нею. Дука послал в погоню за ним войско, но Дигенис один убил всех. Император Василий взял его на свою службу и подарил ему царские одежды.
Дедок замолчал, и было видно, что надолго.
– Мне бы такого героя! – воскликнул Алексей Михайлович. – Эх, был бы у меня хоть один истинный герой!
– А я умею колдунов распознавать! – грянула басом карлица Верка.
– Ну, скажи, – разрешил государь, теряя интерес к своим забавным человечкам.
– Нужно угол скатерти загнуть, и колдун ни за что не сядет за стол.
– А можно ухват рогами кверху перевернуть, и колдун тотчас убежит из избы, – пропищал молоденький карлик.
– Если колдун сидит на лавке, в подполье под ним втыкают нож, приговаривая: «Не в пол втыкаю, а в сердце колдуна». Колдун ни за что с места не сойдет, – тараторили государю в самое ухо.
– Когда колдун грозится, его нужно в губы ударить, чтоб кровь пошла. Тотчас забудет свой наговор, – сказал сидевший рядом с государем Василий Босой.
– Поговорить мне с тобой надо, – громко сказал Алексей Михайлович, и карлов словно ветром унесло. – Скажи мне, Вася, что со Стрешневыми поделать? Ведь они родные дядья мне. Слыхал про кравчего моего, про Семена Лукьяновича? В ворожбе уличили.
Васька Босой сердито тряхнул цепями:
– Когда бьют, и бессловесная скотина мычит.
– О чем ты, Вася?
– Далеко не отсылай Стрешневых. Пожалей ради матушкиной памяти.
– Добрый ты, Вася! Мы с тобой всех жалеем, да нас-то – не больно!
– Доброе дело на небесах зачтется, – набычил голову Василий Босой. – Помни это – на небесах.
Ивана-большого отправили воеводой в Чебоксары. Ивана-меньшого – в Козьмодемьянск, Семена Лукьяновича – в Вологду. Стрешневы пали. В июне.
Пятнадцатого августа 1647 года Леонтий Стефанович Плещеев был назначен судьей Земского приказа.
5На крыльце приказа, на ступенях, в два ряда стояли писцы, молодшие подьячие, старые подьячие. Чем выше, тем значительней, а на самом верху, у дверей, ожидали приезда нового судьи дьяк Петр Михайлов и товарищ судьи Иван Федорович Соковнин.
Леонтий Стефанович приехал в стареньком крытом возке, на доброй серой лошадке, но выходил из возка долго, ноги ставил осторожно, словно из высокой кареты выходил, словно пузо ему мешало, а пуза не было, и жира не было, была непонятная пока что игра.
Лицом костляв, телом сух, глазами пронзителен, Леонтий Стефанович направился к ожидавшим его приказным людям по-стариковски.
Ставил ноги как-то в стороны, словно бы чирей у него на заду сидел или уж оскользнуться боялся. Шел и уже издали взмахивал приветливо рукой, и улыбался, и кивал дружески.
К нему пошли с хлебом и солью, но, опережая процессию, из толпы зевак пал ему в ноги проворный человечек, которого Леонтий Стефанович узнал, но вида, конечно, не подал. Это был Втор, тот самый, который во Владимир ездил помогать Траханиотову и был не последним исполнителем многих тайных и темных плещеевских делишек.
– Под твоим началом хочу служить, благодетельнейший Леонтий Стефанович! – закричал Втор. – Смилуйся, пожалуй!
Леонтий Стефанович остановился, подумал и весело засмеялся:
– Быть по-твоему, ибо ты – первый мой проситель.
Каждому писарю судья покланялся, а с дьяком Петром Михайловым и с Иваном Федоровичем Соковниным облобызался.
Чинно вошли в приказ, и тут Леонтий Стефанович, вставши посреди палаты, объявил:
– Бумагами сегодня шуршать недосуг! Гляньте в окна! Что зрите? Стрельцов. Каждому подьячему под начало десяток – и айда по Москве подбирать пьяных. Всех, кто до дому не дошел, в тюрьму. А коли будут откупаться – деньги брать. Срамоты сей я на московских улицах чтоб больше не видел!
…На следующий день новая затея.
– Поубавилось пьяных-то после вчерашнего нашего радения? – спросил приказных Леонтий Стефанович. – А теперь другим займемся. Ступайте все в кремлевские кладовые, там вам дадут кафтаны, в которых посольства встречают. Оденетесь – будете гулять по Москве, вас будут грабить, а мы будем грабителей тех ловить и тащить.
За два дня и две ночи в земской тюрьме сделалось невыносимо тесно: пособирал удальцов Плещеев. Корму сидельцам приказал выдавать по сухарю на день, а на третью ночь сам пришел в тюрьму и сказал:
– Господа разбойники, поговорите меж собой, и я тотчас отпущу на волю семерых. Эти семеро пойдут и принесут мне по сто рублей каждый. За это половину из вас я отпущу. А если кто из семерых не воротится, того я тотчас изловлю и прикажу с обманщика содрать кожу. На чучело – других обманщиков пугать. А приду я к вам за деньгами утром, по солнышку.
Сказал, отпустил на волю семерых и ушел.
6Вернулись трое. Один принес сто рублей, другой – только сорок, а третий – девять рублей с алтыном.
Плещеев деньги пересчитал, повздыхал и сказал такие слова:
– Тому, кто все сделал по моему слову, будет от меня награда, кто вполовину постарался – и моя милость вполовину, кто исполнил мое слово на десятую часть, но вернулся, тоже будет пожалован.
Тут велел Леонтий Стефанович принести себе стул, а палачам – изготовить инструменты. Сел на стул и задремал.
Московские разбойнички к такому обхождению непривычны были. Кто-то свистнул, но свистуну тотчас заткнули рот: поглядеть хотели, каков Леонтий Стефанович шутник.
Едва судья задремал, отворились двери, и стрельцы втолкнули сразу двух ослушников. Палачи тотчас связали их и положили на лавки – Леонтий Стефанович посапывал.
