Все говорят — простой он мужик, добрый. И мне участковый посочувствует… будь я из деревни! Но что делать, если я — ни-от-ку-да?! Юридически нет меня на этом свете! А наше «самое свободное общество» не скупится на содержание многомиллионной армии чекистов, паспортистов, кадровиков, работников домоуправлений, сельсоветов, загсов…
Эту многомиллионную рать не интересует «наше светлое будущее». Они специалисты по нашему темному прошлому, в которое они по долгу службы лезут, не снимая галоши, чтобы все прощупать, перепроверить с помощью громоздкой, дорогой системы трудовых книжек, анкет, характеристик, личных дел, перекрестных запросов, выдачи и пересылки разных справок, контрольных талонов и других бумаг и бумажек, украшенных фиолетовыми штампами и печатями.
С помощью этих бумаг каждый кадровик изучает жизненную траекторию каждого человека за любой срок его бренной жизни, начиная от получения его предками свидетельства о его рождении и кончая получением потомками свидетельства о его смерти. А у меня шанс представить справку с прежнего места жительства такой же, как у Афродиты, которая, как и я, вынырнула из пучины морской, не взяв у Посейдона за тот случай справочку с фиолетовой печатью! И я такой же миф, как Афродита. Да вот милиция ныне мифологию не уважает…
* * *
Вечером заигрался я с пацанами в чижа до темноты. Подходя к дому, вижу яркий свет во всех окнах и мелькание стремительной тени на задернутых занавесках. В душе подпрыгивает радостная догадка: Ира из деревни вернулась! Намедни, в четвертый день шестидневки, отпросилась она на работе, чтобы на два дня съездить в деревню. А шестидневку перед этим бегала по магазинам, покупая подарки и гостинцы для деревенской родни.
Как всегда, двери в дом не заперты. Войдя, останавливаюсь на пороге, смотрю, как кружится веселым вихрем Ира. И уборку делает, и ужин готовит, и деревенские новости рассказывает. Все сразу. Я привык, что Ира печальна, задумчива. Впервые увидел ее такой оживленной. Налетев на меня сразу со всех сторон, Ира целует, теребит, что-то спрашивает, не слушая ответ, снова кружится по дому, излучая радость. А я стесняюсь, если меня целует молодая, красивая девушка. Это приятно, но почему-то стыдно. От смущения бормочу:
— Телячьи нежности — буржуазный пережиток.
Ира меня, конечно, не слышит, и я понимаю, что разговаривать со счастливой девушкой — дело зряшное: гром оркестра радости внутри нее напрочь глушит любые звуки снаружи.
— Проходи скорее, Сашенька, мне самой не терпится показать, что я привезла… вот почему так спешу! — торопит меня Ира и еще раз целует, не обращая внимания на мое смущенное бормотание. — Раздевайся, умывайся, садись ужинать! Демонстрация сюрприза, а от этого бурные овации, все будет после ужина! Оголода-али вы тут без меня…
После ужина, сама изнывая от нетерпения, Ира, тщательно протирает стол, открывает модный чемоданчик с закругленными углами, который называют «балетка», и раскладывает по столу бумаги. Некоторые — старые, потертые на сгибах, а некоторые — новенькие на тетрадных листочках. Я недоуменно смотрю на Иру, на бумаги. И тетя Нюра, Ирина мама, тоже смотрит сосредоточенно. Видимо, и она ждет пояснений. Ира снисходительно оглядывает нас, как фокусник публику. И торжествующе делает рукой цирковой жест — «вуаля!», будто бы достала она эти бумаги не из «балетки», а из какого-то более неожиданного места. Так и не дождавшись бурных аплодисментов и восторженных криков «Бра-аво! Би-ис!!» и сообразив, что уважаемая публика не доросла до уровня понимания ее высокого искусства, Ира начинает нетерпеливо втолковывать недозрелым зрителям:
— Это же — метрика! Свидетельство о рождении! А это — полный комплект справок из сельсовета. А вот — школьный табель и справка из школы. А это медицина: справки об уколах, оспе… Все для Семена Ивановича Овчинникова, славное имя которого отныне присваивается нашему дорогому Сашеньке! И фамилия у Саньки, как у нас! А потому — физкульт-ура! — ура-а!! — ура-а-а!!!.. Трум-турум!! — оркестр играет праздничный марш — теперь ты мой законный племяш!! Никакой-участковый не прискребется, и любое море нас ждет не дождется! Куда захотим: хоть на Черное, хоть на Белое, хоть… хоть к морю Лаптевых!!
Ира торжествует, а мы молчим, и ликующие клики слышны пока только со стороны Иры. Я обычно молчу, когда что-то не понимаю — так хотя бы не сразу идиотом выглядишь, а постепенно. Не умею я быстро думать, но научился быстро молчать. Лучше уж промолчать, вызывая этим сомнения в разумности, чем, вякнув не в масть, сразу не оставить сомнений в том, что ты враг народа!
— Семка всего на год старше. И осенью в шестой пойдет. А ты ростом выше, так что как раз — Семкин возраст. Один класс наверстать — чепуха на постном масле! Какая разница: учил и позабыл или вовсе не учил? На том стоит учеба в школе: учат-учат, потом забывают. А кто из школьной программы что-то знает, кроме таблицы умножения? А чтобы ты знал про то, что в школе проходили в четвертом и в пятом, я тебе все учебники куплю! Все лето сиди и на картинки в них смотри! Будьте уверочки — знать от этого будешь столько же, сколько все. Немецкий за одну минуту выучишь: «Гутен морген, гутен таг, хлоп по морде — вот как так!» Выучил? Значит, знаешь столько же, как я, очхористка! Кое-кто из нашего класса и не знает: а какой он язык выучил…
Только тут до меня, как до жирафа, доходит эта непонятка:
— Но я же не Семен, а Александр… и в поселке меня все…
— Кто — все? — перебивает Ира. — Дюжина сопливых пацанов? Санькой зовут?! А ты — Сенька! Какая разница?! В Сибири два имени — дело обычное и привычное! Одно — домашнее, другое — уличное, третье — дразнилка, четвертое — для любимой девушки, а по метрике — Ферапонт в память об историческом дедушке, который бражничал с Ермаком! Кто знает, как Тимофеича звали? В Сибири только по отчеству зовут! Сперва, в шестом классе, прикинешься простачком деревенским, а седьмой на очхоры кончишь! И — в техникум! А захочешь учиться — кончай десятый — и в институт! Все возможности есть, особенно — финансовые…
— Да как же ты, доча, за выходной-то день таку кучу справок спроворила? — удивляется мама.
— Были они приготовлены! Семка готовил — хотел к нам переехать и паспорт получить! А когда я рассказала про Саньку, так все — и дядя Ваня, и Семка, и Пелагея — в один голос: забери, да забери бумаги! Пусть твой Санька станет Сенькой! А Семке, чтобы жить в деревне, никаких бумаг не надо… он механизатором хочет… и станет! — настырный мужичоек! А нам можно собираться в путь-дорогу… к морю. И для увольнения с работы есть у меня шанс: дядя Прокопыч, крестный мой из Тулуна. Разве в чем-то мне откажет?! Давно для женитьбы созревал — девятый десяток разменял! Хватит, во вдовцах пожировал… А я — кто? Чучундра запечная? Я — ого! — богатая невеста! Прокопычу сразу поставлю ящик водки! А ему делов-то: со мной под ручку в загс продефилировать, брак зарегистрировать! Потом сам сбегает, разведется: не сошлись характерами! А меня уволят по закону: к мужу спешу — терпелка кончилась — приспичило детей рожать! Нельзя ж советскую семью разрушать — жену и мужа разлучать!! Коль жена семью не соблюдает — муж по бабам загуляет…
Тетя Нюра, трясясь от хохота, машет на Иру рукой.
— Ты рукой не маши — объясниться разреши! Надо мной никто смеяться не будет! Не я же законы придумываю! Если без справки о замужестве кого-то уволят, то «за разбазаривание кадров» директору и кадровику — враз по выговору! Закон — что телеграфный столб: преодолеть трудно, а обойти — запросто. Я дяде Егору еще свадебный подарок куплю — спиннинг! Он рыбак заядлый! Пусть у речки посидит, вспоминая про молодую жену! Будет чем похвастаться в компании рыбаков под ящик водки! У нас, мамочка, на сто свадеб денег хватит!
После переезда я и Саша блат на книжной базе заведем, библиотеку соберем! — самые интересные книги читать будем!! А ты, мамочка, в Черном море и в целебной грязи ноги будешь держать. В горячем песочке их прогревать! Каждому врачу куплю по бутылке марочного коньяка, а под таким интересом высокоградусным они тебя не только от ревматизма, а от старости вылечат!.. и замуж я тебя отдам!.. какие твои годы? Сорок пять — баба ягодка опять!.. На свадьбе своей будешь на здоровеньких ножках плясать!
Тараторя, Ира тормошит, теребит, ласкает, целует то меня, то маму. А тетя Нюра молчит, счастливо улыбаясь спокойной доброй улыбкой, любуясь радостно возбужденной Ирой. И я молчу. Что-то меня тревожит, что-то идет не так… перед Семкой как-то неудобно, хотя я его ни разу не видел и верю, что он искренне от всей своей доброй души хочет помочь мне, надеясь, что советская власть феодальные законы отменит и крестьяне, которые и в книжке про свободу не читали, станут гражданами в своей стране.
* * *
Ночью, ворочаясь с боку на бок, понял я, что меня беспокоило: Ира не понимает, что родина и государство это две большие разницы. Любовь к родине Ира переносит на подлое государство, создавшее пятьдесят восьмую статью со множеством пунктов, подпунктов и дополнений. И наивно думает Ира, что все досадные неувязочки в нашей стране можно обходить, как стоящий на дороге столб. Одно дело — фиктивный брак для увольнения с работы — к этому без смеха не отнесешься и шуточек скабрезных — ой-ойе-оей — не обберешься! А другое дело — использование чужих документов, чтобы укрыть от НКВД врага народа. Тут компетенция пятьдесят восьмой. На эту статью работают миллионы служащих от Берии до дворников. И где гарантия, что не раскопает какой-то подозрительный кадровик тот интересный случай, что в одной семье есть два Семена Овчинникова, в один день родившихся…
