А впрочем, спрашивал Сенека, разве не счастливая жизнь предоставляет лучшую возможность сложить этой великой республике, которая включает в себя все человечество и весь мир? Служить именно ей, а не той маленькой и тесной, в которой мы родились по воле случая.
Такая счастливая жизнь, о которой говорит Сенека, — всего лишь избавление от забот и проблем общественной жизни. Ибо в действительности жизнь заполнена работой и деяниями, особенно интеллектуального характера. Для того и сотворила нас природа, истинная жизнь, согласно с ее законами и велениями. Любопытство нашего ума — это дар природы, которая пониманием собственного мастерства и красоты сотворила нас, чтобы мы как зрители восхищались ее шедеврами. Иначе она утратила бы действенность своих усилий, если бы свои творения, такие великолепные, мастерски завершенные и такие блистательные, несхожие многообразием своей красоты, являла бы безлюдной пустыне. Мы еще не обозрели ее богатств во всем их истинном великолепии, но наш взор открывает нам путь наших поисков, создавая предпосылки для познания истины, дабы мы от очевидных вещей переходили к скрытым во мраке, открывая для себя истины более древние, чем окружающий мир. Например: откуда ведут свое начало звезды? В каком состоянии пребывала вселенная, прежде чем обособиться на составные части? Чей это разум упорядочил все вещи в пучине хаоса и сумбура? Кто каждой из них отвел определенное место?.. Наша мысль крушит небесные преграды и не желает довольствоваться познанием только очевидных вещей, необходимо познать то, убеждает она, что скрыто за краем света…
С лихорадочной поспешностью, как бы желая наверстать долгие годы, посвященные политике, Сенека занялся теперь творчеством. Большая часть богатого наследия Сенеки возникла именно в 62–64 годах. Однако эту трудовую счастливую жизнь постоянно нарушали грозные раскаты надвигающейся бури.
Смерть Бурра и уход Сенеки широким эхом отозвались по всей империи. Поэтому новое окружение императора, особенно Тигеллин, опасалось потрясений и волнений. Ведь у обоих многолетних советников Нерона имелось множество друзей и сторонников равно как в столице, так и в провинциях. Будут ли эти люди, занимающие ответственные посты, бесстрастно смотреть на то, как рушится система их личных связей? Не попытаются ли воспользоваться общей неуверенностью, выдвинув своих кандидатов на власть? А были еще живы два человека, которые в силу своего происхождения могли бы претендовать на престол: Сулла, изгнанный в Массилию в 58 году, и Рубеллий Плавт, с 60 года живущий в Малой Азии. Императору напомнили, что семь лет назад Бурр был обвинен в том, что совместно с Паллантом пытался посадить на трон именно Суллу. У всех еще свежа была память о комете, появившейся два года назад, и о молнии, которая ударила в Сублаквее, — знаки, предвещающие, по мнению народа, захват власти Рубеллием.
Опасения были безосновательными, но при дворе отнеслись к ним с полной серьезностью. Чтобы избежать попыток бунта и устранить возможных противников, император направил доверенных офицеров и в Массилию, и в Малую Азию. По возвращении они явились к нему с небольшими свертками. Тот внимательно осмотрел содержимое, высмеял преждевременную седину Суллы и слишком длинный нос Плавта.
Суллу убили неожиданно, когда в его массильском доме подавали к столу. Зато Рубеллий уже знал, что его ждет. Ибо, прежде чем добрался до Азии отряд солдат, туда прибыл доверенный вольноотпущенник с письмом от тестя Плавта — Антистия Ветера. Благодаря своим широким знакомствам он вовремя узнал, какая опасность нависла над зятем, и советовал ему оказать вооруженное сопротивление солдатам, которых будет всего лишь шестьдесят человек.
Однако Рубеллий Плавт не воспользовался советом. Он спокойно ждал, когда вооруженные палачи постучат в его дверь. Смерть застала его в тот момент, когда он, раздетый донага, готовился к ежедневной гимнастике. Эта пассивность объяснялась вовсе не отсутствием отваги. Рубеллий решил пожертвовать собой, чтобы спасти жизнь любимой жене и детям. В этом решении его поддерживал стоик Музоний. Он всегда учил, что смерти не надо искать, но нельзя и бежать от нее. Для человека мудрого она — событие неизбежное и не имеющее абсолютно никакого значения.
Об уничтожении Суллы и Рубеллия император официально уведомил сенат. Он кратко объяснил, что это было необходимо ради блага государства. Сенат единогласно постановил исключить обоих из своего состава, а также отслужить благодарственные молебствия.
Весной 62 года, через двенадцать дней после развода с Октавией, Нерон женился на Поппее.
Бывшая жена получила в утешение дом Бурра и владения Рубеллия Плавта. Однако ей пришлось покинуть Рим и перебраться в Кампанию. Это, вероятно, ее не обременило, так как на Палатине, наблюдая забавы двора и роман мужа с соблазнительницей, сама она жила словно в тюрьме. Но при разводе ее подвергли мучительным унижениям. Как официальный повод развода с женой Нерон назвал ее бесплодие. Выдвинуто было также обвинение, что Октавия путалась с каким-то флейтистом из Александрии. Ее рабынь подвергли пыткам, которыми лично руководил Тигеллин. Девушки дали те показания, какие требовались палачам. Только одна из них, хотя и претерпевала жестокие мучения, имела мужество заявить Тигеллину:
— Лоно моей госпожи чище твоего рта!
В ближайшем окружении императора его браку с Поппеей противился, собственно, лишь вольноотпущенник Дорифор, да и у него были свои причины. Он являлся душой оргий, которые почти ежедневно происходили во дворце. Он был даже «мужем» Нерона, так же как другой вольноотпущенник, Спор, позже сделался императорской «женой». Дорифор опасался, что брак с Поппеей положит конец веселым забавам, а следовательно, и его влиянию. Напрасно он опасался. Вольноотпущенник недооценивал своего господина, который прекрасно справлялся и с супружескими обязанностями, продолжая при этом участвовать во всякого рода забавах юности.
Радость новой хозяйки Палатина была недолгой. Неведомо откуда разнеслась по городу сплетня, что императору уже наскучила Поппея и что он готов вернуть свое расположение Октавии. На Форуме и Капитолии собралась огромная толпа. Она сбросила статуи Поппеи, на их месте установила изображение первой жены императора. Крики ликующих масс доносились даже на Палатин. Возникли опасения, что толпа ворвется в императорскую резиденцию. Порядок восстановила когорта преторианцев, разогнавшая беззащитную толпу выставленными вперед копьями.
Поппея была перепугана. Что будет, если Нерон устрашится народного гнева и действительно вернет Октавию из ссылки? Она повалилась мужу в ноги, умоляя:
— Речь идет не только о нашем браке, хотя он дорог мне больше жизни! Но и сама наша жизнь теперь в смертельной опасности! Это не народ возмущался, это рабы и слуги Октавии. Они схватились за оружие, чтобы выступить против тебя. Им не хватает только вождя, но и он найдется, если события будут развиваться так и дальше. Что произойдет, если Октавия покинет Кампанию и приедет сюда? Почему эти люди настроены против меня? Ведь я никому не сделала ничего дурного! Впрочем, если сочтешь необходимым, можешь вернуть обратно свою госпожу. Возможно, так даже и лучше будет. Скоро и это может оказаться невозможным. Ибо, если ты не пожелаешь Октавию в качестве жены, они найдут ей нового мужа!
Гибель Октавии подготавливали коварными путями. Ее обвиняли в том, что, будучи женой Нерона, она нарушала супружескую верность. Это утверждал сам мнимый ее любовник. Им был префект флота Аникет, тот самый, который три года назад убил Агриппину. Давая показания, он действовал, разумеется, не по своей воле. Во всяком случае, его готовность пойти навстречу желаниям властителя послужила ему на пользу. Его приговорили к ссылке, не слишком, однако, суровой; он жил долгие годы в спокойствии и достатке на Сардинии, где и умер естественной смертью.
Октавию сослали на остров Пандатерию, крохотный и почти необитаемый. Вот как описывает Тацит последние минуты ее жизни: «Там в окружении центурионов и воинов томилась еще не достигшая двадцатилетнего возраста молодая женщина, уже, как предвещали ее несчастья, исторгнутая из жизни, но еще не нашедшая даруемого смертью успокоения. Прошло немного дней, и ей объявляют, что она должна умереть, хотя она уже признавала себя незамужнею женщиной и только сестрою принцепса, взывая к именам их общих предков Германиков и, наконец, Агриппины, при жизни которой, пусть в несчастливом замужестве, она все же оставалась живою и невредимою. Ее связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена еще более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее. Упоминать ли нам, что по этому случаю сенат определил дары храмам? Да будет предуведомлен всякий, кому придется читать — у нас ли, у других ли писателей — о делах того времени, что, сколько бы раз принцепс ни осуждал на ссылку или на смерть, неизменно воздавалась благодарность богам, и то, что некогда было знамением счастливых событий, стало тогда показателем общественных бедствий»[58].
