Вернемся, однако, к той стене. Успешное разрешение этого вопроса было достойно внимания еще и потому, что царь Агриппа пользовался немалым влиянием при императорском дворе. Он старался всячески угодить властелину мира. Столицу своего крохотного государства, город Цезарию у Генисаретского озера, он переименовал в Нероний, а на монетах чеканил изображение императора.
Прокуратор Фест умер во время исполнения своих обязанностей. Прежде чем успел прибыть новый прокуратор, Лукцей Альбин, в Иерусалиме воцарилась анархия. Этим воспользовался тогдашний первосвященник, который вынудил синедрион вынести приговор об избиении каменьями его политических противников. Это вызвало возмущение многих иудеев. Они послали депутацию с жалобой на имя Альбина, который был уже в Александрии. В результате его вмешательства царь Агриппа назначил нового первосвященника.
Альбин ревностно принялся за восстановление порядка. Но больше его интересовали деньги. Он брал их от любых партий и от всех значительных лиц. Большой вес приобрел тогда бывший первосвященник Ананий. Он был крайне щедр, благосклонность Альбина и первосвященника приобрел постоянными подношениями. У него имелась многочисленная прислуга, были под рукой и обыкновенные головорезы. Десятину, положенную священникам, они забирали у крестьян прямо на току. Еще и поэтому бедные священники, главным источником существования которых была эта десятина, умирали с голоду. «Ревнители» прибегли теперь к новому средству борьбы: брали в заложники людей, связанных с их врагом, Ананием. И снова безнаказанно разбойничали по всей стране.
Иосифа Флавия угнетало то, что он видел на родине: беспощадность римлян, разлад и борьба меж иудеев, бедность народа. Он стремился совершать большие дела, чтобы помочь народу и обрести славу. Успех делегации десяти, достигнутый благодаря поддержке Поппеи, подсказал ему смелую идею. В 64 году он отправился в Италию, чтобы добиться освобождения нескольких священников, которых направил в Рим, на императорский суд еще прокуратор Феликс. Однако корабль, на котором плыл Иосиф, затонул в Адриатическом море. Несколько сотен потерпевших кораблекрушение провели всю ночь в воде, судорожно цепляясь за балки и доски. Только на рассвете появился корабль из Киренаики, который принял на борт восемьдесят человек, среди них и Иосифа. В Путеолах Иосиф сумел свести дружбу с актером Алитуром, евреем по происхождению, который был вхож и к Нерону.
«Благодаря ему я проник к жене императора, Поппее. Я все ждал случая, чтобы как можно скорее попросить императрицу об освобождении этих священников. Эта милость была мне оказана, а сверх того я получил еще великолепные подарки. И вот я возвратился на родину».
В 64 году, когда Иосиф Флавий прибыл в Италию, двор часто переезжал к Неаполитанскому заливу. Это было вызвано не только красотой тамошних окрестностей, но и тем, что император решил выступать как певец именно в неаполитанском театре. До той поры он делал это в Риме только частным образом, в своих ватиканских садах во время Ювеналий. У него не хватало духу выйти на столичную сцену актером-певцом. Здесь же он чувствовал себя свободнее, так как в Неаполе и округе жило много греков, которые относились к искусству иначе, нежели римляне.
В неаполитанском театре собрались громадные толпы. Прибыли зрители со всей Кампании. Среди них можно было увидеть и солдат, и профессиональных клакеров. Клакерскую организацию Нерон постепенно улучшал и наконец довел до совершенства. В нее входили пять тысяч прекрасно сложенных юношей, разделенных на три группы. Первая выражала свой восторг завыванием, вторая — аплодируя вогнутыми ладонями, а представители третьей группы хлопали, держа ладони плоско. Главари групп получали по четыреста тысяч сестерциев. Клакеры выделялись искусными прическами и умением великолепно одеваться.
Императорские выступления продолжались несколько дней. Более всего был восхищен сам Нерон. Новое развлечение захватило его до такой степени, что, отлучившись принять для отдыха ванну, он тотчас же возвратился на сцену и, подкрепляясь прямо на глазах зрителей, заверил:
— Если я немного выпью, звонче запою!
Огромную радость Нерону доставили слаженные, одобрительные крики моряков из Александрии. Они прибыли в Путеолы с грузом зерна. Для пущего разнообразия клаки император распорядился на будущее вызвать моряков из самого Египта и в большем количестве.
Даже легкое землетрясение не испугало певца. Он спокойно закончил свою арию. Когда последние зрители покинули театр, здание рухнуло. Император счел это свидетельством особой милости богов и ознаменовал чудесное событие стихами.
Из Неаполя Нерон отбыл в сторону Брундизия. Объявил, что оттуда поплывет в Грецию, чтобы выступить в святынях муз. По его словам, это поощрит соотечественников более увлеченно заниматься искусством. Однако до Брундизия император вообще не доехал. Он задержался в городе Беневенте, откуда происходил его приближенный, любимец Ватиний — сапожник по профессии, а по пристрастию паяц. Нерон почтил здесь своим присутствием великолепные игры гладиаторов, после чего (неведомо по каким причинам) возвратился в Рим.
Здесь он вновь начал подготовку к путешествию, на этот раз в Египет. Появился даже императорский эдикт, в котором он заверял народ, что его отсутствие будет недолгим. Перед столь далекой поездкой Нерон принял решение принести жертвы богам. Для этого он вошел в храм Весты. Когда цезарь поднимался с колен, то зацепился за что-то краем тоги, а вскоре после этого у него началось головокружение. Это его сильно напугало, он расценил случившееся как дурное предзнаменование и тотчас же отказался от своего намерения. Он велел огласить следующее воззвание:
Любовь к родине для меня превыше всех личных стремлений. Я видел печальные лица граждан, слышал тихие сетования: вот, император должен уехать так далеко, нам же тягостны даже краткие его отлучки, ведь мы привыкли в тяжкие минуты черпать бодрость, лицезрея властителя. В частной жизни самое главное — это семья, для меня же в моем сане самое главное — народ римский. Ему я должен повиноваться, если он меня удерживает.
Народ действительно радовался тому, что император отказался от путешествия в Египет, опасаясь, что в его отсутствие меньше будет игр и доставок зерна.
Нерон окунулся в вихрь развлечений. Разнообразные забавы устраивали по всему городу или сам император, или его друзья. Наибольшую славу приобрел прием, который устроил Тигеллин на искусственном Агрипповом озере на Марсовом поле. Посреди озера медленно покачивался огромный плот. Там на пурпурных коврах и мягких подушках возлежали император и его окружение. Плот тянули по озеру лодки, украшенные золотом и слоновой костью, гребцами же были красивые юноши. Вокруг озера расставили постройки, выполнявшие роль публичных домов; в них находились и дамы из высших слоев, и обыкновенные проститутки. Они не отказывали никому из пирующих. Ночью весь парк был освещен, повсюду гремела музыка.
Дабы не упустить ни одного из распутств, Нерон облюбовал себе некоего юного вольноотпущенника по имени Пифагор. Он вступил с ним в брачный союз с соблюдением всех брачных церемоний.
В начале июля, когда жара стала обременительной, императорский двор выехал на море, в Анций.
В 64 году Тацит был еще ребенком, ему исполнилось десять лет. Но мальчик в этом возрасте многое уже понимает и помнит. Если даже сам Тацит не был в ту пору в Риме, то наверняка столкнулся с тысячами очевидцев трагической катастрофы, которая обрушилась на город в ту прекрасную лунную ночь с 18 на 19 июля. Поэтому рассказ великого историка, хотя и записан через много лет после этих событий, сохраняет достоинства первоисточника.
Пожар вспыхнул в южной части Большого цирка. Там были лавчонки, забитые легко воспламеняющимися товарами. Ветер разметал пламя, и в мгновение ока все строения были охвачены огнем. Потом пламя перекинулось на жилые дома в нижних кварталах города и на холмах. Пожар быстро и легко распространялся, ибо улицы тогдашнего Рима были крайне узкие и извилистые. Гасить огонь мешали и толпы жителей, которые в панике и ужасе бежали из своих жилищ.
«И нередко случалось, что на оглядывавшихся назад пламя обрушивалось с боков или спереди. Иные пытались спастись в соседних улицах, а когда огонь настигал их и там, они обнаруживали, что места, ранее представлявшиеся им отдаленными, находятся в столь же бедственном состоянии. Под конец, не зная, откуда нужно бежать, куда направляться, люди заполняют пригородные дороги, располагаются на полях; некоторые погибли, лишившись всего имущества и даже дневного пропитания, другие, хотя им и был открыт путь к спасению, — из любви и привязанности к близким, которых они не смогли вырвать из пламени. И никто не решался принять меры предосторожности, чтобы обезопасить свое жилище, вследствие угроз тех, кто запрещал бороться с пожаром; были и такие, которые открыто кидали в еще не тронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, чтобы беспрепятственно грабить, либо и в самом деле послушные чуждой воле»[60].
