Не знал коронный гетман, что в десяти верстах от лагеря, в лесистом овраге Гороховая Дубрава, по которой проходит Корсунский шлях, уже построены засеки, вырыты окопы, пушки поставлены, а все стрелки, пушкари, конники роют в поте лица на спуске с крутой горы в овраг через единственную дорогу глубокий, широкий ров.
Засаду устраивал Максим Кривонос.
Как только эхо донесло дальние пушечные выстрелы, полковник приказал работы оставить и всем затаиться. Те пушечные выстрелы были условным сигналом — изготовьтесь, идут!
Польский табор двигался медленно, но без помех.
Татарская и казачья конница маячила с обеих сторон, на расстоянии двух-трех выстрелов.
— Волчье племя, — сказал Калиновский Корецкому, — стоит нам споткнуться — налетят. Не чересчур ли спокоен наш коронный?
Потоцкий и впрямь не волновался. Он спал. Все эти дни, после желтоводского разгрома, гетман храбрился: приказывал, карал, спорил, а ночами, наедине с самим собою, бессонно плакал в подушку. Не по злому умыслу, не по совету какого-то тупицы, сам, своей волей уготовил сыну гибель, да так все обставил, что и одного шанса на спасение не дал.
Не зная иного лекарства от боли души, он приказал поставить в карету вина и пил до тех пор, пока не уснул.
В полдень польское войско подошло к Гороховой Дубраве. Пушистый лесок, росший на топком месте, защитил от возможной кавалерийской атаки, но заставил перестроить движение табора. Дорога была узкая. Часть возов с пушками застряла, получился затор. И, увидав сумятицу в стане врага, люди Максима Кривоноса пошли на польский табор приступом. Калиновский, не дожидаясь приказаний коронного, остановил пушки и, продолжая движение, открыл огонь по лесной чащобе. Поляки стреляли наугад, казаки же, спрятавшись за деревьями, в белый свет не палили, целились.
Под убойным огнем жолнеры рвались на открытое место, прочь из западни, а спешка — плохая помощница. Тяжелые возы опрокидывались. Из леса и трясины выбрались, а впереди — головокружительный спуск в овраг.
Пехота и конница прошли это место без потерь, но внизу их остановил ров.
— Задержите их! — двумя руками толкая от себя воздух, кричал Калиновский. — Задержите кто-нибудь!
Приказ относился к обозу и пушкам, которые начали спуск в Гороховую Дубраву.
Жолнеры кинулись засыпать и заваливать ров, но с обоих берегов оврага ударили казачьи ружья. Татары закружили вокруг обоза, и вся масса телег с пушками, с продовольствием, с панским барахлом неудержимо покатила вниз. Лошади скользили, падали. Возы переворачивались, расшибались вдребезги.
— Всем спешиться! — отдал приказ Калиновский.
Он понимал: в этой западне от конницы мало проку.
Польный гетман размахивал саблей, куда-то, кому-то, что-то указывал, но никто его не слышал и не хотел слушать. По войску, кинувшемуся из оврага, ударили пушки.
Калиновский сел на брошенный барабан и смотрел на творившееся вокруг него несчастье.
— Низкорожденная сволочь! — закричал он, глядя, как многочисленная челядь расхватывает господских лошадей и удирает.
— Корецкий! Корецкий! — вскрикнул гетман, вскакивая на ноги.
Теряя всадников, крылатая конница Корецкого, не подчинившаяся приказу спешиться, прорубалась сквозь казачий заслон и уходила из оврага.
В овраге жолнеры и шляхта отбивались, как могли.
Кто бежал, кто стрелял. Татары бросали арканы, хватая пленных, уже начинался грабеж обоза.
Вдруг подкатила карета Потоцкого. Калиновский рванул дверцу на себя.
— Вот оно, ваше отступление! Вот оно! — закричал он на коронного, но тот только махнул рукой и уронил голову.
— Вы ранены?
— Он пьян, — сказал слуга.
Калиновский топнул ногой, и в это мгновение пятеро похожих друг на друга казаков окружили гетманов, и один из них гаркнул:
— Паны гетманы! Вы в плену!
Пошла пальба. Калиновский встрепенулся, но увидал, что стреляют казаки, стреляют вверх, празднуя победу.
Один Корецкий вырвался из Гороховой Дубравы, он ушел по бездорожью на Дубно.
Спасение стоило Корецкому тысячи жизней.
14
Хмельницкий с Тугай-беем, сдерживая коней, спустились в овраг. Навстречу им прискакал Максим Кривонос.
— Все кончено, гетман!
Хмельницкий обнял полковника, шепнул ему на ухо:
— Слава тебе! Слава тебе, Кривонос! Во веки веков слава!
— О! — махнул рукой Кривонос. — Ты погляди, кого братья Дейнеки взяли.
— Кого же? — притворяясь, что не знает, спросил Хмельницкий, покосившись, однако, на Тугай-бея.
— Самих региментаров!
— Кого же из них? — переспросил Хмельницкий.
— И польного взяли! И коронного! Вон на барабанах сидят.
Хмельницкий тронул коня, приглашая жестом Тугай-бея ехать за собой. Остановился в трех шагах от пленников.
— Здравствуйте, ваши милости! Вот ведь как Бог устроил. Ловили меня, а сами и попались.
— Хлоп! — Потоцкий топнул ногой. — Меня победила не твоя разбойничья сволочь, а славное татарское рыцарство. Чем вот ты заплатишь ему?
— Вашей ясновельможной милостью, — улыбнулся Хмельницкий. — Тобой, Потоцкий! И тобой, Калиновский. И прочими, прочими! — Обратился к Тугай-бею: — По обещанию моему отвези обоих гетманов его величеству великому хану Ислам Гирею. Скажи, Хмельницкий слово держит.
— Стало быть, хан в Бахчисарае! — вскричал Калиновский и уставился бешеными глазами на Потоцкого. — В Бахчисарае он был! В Бахчисарае!
— Гетмана! Гетмана! — послышались возгласы и топот лошадей.
Казаки расступились, пропуская трех всадников.
— Мне коронного гетмана! — сказал всадник, спешившись.
Увидал Потоцкого, подошел к нему:
— Ваша милость, я послан к вам от сената Речи Посполитой.
Потоцкий показал рукой на Хмельницкого.
— Ему говорите. Теперь у нас один гетман.
— Ваша милость! — гонец растерянно посмотрел вокруг, не веря своей догадке, осенившей его. — Ваша милость!..
— Говори, я слушаю! Я хоть и пленный, но — гетман! Польный гетман! — вскричал Калиновский, вскакивая с барабана.
Казаки задохнулись от смеха:
— Ну, петух и петух!
— Ваши милости! — вскричал в отчаянье гонец. — Казаки! Я прислан сообщить вам, что его величество король Владислав IV умер.
Хмельницкий даже глаза прикрыл веками: сколь хитро ни рассчитывай, у жизни свой неведомый ход.
Снял шапку. Задумался на виду у всего казачьего войска.
Считали трофеи, пленных, убитых. Казаков погибло в том бою семьдесят человек, ранения получили девяносто пять. За те смерти и раны польское войско заплатило дорогой ценой. Убитых казаки не считали, считали пленных. Взято было два гетмана, высоких чинов: полковников, ротмистров, капитанов, поручиков, высокородных хорунжих — 127, рядовых — 8520, взято было: хоругвей — 94, булав — 5, пушек — 41, а также множество фузий, пистолетов, копий, обухов, сабель, панцирей с шишаками, телег, лошадей, шатров и всякого имущества.
— А найден ли старый запорожец? — спросил Богдан Кривоноса.
— Нашли и похоронили, — ответил Кривонос гетману. — Над Росью могилка. На самом высоком месте.
— А поедем-ка, Максим, поклонимся казаку. Победой и, может, самой жизнью все мы ему обязаны.
И поехали они на реку Рось и поклонились могиле безымянного казака.
1
В покоях королевы Марии ветром выдавило стекло. Этим ли шквалом или каким другим, но выдуло и всех высокородных любителей французского, и не только высокородных, даже слуги исчезли.
За обедом королева почувствовала, что ей плохо. Кружились потолок и пол, но она, не меняясь в лице, дождалась десерта, отведала и похвалила кушанье и только после этого вышла из-за стола и сама, без посторонней помощи, дошла до спальни.
— Врачей, — попросила королева.
Фрейлины кинулись за врачами и не нашли ни одного. Врачей тоже унес ветер. Королева потеряла сознание.
— Я разыщу врача в этом переменчивом городе, — твердо сказала герцогиня де Круа.
Мадам де Гебриан попыталась остановить де Круа.
— Ходят слухи, что короля отравили. Мы плохо знаем, кто здесь за нас и кто против. Нужно быть очень осторожной.
— Я буду осторожной, — пообещала де Круа.
Она надела платье горожанки, взяла корзину и отправилась в город.
Ей указали врача, того самого, который лечил пана Мыльского. Получив золотой, врач охотно последовал за хорошенькой горожанкой, но в покоях королевы растерялся. Он умел штопать пробитые головы, знал, что и как делать, когда разрублены ребра или проколот бок, но здесь был другой случай. Ему ведь и не сказали, что больная — женщина, к тому же королева.
Он пощупал пульс, поставил на всякий случай пиявки, но, получив еще несколько золотых, все же признал свое поражение.
